Глава 18
Шестнадцать часов истекли. Они пролетели как один сплошной, напряженный миг, наполненный попытками поспать, которые оборачивались бессонницей, механическими перекусами, которые казались безвкусными, и тягучим, невысказанным ожиданием.
И вот они за кулисами. Оглушительный гул толпы проникал сквозь стены, сотрясая пол. Воздух был заряжен электричеством от тысяч скандирующих голосов, сливавшихся в одно могучее: «Stray Kids! Stray Kids!»
Банчан, собрав их в круг, посмотрел на каждого. Его взгляд был тяжелым, но полным решимости. —Независимо от того, что там, внутри каждого из нас, сегодня мы — одно целое. Для них. Понятно?
Все кивнули. Даже Минхо. Его лицо было бледным под сценическим макияжем, но глаза горели знакомым огнем. Не безумием, а концентрацией. Он был собран, как лезвие.
Заиграло интро. Грохот, взрыв света — и они выбежали на сцену.
Удар звука и энергии был физическим. Его можно было почувствовать кожей, вдохнуть легкими. Море светящихся браслетов, бесконечное море восторженных лиц. Крики, слезы, протянутые руки.
И они отдались этому полностью. Банчан вел их, как капитан сквозь бурю, его голос был якорем. Чанбин и Хёнджин — неудержимой силой, сметающей все на своем пути. Джисон и Феликс выплескивали в толпу море обаяния и энергии, заставляя улыбаться. Сынмин и Чонин, недавно обретшие друг друга, двигались в идеальной, почти телепатической синхронности, их связь была видна даже в мельчайших жестах.
А Минхо… Минхо был богом. Хищным, магнетическим, абсолютно прекрасным в своем сценичном безумии. Он не поглощал энергию толпы жадно, как раньше. Он… парил над ней. Купался в ней. Отдавал себя взамен. Его танец был идеален, его голос — хриплым воплем и нежным шепотом одновременно. Он ловил камеры, ловил взгляды, заставлял кричать и плакать. Он видел в толпе русские, корейские, китайские флаги, слышал крики на разных языках, и это было одним огромным организмом, одним сердцем, бьющимся в унисон с его собственным.
Он искал лишь одно лицо. И не находил. И это давало ему силы и разрывало сердце пополам.
Наен стояла посреди своей крошечной комнаты. В руках она сжимала телефон, на экране которого шла живая трансляция концерта. Звук был приглушенным, картинка — немного запаздывающей, но этого было достаточно.
Она не хотела смотреть. Не хотела снова впускать его в свою жизнь. Но ее пальцы сами набрали запрос. И теперь она не могла оторваться.
Она видела его. Увеличенного, потного, могущественного. Он был таким далеким. Неприступным идолом. И в то же время — таким знакомым. Каждый изгиб его губ, каждый взмах руки, каждый взгляд из-под влажных волос — все это будило в ней память тела. Память его прикосновений, его поцелуя, его боли.
Ее рука непроизвольно потянулась к шее, где на тонкой цепочке висело то самое кольцо. Она надела его утром. Не на палец — это было бы слишком вызывающе. Но почувствовала необходимость держать его при себе. Как талисман. Как напоминание. Как проклятие.
Металл был холодным против кожи, но быстро согревался от тепла ее тела. Она сжимала его в ладони, чувствуя гладкую поверхность, и ей казалось, что она чувствует отголосок его пульса. Безумие. Она сходила с ума.
На экране он приблизился к камере во время медленной, чувственной баллады. Его лицо заполнило весь экран. Капли пота стекали по виску. Его глаза, подведенные карандашом, смотрели прямо в объектив. Прямо в нее. Казалось, он видит ее через тысячи километров, через экран телефона, через стены ее убогой квартирки.
«Я люблю тебя», — прошептала она беззвучно, и слезы покатились по ее щекам сами собой. Это была не та любовь, что была раньше — слепая, восторженная, фанатская. Это была горькая, взрослая, пронзительная любовь-боль. Любовь-понимание. Любовь-прощание.
Она видела, с какой самоотдачей он отдает себя сцене. Видела, как он на грани. И понимала, что его уход, его холодное «будь счастлива» — был самым большим проявлением любви, на которое он был способен. Он отпустил ее, чтобы не сжечь дотла.
Концерт близился к концу. Финальная песня. Все участники вышли на авансцену, взявшись за руки, кланяясь, улыбаясь, ловя летящие из зала подарки. Они были на пике. Завершения. Катарсиса.
Минхо стоял чуть в стороне. Он поднял голову, глядя в самый верх ярусов, туда, где тьма встречалась со светом прожекторов. Он не улыбался. Он просто смотрел. И потом поднес руку к губам — тот самый жест, который он когда-то сделал ей на самом первом концерте. «Тише».
И бросил в толпу воздушный поцелуй.
Наен зажмурилась, чувствуя, как этот несуществующий поцелуй жжет ее кожу сквозь экран.
Трансляция закончилась. На экране пошли повторы, заставки. Наен выронила телефон на пол и опустилась на колени, рыдая в голос. Она плакала о нем. О себе. О той любви, которой не суждено было быть. И в то же время она чувствовала странное облегчение. Он был жив. Он был великолепен. И он… отпустил ее. По-настоящему.
Она разжала ладонь. Кольцо лежало на ней, теплое и живое. Она медленно надела его на безымянный палец. Оно оказалось впору.
За кулисами царила обычная послеконцертная неразбериха — крики радости, объятия, влажные полотенца, бутылки с водой. Но атмосфера была иной. Не было того опустошающего выгорания, что часто следовало за такими мощными выступлениями. Был катарсис. Очищение.
Они молча переглядывались, улыбаясь усталыми, но счастливыми улыбками. Они сделали это. Они не просто отыграли концерт. Они пережили его. Вместе.
Минхо стоял под холодной струей душа в своей гримерке, смывая с себя грим и пот. Вода была ледяной, но он не чувствовал холода. Он чувствовал лишь огромную, оглушительную тишину внутри. Тишину после бури.
Он вышел, завернулся в полотенце и посмотрел на свое отражение в зеркале. Глаза были уставшими, но спокойными. Демон усмирен. На время.
Он оделся и вышел в общую зону. Первым, кого он увидел, был Банчан. Они остановились друг напротив друга.
— Спасибо, — тихо сказал Минхо.
Банчан молча кивнул. Никаких вопросов. Никаких упреков. Просто понимание.
Один за другим они собирались вместе — мокрые, уставшие, но целые. Не было нужды говорить о том, что произошло. Они чувствовали это. Связь между ними, всегда прочная, сейчас казалась неразрывной. Они прошли через очередное испытание. И выстояли.
Они были готовы вернуться в отель, рухнуть в кровати и забыться сном. Но все знали — что-то изменилось. Не только в Минхо. В них всех. Концерт в Шанхае стал не просто шоу. Он стал границей, чертой, после которой ничего уже не могло быть по-старому.
А где-то в городе девушка с его кольцом на пальце смотрела в ночное небо, и ее сердце, разорванное на части, начинало медленно, мучительно срастаться.