Глава 15
Прошло несколько недель с той странной ночи в ресторане. Ожидаемого апокалипсиса не случилось. Чонин соблюдал условия с пугающей скрупулезностью. Их «договоренность» была, на удивление, спокойной. Они проводили время вместе. Много.
Сидели в тихих кофейнях, где Чонин, к изумлению Сынмина, мог часами молча слушать, как тот анализирует новый альбом какого-нибудь неизвестного инди-исполнителя. Ходили на виниловые рынки, и Чонин, обладая безупречным вкусом, выискивал для Сынмина редкие пластинки, о которых тот только мечтал. Они могли молча гулять по парку, и это молчание не было неловким. Оно было… комфортным.
Чонин вел себя осторожно. Никаких внезапных прикосновений, никаких двусмысленных взглядов, никаких попыток копаться в его голове. Он был идеальным компаньоном — внимательным, ненавязчивым, интересным собеседником, когда это было нужно. Он как будто изучал Сынмина через увеличительное стекло, но делал это на почтительном расстоянии, не причиняя дискомфорта.
Именно эта неестественная, выверенная осторожность в конце концов и заставила Сынмина насторожиться. Он, чувствующий малейшие эмоциональные нюансы, не мог не заметить, что за этой маской полного контроля скрывается что-то еще. Что-то напряженное, почти болезненное.
Они сидели в квартире Сынмина. Чонин листал какой-то старый фотоальбом, найденный на полке, а Сынмин наблюдал за ним. За тем, как его длинные пальцы аккуратно перелистывают страницы, за сосредоточенным выражением его обычно насмешливого лица.
— Ты ничего не скрываешь? — вдруг спросил Сынмин, нарушая тишину.
Чонин замер. Его палец застыл на пожелтевшей фотографии. —А что я должен скрывать? — он не поднял глаз.
— Не знаю. Но ты ведешь себя… слишком правильно. Слишком идеально. Как будто играешь роль. Роль идеального парня по контракту.
Чонин медленно закрыл альбом и отложил его в сторону. Наконец он посмотрел на Сынмина. Его глаза были темными, непроницаемыми озерами. —Я выполняю условия. Разве не этого ты хотел? Четких правил? Без сюрпризов?
— Да, но… — Сынмин запнулся, пытаясь сформулировать. — Но это же не настоящий ты. Я чувствую… как будто ты постоянно натянут, как струна. Боишься сделать лишнее движение. Я сказал, что не хочу экспериментов, но я не хочу и вот этого… этого театра.
Чонин смотрел на него несколько секунд, а потом его плечи слегка опустились. Маска на мгновение дрогнула, и Сынмин увидел в его глазах ту самую усталость и ту самую боль, что мелькнули тогда в ресторане. —Настоящий я, Сынмин, — тихо произнес он, — очень стар. И очень опасен. И ему… ему очень страшно напугать тебя по-настоящему. Поэтому да. Я играю роль. Потому что это безопаснее. Для нас обоих.
Он поднялся. —Мне пора. У меня… дела.
Он ушел, оставив Сынмина в полном смятении. Он получил ответ, но этот ответ породил еще больше вопросов. Что скрывалось за этой опасностью? И почему мысль о том, что Чонин его боится, вызывала в нем не облегчение, а странную, щемящую нежность?
Прошло два месяца. Два месяца жизни в ритме «работа-дом». Два месяца бесконечного шума мегаполиса, чужих лиц, чужих слов. Наен научилась немного говорить по-китайски. Ее жизнь вошла в узкое, предсказуемое русло. Она даже встретила парня. Ли Вэй. Молодой архитектор, который часто заходил в ее кафе. Он был милым, застенчивым, обычным. Он пригласил ее в кино. Потом на ужин.
Она ходила, улыбалась, делала вид, что ей интересно. Он держал ее за руку, и его прикосновения были легкими, ненавязчивыми. Никакой бури. Никакой опасности. Никакой всепоглощающей силы. Она почти убедила себя, что так и надо. Что она забыла. Залечила раны.
Однажды вечером они шли по улице, и на гигантском рекламном экране на небоскребе промелькнул промо-ролик. Яркие вспышки, знакомый бит, силуэты в лучах софитов. И его лицо. Лицо Минхо. Острые скулы, гипнотический взгляд, на полсекунды показавшиеся на экране.
Сердце Наен остановилось, а потом рванулось в бешеной скачке. По телу пробежала волна жара, сменившаяся ледяным холодом. Она замерла на месте, не в силах оторвать взгляд от экрана, но ролик уже сменился рекламой зубной пасты.
— Что-то не так? — спросил Ли Вэй, с беспокойством глядя на ее побелевшее лицо.
— Нет… нет, все хорошо, — она заставила себя улыбнуться, сделать шаг. Но внутри все перевернулось. Это было как удар током. Как приступ внезапной болезни. Все эти два месяца были иллюзией. Пленкой, которую сейчас порвали, и под ней оказалась все та же незажившая, кровоточащая рана.
Он был здесь. В Китае. Stray Kids приехали с туром. И он где-то рядом. Его дыхание, его взгляд, его присутствие чувствовалось каждым нервом, каждой клеткой ее тела. Она не забыла. Она просто заморозила себя. А теперь лед треснул.
В тот же вечер, в роскошном номере отеля в Шанхае, Минхо стоял у окна. За его спиной валялись чемоданы, только что привезенные из аэропорта. Он смотрел на огни незнакомого города, но не видел их.
Он чувствовал это. Внезапный, острый, как укол иглы, толчок где-то в солнечном сплетении. Знакомое энергетическое эхо. Слабое, приглушенное расстоянием и временем, но абсолютно безошибочное.
Она.
Его дыхание перехватило. Он закрыл глаза, сосредоточившись, пытаясь уловить направление, силуэт, что-то. Это было похоже на слабый радиосигнал, едва пробивающийся через помехи.
Он почувствовал не страх. Не тревогу. А вспышку… чего-то теплого? Какого-то смутного удовлетворения? Потом — волну паники. Ее паники.
Он ухватился за подоконник, чтобы не упасть. Его костяшки побелели.
Она была здесь. В этом городе. Она пыталась жить. И она только что вспомнила о нем. Ее страх, ее смятение, ее боль — все это ударило в него с новой силой, но теперь в этом коктейле было что-то еще. Что-то, от чего его собственное сердце сжалось от странной, мучительной нежности.
Он не сказал никому ни слова. Он просто стоял и смотрел в ночь, чувствуя, как тысячи невидимых нитей между ним и ней снова натягиваются, становясь прочнее с каждым ударом его сердца. Его изгнание себя закончилось. Охота, которую он пытался прекратить, началась снова. Сама собой. Потому что их связь была сильнее его воли. Сильнее его страха. Сильнее его разума.
Он повернулся к двери. Ему нужно было найти ее. Не чтобы напугать. Не чтобы причинить боль. А просто… знать. Знать, что она жива. Что она дышит в одном с ним городе. И это знание было одновременно и проклятием, и единственным, что имело для него смысл в этой вечной, бесконечной жизни.