Глава 19
Шесть месяцев.
Сто восемьдесят дней. Четыре тысячи триста двадцать часов.
Для обычных людей — миг. Для таких, как они, вечных и неизменных, — лишь легкий вздох во сне. Но за этот вздох успели произойти целые жизни.
Наен стояла на маленьком балконе своей новой, уже не съемной, а собственной квартиры в Шанхае. Небо было затянуто вечной дымкой мегаполиса, но сегодня оно казалось ей особенно серым. Внизу гудел поток машин, жила своей жизнью огромная, незнакомая страна.
На ее пальце, рядом с простой золотой полоской обручального кольца, лежало другое — гладкое, холодное, из белого металла. Она не снимала его с того дня. Никогда.
Она вышла замуж. За Ли Вэя. Милого, спокойного, абсолютно нормального человека. Он был хорошим. Заботливым. Он любил ее тихой, ровной любовью, без бурь и бездн. Он давал ей стабильность, покой, уют. Все то, о чем она якобы мечтала, убегая из Сеула.
Она готовила ему ужин, ходила с ним в кино, встречалась с его друзьями. Она играла роль идеальной, немного застенчивой жены. Играла так хорошо, что иногда и сама начинала верить в этот спектакль.
Но по ночам, когда он спал, она выходила на этот балкон, сжимала холодные перила и позволяла себе вспомнить. Вспомнить тот взгляд, полный боли и одержимости. Вспомнить прикосновения, что жгли кожу. Вспомнить его голос, тихий и хриплый, говорящий: «Будь счастлива».
И тогда по ее щекам текли тихие, горькие слезы. Она понимала сейчас, с пронзительной, разрушающей ясностью, что его странная, уродливая, опасная любовь была настоящей. Он любил ее так, как мог — желая поглотить, уничтожить, но в последний миг выбрав ее счастье над своей жаждой. Он отпустил ее, обрекая себя на вечное голодание. И в этом был такой ужасающий, такой абсолютный масштаб чувства, что любовь ее мужа меркла перед ним, как свеча перед солнцем.
Она была спасена. И она была в аду. В аду тихого, правильного, лишенного его присутствия мира.
Минхо стоял у панорамного окна в своем пентхаусе в Сеуле. Вид был все тот же — сверкающий огнями город, его личное царство, его золотая клетка.
Прошло шесть месяцев. Рана не зажила. Она просто притупилась, превратилась в фантомную боль, которая накатывала в самые тихие моменты. Он не искал ее. Не пытался чувствовать ее через океан. Он научился жить с этой пустотой внутри.
Он думал о ней каждый день. Представлял, как она живет. Надеялся, что она наконец нашла свой покой. Что она просыпается с улыбкой, что ее муж бережно к ней относится, что у нее есть все, чего она хотела. Эта мысль была одновременно мучительной и утешительной. Его жертва была не напрасна. Она была счастлива. Без него.
Он превратил свою боль в работу. Группа была на пике. Новый альбом, новые победы. Он выходил на сцену и снова становился тем богом, что сводил с ума тысячи девушек. Он отдавал им свою энергию, свою страсть, и они возвращали ему свое обожание. Это было спасением. Единственным способом не сойти с ума.
Но по возвращении в пустую квартиру его всегда ждала тишина. И память.
Дверь открылась без стука. Минхо обернулся. На пороге стоял Джисон с бутылкой соджу в одной руке и пластиковым пакетом с закуской в другой. Его лицо было серьезным.
— Я подумал, что тебе сегодня может быть одиноко, — просто сказал он.
Минхо хотел отмахнуться, сказать, что все в порядке, но слова застряли в горле. Он просто молча кивнул и отошел, пропуская его.
Они сели на пол у окна, разлили соджу по стопкам. Первая стопка ушла молча, обжигая горло. Вторая — тоже.
— Как ты? — наконец спросил Джисон, глядя на огни города, а не на него.
Минхо долго молчал. —Пусто, — выдохнул он наконец. — Как будто лучшую часть меня вырезали и выбросили. И я функционирую, я работаю, я даже могу улыбаться. Но внутри… тишина.
Джисон налил еще. —Она вышла замуж, — тихо сказал он. — Я чувствовал это неделю назад. Всплеск… спокойного счастья. Немного грусти, но в целом… все хорошо.
Минхо сжал стопку так, что костяшки побелели. Боль, острая и свежая, пронзила его, как нож. Но вместе с болью пришло и странное облегчение. —Значит, все не зря, — прошептал он. — Я поступил правильно.
— Да, черт возьми, ты поступил правильно, — Джисон внезапно ударил его кулаком по плечу, но без злобы. — Ты был самоотверженным идиотом. И я горжусь тобой. И ненавижу тебя за это одновременно.
Они посмотрели друг на друга и вдруг оба рассмеялись. Это был горький, нервный, пьяный смех, который очень быстро перешел в слезы. Слезы, которых Минхо не позволял себе все эти месяцы.
Он плакал. Тихо, без рыданий, просто позволяя слезам течь по его лицу. Джисон не пытался его утешить. Он просто плакал рядом с ним, разделяя его боль, его одиночество, его потерю.
— Я любил ее, — сквозь слезы проговорил Минхо. — По-настоящему. Не так, как всех остальных. Я хотел… я хотел быть с ней. Просто быть. А не потреблять.
— Я знаю, — Джисон обнял его за плечи, притянул к себе. — Я знаю, братан. Я знаю.
Так они и просидели — два древних, могущественных существа, плачущие, как дети, на плече друг у друга. Они допили бутылку, говорили о пустяках, вспоминали старые, глупые истории, снова смеялись сквозь слезы.
Под утро они заснули там же, на полу, прислонившись друг к другу, как солдаты после тяжелой битвы. На столе рядом стояла пустая бутылка из-под соджу, а в воздухе висели его последние, пророческие слова, сказанные перед сном: «Иногда самая сильная любовь — это не та, что держит, а та, что умеет открыть ладонь и отпустить. Даже если на этой ладони навсегда останется шрам».
Наен вошла в спальню. Ли Вэй уже спал. Она тихо подошла к своему туалетному столику, открыла потайной ящик. Там, на бархатной тряпочке, лежала черная, засохшая роза. И вырезка из журнала — его фото с того самого концерта в Шанхае.
Она провела пальцем по бумаге, по его лицу. —Прости, — прошептала она в тишину. — Прости, что мое счастье куплено ценой твоего покоя.
Она закрыла ящик, погасила свет и легла рядом со своим мужем. Она закрыла глаза, сжав в кулаке руку с двумя кольцами. Одно — обещание будущего. Другое — память о прошлом, которое было настоящей любовью. Любовью-болью. Любовью-жертвой. Любовью, которую она будет носить в себе вечно, как тихий, незаживающий шрам на душе.
А за тысячи километров Минхо во сне улыбнулся. Ему приснилось, что он снова стоит под дождем, держа над ней зонт. И на этот раз он просто молча смотрел, как она уходит в свое светлое будущее. И на душе у него было спокойно. Ибо он знал, что поступил правильно. Он любил. И потому отпустил.
Их история закончилась. Но эхо ее будет звучать в них вечно. Тихий, пронзительный аккорд, врезавшийся в вечность.