Предательство
❗️❗️❗️Всем доброго времени суток! Надеюсь эта книга вас затянула с первых глав, мне очень хочется услышать ваши впечатления о наших персонажей и о том что происходит между ними. Жду ваших комментариев и желаю вам приятного чтения❗️❗️❗️💋❤️
— Как ты себя чувствуешь, принцесса? — его голос раздался с другой стороны стола, как будто не было между нами того, что произошло ночью. Он сидел спокойно, неторопливо, с той самоуверенностью, которую я уже почти ненавидела больше, чем его самого.
Я не ответила. Молча взяла чашку с кофе, крепким, горьким, как мысли, что крутились в голове. В глазах стояла сухая, но всё ещё свежая обида, а тело казалось покрытым невидимыми ожогами. Еда, выложенная на стол с царским размахом, вызывала лишь отвращение. Как можно есть, когда тебя накануне разорвали на части?
— Молчит. Значит, обиделась, — он усмехнулся, поднимая к губам бокал. — Но ничего, девочка моя. Привыкнешь. А пока могу сказать — ты по-прежнему безумно красива. С тобой я ещё едва знаком, но с твоим телом... знакомство было незабываемым.
Его слова пронзили меня, как раскалённая игла. Мой кулак опустился на стол с сухим стуком.
— Я не намерена с тобой любезничать, Маурицио. Ни слова из моих уст не должно звучать рядом с тем унижением, что ты мне устроил. Поздравляю — ты дал мне ещё одну причину ненавидеть тебя. И, поверь, это было последнее знакомство моего тела с тобой. В следующий раз — я отрежу тебе член раньше, чем ты посмеешь к нему прикоснуться. А если ты рискнёшь спать со мной в одной комнате — не удивляйся, если однажды проснёшься с подушкой на лице. И это будет мягким вариантом.
Я видела, как его глаза чуть сузились, но лицо оставалось всё с той же лукавой ухмылкой. Его явно забавлял мой гнев.
— Сегодня вечером у нас семейное собрание. Ты должна быть готова к пяти. Спустишься в мой кабинет — и мы поедем к твоему отцу. И, Нера... держись подальше от своего Давида. Если я увижу, как ты к нему приближаешься, — клянусь, я убью его у тебя на глазах. Без колебаний.
Зубы стиснулись так сильно, что на мгновение показалось — у меня свело челюсть. Сколько же во мне желания просто броситься на него и выцарапать глаза... Но я промолчала. У меня будет шанс. Даже пять минут с Давидом — и я воспользуюсь ими.
Я встала и пошла к выходу, стараясь сохранить лицо — спокойное, отрешённое. Как у шахматистки перед последним ходом.
— И оденься прилично, — бросил он мне вслед. — Мне не нужно, чтобы другие мужчины пялились на то, что принадлежит мне, принцесса.
Я остановилась у двери, развернулась, холодно глянув на него через плечо.
— Пошёл к чёрту, ублюдок.
Грубость сорвалась сама собой — как плеть, от которой не увернуться.
Он усмехнулся.
— Только если в твою прекрасную задницу.
Я хлопнула дверью с такой силой, что дерево жалобно скрипнуло в проёме.
Ровно в 17:00 старинные часы в коридоре отбили свой сухой бой. Их глухой звук растекался эхом по коридорам особняка Моретти, возвещая не только о начале вечера, но и о начале новой партии в этой игре, где ставки — любовь, преданность и кровь.
Нера неспешно спустилась по мраморной лестнице. Чёрное платье струилось по её телу, как темная вода — легкое, едва уловимое, но обладавшее каким-то почти зловещим магнетизмом. Полотно обтекало бедра, подчеркивало линию талии и замирало чуть выше щиколоток, оставляя в воображении всё остальное. Золотые серьги мерцали на её ушах, оттеняя острые скулы, будто высеченные из самого мрамора, — холодные, неприступные, царственные.
Маурицио в этот момент стоял у каминной стойки в своем кабинете, перебирая пальцами зажигалку. Он услышал её шаги ещё до того, как увидел. Но когда поднял глаза и встретился с ней взглядом, что-то щёлкнуло в его груди — почти болезненно.
Она шла медленно. Осознанно. Гордо.
Словно каждое движение было выучено и отрепетировано, словно сама Афродита решила продемонстрировать, как должна выглядеть женщина, на которую мужчины слагают приговоры, совершают грехи и оплакивают свою погибель. Он сглотнул. Его пальцы на зажигалке слегка дрогнули. На лице он попытался сохранить невозмутимость, но в глазах отразилось всё: и вожделение, и одержимость, и желание обладать.
— Ты выглядишь... — начал он было, но она уже стояла у двери, будто мимоходом окинув его взглядом, в котором не было ничего — ни признания, ни злости, только ледяное равнодушие.
— Я готова. Мы едем?
Маурицио кивнул, не удостоившись даже улыбки. Её холодное великолепие сегодня било сильнее, чем любая пощёчина.
В салоне машины царила тишина. За окном проплывали кипарисы, виноградники и старые, выцветшие дома, а внутри — напряжённая, липкая тишина, наполненная всем тем, что они не говорили друг другу. Она смотрела в окно, отвернувшись, будто он был лишь водителем. Он же — изредка бросал взгляд в зеркало, снова и снова прожигая её силуэт. Тридцать минут тишины.
Огромные двери распахнулись, и пара вошла в гостиную. Все взгляды — десятки пар мужских глаз — в один миг остановились на Нере.
Она вошла, как шторм.
Без слов, без жестов. Лишь прямая спина, изогнутая шея, едва слышный шелест платья. Мужчины поднимались с мест, прерывали разговоры. Даже старики мафии, повидавшие кровь и смерть, невольно задержали дыхание.
А Маурицио шёл рядом с ней, с каменным лицом, но внутри срывался в бездну — от гордости, от боли, от невозможности удержать то, что принадлежит тебе только по имени, но не по сердцу.
И всё же, как только она увидела отца — лед треснул. Нера выскользнула из-под руки Маурицио и быстро подошла к Джузеппе Ломбарди. Он поднялся с кресла — медленно, как делают мужчины, пережившие потери и войны, — и раскрыл объятия. Она уткнулась в его грудь, и впервые за весь вечер с её лица исчезло равнодушие. В его объятиях она перестала быть женой Дона Моретти — она снова стала дочерью.
— Папа...
— Моя девочка... — прошептал Джузеппе, крепко сжимая её. — Как ты?
Она не ответила. Только закрыла глаза и вдохнула родной запах отцовского пиджака, будто пытаясь вдохнуть ту часть себя, что была оставлена до свадьбы. Маурицио наблюдал за этим, сжав кулаки. Он ничего не сказал, но его взгляд был тяжел, как надвигающийся шторм.
И всё же он стоял. Молчал. И терпел. Меня звали Донной.
Но внутри я чувствовала себя марионеткой в чёрном шелке.
В тот момент, когда я ступила в гостиную под руку с Маурицио, зал наполнился тяжёлым, выжидающим молчанием. Мафия. «Семья Моретти». Их взгляды прожигали мою спину, как если бы я была не женой их Дона, а трофеем, захваченным в бою. Мерцание люстр играло на золоте моих серёг, на гладкой ткани платья, которое облегало мою фигуру с кощунственной откровенностью — и я знала: я красива. Я была как яд в бокале шампанского.
Но меня разъедала боль.
Маурицио остановился и громко, отчётливо произнёс:
— Это моя жена, Нера Ломбарди. Отныне — Донна Моретти.
Несколько секунд — гробовая тишина. Я ощущала, как за спиной мужчины обменялись взглядами. Недовольство, скрытое раздражение, брезгливое любопытство.
— Её слово — моё слово, — продолжал он, обвивая пальцами мою талию. Я вздрогнула от этого прикосновения. — Кто ослушается её — ослушается меня. А ослушаться меня — значит подписать себе приговор.
Эти слова разлетелись по залу, как выстрел. У некоторых дрогнули скулы. Кто-то опустил глаза. Кто-то — стиснул пальцы. Но они кивнули. Один за другим. Медленно, нехотя, с натянутой вежливостью. Они проглотили это. Проглотили меня.
— Донна, — сказал кто-то, не глядя мне в глаза.
— Добро пожаловать в семью, — прошипел другой, и в его голосе было столько яда, что я невольно выпрямила спину, как лезвие ножа.
И тогда я увидела его.
Давид.
Он стоял в тени, как призрак. Как воспоминание, которому не место среди живых. Я едва дышала, когда наши глаза встретились. Мой мир затрещал, будто стены особняка вдруг дали трещину. Он смотрел прямо на меня. Не на Донну. Не на жену Дона. На Неру. На его Неру.
Того самого, кто клялся строить со мной дом у моря.
Того, кто клал руки мне на живот и шептал, каким будет наш сын.
Того, кто должен был вытащить меня из этого ада... а теперь просто стоял, как будто его сердце не разрывалось в груди.
Мой отец тоже это увидел. Его голос прорезал воздух, как лезвие:
— Давид, иди на пост и не покидай его.
Давид моргнул. Один раз. Будто проснулся. И... подчинился.
Словно робот, как солдат, как никто. Он опустил глаза, отвернулся и исчез. Без возражений. Без слова. Без... борьбы.
Мой мир рухнул. Нет, не от того, что я стояла среди этих людей. Не от того, что меня называли Донной. А от того, что он позволил это сделать. Просто отступил. Как будто между нами никогда ничего не было.
Как он может?
Я хотела закричать, сорвать с себя это платье, схватить его за грудки и орать ему в лицо:
«Почему ты молчишь?! Почему ты не борешься, чёрт бы тебя побрал?!»
Но я стояла. Как скала. Как женщина, которую боятся. Как Донна. И внутри... умирала.
Маурицио склонился к моему уху, его голос был чуть громче шепота:
— Все в восторге, моя принцесса. Ты затмила их всех.
Я чуть не разорвала ему лицо ногтями, но вместо этого только медленно повернула голову и посмотрела ему в глаза.
— Это твой триумф, Маурицио. Но не твоя победа. Моя любовь всё ещё принадлежит тому, кто сегодня проиграл...тому кого отослали.
— Посмотрим как ты заговоришь после того как твой отец откроет тебе глаза. Главное не плачь принцесса. Я с тобой.
Я закатываю глаза и смотрю на него тихо цедя.
— В аду Маурицио, в аду!
Собрание закончилось, воздух был пропитан сигарами, ложью и фальшивыми кивками. Мужчины один за другим выходили из зала, оставляя за собой только шорох дорогих ботинок и пустые фразы. Маурицио разговаривал с каким-то советником у окна, и, пользуясь моментом, отец подошёл ко мне. Его взгляд был тяжёлым, настойчивым.
— Пойдём со мной, Нера, — тихо сказал он, почти шёпотом.
Я не сопротивлялась. Как могла? Я всё ещё дрожала изнутри после того, как Давид исчез из зала, как будто меня — нас — никогда не было.
Мы прошли в кабинет отца. Он закрыл дверь, повернул ключ и медленно обошёл меня. Просторная комната с деревянными панелями, запах старого коньяка и кожаных кресел. Всё это напоминало мне детство, когда я думала, что мой папа — герой. Тогда я ещё не знала, что герои тоже сдают своих дочерей, как кусок товара.
Он молчал долго. Просто смотрел.
— Что ты хочешь мне сказать, папа? Что всё будет хорошо? — с горечью усмехнулась я. — Что я должна быть сильной? Ради семьи? Ради вашего блядского мира, где любовь — это слабость, а верность — иллюзия?
Он тяжело выдохнул. Устало опустился в кресло и кивнул на монитор.
— Садись.
— Нет. Говори прямо. Я устала от полунамёков.
— Сядь, Нера.
В этот раз голос прозвучал иначе — твёрдо, отечески, без права на «нет». Я подошла и, нехотя, опустилась на стул рядом. Он нажал на клавишу, и экран ожил.
Поначалу — обычная комната. Гостиничный номер. Тёмный интерьер, приглушённый свет. Потом появился он. Давид.
Моё сердце... остановилось.
Он сидел на краю кровати, пока к нему подходила брюнетка в красном белье. Я не сразу поверила. Не хотела верить. Мой мозг кричал: это не он. Но... лицо. Осанка. Манера движения. Губы, которые я знала наизусть.
Он встал. Подошёл к ней. Обнял. И через секунду... их губы слились в поцелуе. Жадном. Животном. Бессовестном.
— Нет... — прошептала я.
Моё тело стало ледяным. Я хотела моргнуть — и исчезнуть. Выключить это. Закричать. Ударить по клавиатуре. Но не могла пошевелиться.
Он швырнул её на кровать. Она рассмеялась. Он стянул с себя рубашку. Его руки — те самые руки, что нежно касались меня — теперь держали её за талию. Он вошёл в неё, грубо, с рывком. И она стонала его имя. Его имя. Давид. Давид. Давид.
— Хватит! — закричала я, срываясь с кресла.
Отец молча выключил видео.
Я стояла посреди кабинета, как выброшенная кукла. Меня трясло.
— Это неправда. Это монтаж. Он не мог. Он... он...
Отец поднялся. Медленно подошёл ко мне. Его голос был тихим, почти нежным:
— Пока ты одевала платье и отказывала мужу во всем твой прости Господи любимый трахал какую-то шлюху в той же гостинице где вы играли свадьбу. Ты реально думала что ты ему нужна? Нера он боится Маурицио как чёрт ладана и отдал тебя ему! Вот это — твой Давид.
Слёзы не текли. Они застряли где-то глубоко, как ржавые гвозди в груди. Я не плакала. Я просто... разбивалась изнутри.
— Ты знала, что он не воин, Нера. Просто не хотела это признать, а теперь — ты Донна. Не девочка с мечтами, ты женщина с властью. Не цепляйся за того, кто предал тебя первым а обрати внимание на того кто сжимает кулаки даже когда тебя обнимает отец.
Он обнял меня. И я позволила. Не потому что простила, а потому что сломалась.
— Кто она? — хриплым, полным боли голосом спросила я.
— Дочь младшего босса Монреале, это беспринципная девка что позорит своего отца своими похождениями. Её отец ничем не лучше неё, видимо они познакомились когда она приехала на твою свадьбу. Маурицио не особо доверяет этому старому идиоту по этому и поставил слежку за его семьёй. Никто не знал о том что камеры запечатлят такое.
Моё сердце разбито а мысли в беспорядке. Моему разочарованию предела нет а что мне дальше делать я даже не знаю...