Глава 29. Деспотизм.
Определение:
Деспотичность — это склонность человека или группы лиц к авторитарному, жестокому управлению, стремление к полному контролю над действиями, мыслями других людей, подавление их воли, свободы.
Марина
После внезапной встречи с Мертом я пулей влетела домой, на этот раз воспользовавшись дверью, а не окном.
Как и следовало ожидать, в коридоре меня поджидал разгневанный Кристофер с телефоном, зажатым в руке.
— Если бы я не знал, что ты с Константином, накричал бы на тебя посреди улицы, чтобы сама пришла.
Я промолчала, грудь сдавило невыносимой тоской. Хотелось выплеснуть все эти чувства наружу, избавиться от гнетущего бремени.
Я оттолкнула брата, чье лицо, искаженное гневом, вмиг смягчилось тревогой.
— Марина? Что случилось?
Не отвечая, я упрямо направилась на кухню, где надеялась найти спасение в готовке. Это помогало мне, если только не случался приступ или внезапная апатия ко всему живому и неживому. Сейчас был именно тот случай, когда нужно занять руки и отключить голову.
— Ты в порядке?
— Мне нужно остыть, — прохрипела я, судорожно хватая воздух. Брат, подняв руки в примирительном жесте и стараясь сохранять спокойствие, хотя в глазах плескалось явное беспокойство, опустился на диван в гостиной и стал наблюдать за мной издалека.
Достав из холодильника лук, помидоры, огурцы, сладкий перец, я быстро вымыла их. В другой миске раскрошила черствый хлеб, нарезала лук и щедро полила все уксусом.
На островке кухни я принялась за овощи: очистила огурцы от жесткой кожицы, удалила семена и перегородки из сладкого перца. Нарезав огурцы и перец, я добавила их к помидорам, хлебу, луку и уксусу. Осталось посолить, поперчить и бросить горсть ледяных кубиков.
В этот момент мир для меня переставал существовать. Увлеченная готовкой, я отключала мозг, пытаясь заглушить неконтролируемые мысли. Но это помогало лишь время от времени. Лучшим средством были успокоительные, но я их уже приняла.
Встряхнув головой, я продолжила. Достав из шкафа блендер, я подключила его к сети и медленно стала измельчать лед до однородной консистенции. Затем тонкой струйкой добавила оливковое масло, чтобы придать супу аромат, плотность и шелковистую текстуру.
Лучше всего вливать масло в самом конце, включив блендер. Тогда оливковое масло постепенно впитается, эмульгируя суп и придавая ему кремообразную, почти пышную текстуру.
Теперь суп должен настояться в холодильнике около часа. Я потянулась за глубокой стеклянной миской, чтобы перелить гаспачо, но вдруг рука дрогнула, и миска, выскользнув из пальцев, с оглушительным звоном разлетелась на мелкие осколки. Я склонилась, чтобы собрать их, и тут же почувствовала острую боль: пальцы рассекло острыми краями стекла, и по ладони потекла густая алая кровь.
И тут меня накрыла волна воспоминаний...
Кровь, головокружение, крики. Мои собственные.
Я лежу на полу, чувствуя, как холодный кафель пропитывается кровью, сочащейся сквозь тонкую пижаму. Взгляд устремлен вверх, к основанию лестницы, где стоит... оно. Чудовище из моего забытого детства. Я понимаю, что упала с лестницы, что меня толкнули, и, заметив приближающуюся тень, пытаюсь отползти подальше.
Внезапно меня хватают за волосы, дергают назад. Я отчаянно борюсь, пытаясь ослабить хватку, но тщетно. Чудовище тянется к моей шее, с силой надавливая, пытаясь лишить воздуха, сломать позвонки. Зрение застилает пелена, глаза наполняются кровью. Она повсюду, стекает по лбу, заливает руки.
В последний момент, прежде чем сознание покинуло меня, я вижу знакомое лицо. Это мама. Она душит меня с безумным блеском в глазах, с нечеловеческой улыбкой. В ней не осталось и следа от той ласковой и понимающей женщины, которую я знала.
Я кричу, молю о спасении, но в ответ слышу лишь шепот мамы: «Моя Анабель, я убью тебя первой».
Резко вернувшись в реальность, я увидела склонившегося надо мной Кристофера, который с паникой осматривал мои окровавленные ладони, паникуя, кажется, больше меня самой.
— Все хорошо, это просто кровь, — попытался он успокоить меня, или, скорее, себя. — Все нормально, главное дыши, хорошо? — Он попытался улыбнуться, но получилось натянуто и неубедительно.
Я старалась не смотреть на кровь, подняла глаза на брата, безмолвно моля, чтобы этот кошмар поскорее закончился.
— Я принесу бинты, оставайся здесь.
Папа был прав, когда запрещал мне видеться с ней, чтобы уберечь меня от нее. Но самое страшное – у мамы был приступ. Такой же, как и у меня. Я стану такой же, как она. Безумной. Убийственной. Неконтролируемой.
От этих мыслей все тело содрогнулось. Новый приступ подкрадывался незаметно, и меньше всего мне хотелось снова утонуть в этой боли и дрожи, но сопротивляться не было смысла, когда в воздухе явственно ощущался металлический запах крови.
Тело забилось в эллиптическом приступе, голову пронзила невыносимая боль, то ослабевая, то усиливаясь с непонятной мне интенсивностью. И так по кругу, пока я не почувствовала, что теряю контроль над собой. После чего наступила долгожданная тишина, окутанная непроглядной тьмой.
Я видела сон, как плавала в море, затем задержала дыхание и... проснулась, жадно глотая воздух. Огляделась, пытаясь понять, где нахожусь. Сначала мне показалось, что это моя комната, но потом детали стали проясняться, и когда я окончательно пробудилась, узнала комнату Вики.
Что я здесь делаю? Неужели снова случился приступ?
Голова невыносимо болела от ярких солнечных лучей, проникающих сквозь неплотно задернутую штору. Хотелось снова провалиться в безмятежный сон, но любопытство взяло верх. Я села на кровати и, лишь переведя взгляд на прикроватную тумбочку, заметила свои лекарства и записку.
Я протянула руку, развернула листок и прочитала:
"Это Вики. Обязательно съешь круассан перед тем, как принять лекарства. Он на полке. Я ушла по делам, скоро вернусь..."
Меня охватила паника от мысли, что я могла пропустить что-то важное, что ускользает от моей памяти. Но следующие слова в записке немного успокоили:
"...Не паникуй, дыши глубоко, ты спала всего лишь несколько часов".
Отложив записку, я встала и, увидев на полке рядом с рабочим столом круассан, направилась туда. Открыв упаковку, я откусила кусок, наслаждаясь сладким вкусом шоколадной начинки. Затем медленно подошла к окну, щурясь от яркого света, хотя, очевидно, это были лучи уходящего солнца.
Через некоторое время я выпила таблетки и написала сообщение Вики:
Марина: Куда ты ушла? И почему я у тебя?
Она ответила через две минуты, во время которых я тупо пялилась в пустоту, отчаянно пытаясь вспомнить все, что произошло со мной до приступа.
Виктория: Твой отец вернулся.
Теперь я пялилась в экран, пытаясь не запаниковать и не позволить новому приступу овладеть мной. Глубоко вздохнув, я написала ответ:
Марина: Зачем?
Мысль о том, что мне снова придется жить под одной крышей с человеком, который пытался меня убить, пронзает ледяным ознобом. Но еще страшнее осознание, что папа, возможно, и не пытался... и я снова путаю сон и явь.
Виктория: Чтобы остановить мой отъезд. Я думала, он не приедет, пока тебя нет, поэтому и хотела сбежать по-быстрому. Но он приехал, потому что убедился, что твои приступы не из-за него.
Я часто заморгала, пытаясь уложить в голове обрывки информации.
Я ее подставила и даже не поняла этого. Хотя мне до сих пор многое непонятно, особенно причина появления приступа.
Марина: Где он сейчас?
Набирая это, я метнулась к двери, захлопнула ее и повернула ключ в замке. Бережёного бог бережёт. Потом, словно очнувшись, вспомнила про опекунство и, наконец, про маму. Я судорожно принялась листать контакты, но ее нигде не было. Ни номера, ни последней переписки. Кто-то стер ее из моей жизни, а восстановить контакт я уже не смогу.
Телефон полетел на кровать. Я тяжело вздохнула, страх парализовал каждое движение. В голове всплыл Мерт и его последние слова... Или мы вообще встречались? Я почти не помню его, лишь смутный, ускользающий образ, и невозможно понять, реальность это или плод моего больного воображения.
Я сойду с ума.
В телефон пришло уведомление, поэтому я протянулась к нему, ощутив резкую боль в голове, и частичные воспоминания о том, как я готовлю суп гаспачо.
Сообщение было снова от Вики:
Виктория: Не волнуйся, он в своем доме, как и я.
Марина: Ты у нас?
Виктория: Прямо сейчас пытаюсь его уговорить разрешить мой отъезд. Еще раз увидит, как я закатываю глаза, – выгонит к чертям.
Марина: Хорошо.
Виктория: Оставайся у меня в комнате. Все будет хорошо.
Марина: У меня вопрос.
Виктория: Какой?
Марина: Ты удалила мамин номер?
Виктория: Она не пишет тебе, потому что это часть уговора.
Марина: Почему?
Виктория: Тебе нельзя разговаривать с ней без Кристины.
Марина: Мне нельзя общаться с собственной матерью без посредников или свидетелей? Что за деспотичные правила?
Не успела я отправить сообщение, как в окно вдруг постучали, заставив сердце бешено заколотиться в горле. Легкие горели, руки дрожали, когда я схватила канцелярские ножницы и направила их острие в сторону окна.
Это он. Отец пришел навестить меня, как в тот раз, когда угрожал ножом.
Я снова путаю сон и реальность.
Но это не отменяет того факта, что я его боюсь. Не хочу его видеть и тем более жить с ним под одной крышей. В окно снова постучали, на этот раз более ритмично, словно вытягивая меня из мутных глубин детства. Это моя колыбельная, только вместо слов – стук. Я помню этот ритм.
Медленно, осторожно я подошла к окну и, приоткрыв одну жалюзи, украдкой выглянула наружу. И мои надежды оправдались. За окном стояла мама, нервно оглядываясь по сторонам.
— Мама? — прошептала я едва слышно.
Я поспешно распахнула окно, и она резко обернулась ко мне. Ее лицо озарила улыбка, и она протянула руки.
— Я так по тебе скучала, малышка. Пошли домой.
Мне захотелось разрыдаться от счастья, но сентиментальность подождет. Я кивнула, и, воодушевленная побегом, взобралась на подоконник и прыгнула вниз. Атласная пижама не сковывала движений, но мама все равно подхватила меня в свои крепкие и теплые объятия.
— Я тоже скучала, — улыбнулась я, пока она осыпала мои щеки поцелуями, как в забытом детстве.
Она взяла меня под руку, и мы поспешили к дороге, где нас ждало такси.
Не раздумывая, я села в машину.