Глава 13
Вода была ледяной, но Минхо не регулировал температуру. Он стоял под ледяными струями, зажмурившись, пытаясь смыть с себя остатки той ночи. Запах чужих духов, приторный аромат алкоголя из чужого дыхания, липкое чувство собственного падения. Но главное — призрачное ощущение ее кожи под его пальцами, ее вкус на его губах — ничто не могло смыть. Оно въелось в него глубже, чем любая грязь.
Он упал на кровать, натянув простыню на голову, как ребенок, прячущийся от монстров. Но монстр был внутри него. Он сжимал веки, пытаясь вызвать в памяти образ той пьяной девушки из клуба, ее пустой взгляд, ее дешевую энергию. Вместо этого перед ним вставала Наен. Ее широкие, испуганные глаза, наполненные слезами, в которых он видел и ужас, и… доверие. Доверие, которое он предал. Доверие, которого он испугался больше, чем ненависти.
Он заснул беспокойным, тяжелым сном, полным образов увядающих черных роз и одиноких самолетов в ночном небе.
Джисон проснулся с раскалывающейся головой и сухостью во рту, похожей на песок. Он допил остатки воды из стакана на тумбочке, застонал и рухнул обратно на подушку. Мысли были мутными, обрывочными. Воспоминания о вчерашнем разговоре с Сынмином, о его словах про поцелуй Минхо, вызывали тошноту. Он натянул одеяло на голову, пытаясь укрыться от реальности. Свет, пробивавшийся через шторы, резал глаза. Ему было проще снова провалиться в пустоту беспамятного сна, чем встретиться лицом к лицу с последствиями. И он уснул, проспав еще несколько часов, пока день не перевалил за полдень.
Прошел день. Серый, безликий, растянутый в напряженном ожидании. Сынмин, одетый в простые темные джинсы и свитер, нервно поправлял манжеты у входа в ресторан «Луна». Это было дорогое, пафосное место с приглушенным светом и стеклянными стенами, откуда открывался вид на ночной город. Он чувствовал себя не в своей тарелке.
Он все время думал о Чонине. О том ледяном, исследующем поцелуе. В нем не было страсти, не было желания. Было лишь любопытство, холодное и безжалостное, как у хирурга, вскрывающего труп. Что ему нужно? Зачем эта встреча?
Собравшись с духом, он вошел внутрь. Маэстро указал ему на столик в дальнем углу, у самой стеклянной стены. За ним сидел Чонин. Он был одет в идеально сидящий черный пиджак и выглядел настолько непринужденно и естественно в этой роскошной обстановке, что Сынмину стало еще неловче.
Чонин поднял на него взгляд. Ни улыбки, ни приветствия. Просто оценивающий взгляд. —Садись. Я заказал тебе вино. Красное, сухое. Ты любишь такое.
Сынмин молча сел. Перед ним действительно уже стоял бокал с темно-рубиновой жидкостью. —Чонин, что за спектакль? Что тебе нужно?
— Ужин, — Чонин отпил из своего бокала. — И разговор. Мне скучно. А ты… ты интересный. Ты все чувствуешь, все видишь, но такой… беспомощный. Как мышка в лапах у кота. Мне нравится это сочетание.
Сынмин почувствовал, как по спине пробежали мурашки. —Прекрати говорить загадками.
— Хорошо, — Чонин поставил бокал. — Говорить прямо. Мне нужен парень. Вернее, мне нужна иллюзия парня. Кто-то, кто будет рядом. Кто-то, с кем не стыдно появиться в таком месте. Кто-то, кто понимает, кто мы такие и что мы не можем иметь нормальные отношения. — Он посмотрел на Сынмина прямо. — Ты идеально подходишь.
Сынмин опешил. Он ожидал всего чего угодно — угроз, насмешек, очередного странного психологического эксперимента — но не этого. —Ты предлагаешь мне… встречаться? — он произнес это с таким недоверием, что Чонин фыркнул.
— Я предлагаю тебе сделку. Взаимовыгодную. Ты получаешь защиту. Мою защиту. Я, как ты мог заметить, могу быть очень убедительным. И получаешь… ну, меня. Иногда. — Его взгляд скользнул по лицу Сынмина, по его губам. — Для практики. А я получаю тебя. Твои эмоции. Твои реакции. Они… сложные. Не такие примитивные, как у других. Мне интересно их изучать.
Это было чудовищно. Цинично. Бесчеловечно. Но по-своему — честно. В этом не было лжи. Чонин предлагал сделку. Душу на опыты.
— А если я откажусь? — тихо спросил Сынмин.
Чонин улыбнулся. Его улыбка была прекрасной и абсолютно пустой. —Тогда ты останешься один. Со своим страхом. Со своим чувством вины. С Минхо, который сходит с ума. С Банчаном, который теряет контроль. Думаю, с моей защитой будет безопаснее. — Он наклонился через стол. — Я не причиню тебе боли, Сынмин. Я просто… займу твой разум. Тебе же это нравится, когда тобой интересуются?
Сынмин замер. Он ненавидел себя в этот момент, но Чонин был прав. После лет одиночества, после веков быть лишь наблюдателем, это внимание, пусть и такое извращенное, было… заманчивым. Как яд.
— Ладно, — прошептал он, опуская глаза в свой бокал. — Но только на моих условиях.
— Конечно, — Чонин откинулся на спинку стула, его лицо выражало удовлетворение хищника, получившего свое. — Какие же твои условия?
Наен стояла за прилавком маленького кафе в не самом туристическом районе Шанхая. Воздух был наполнен запахом специй, масла и чуждой ей речи, звучащей со всех сторон. Она машинально протирала стойку, повторяла про себя заученные фразы на китайском для принятия заказов.
Ее комната была крошечной, каморкой без окна, но зато своей. Работа — тяжелой, на две смены, но отупляюще монотонной, не оставляющей сил на мысли. Она стала серой мышкой. Неприметной, молчаливой, растворяющейся в толпе. Именно этого она и хотела. Чтобы ее никто не видел. Не замечал.
Но по ночам, когда гул города затихал, ее накрывало. Воспоминания. Его лицо. Его голос. «Я люблю тебя». Эти слова жгли изнутри сильнее, чем любая ненависть. Она сжимала подушку и тихо плакала, пока сон не миловал ее своим забвением.
Минхо пытался забыться в работе. Репетиции, запись в студии, интервью. Он выкладывался на полную, отрабатывая танцы до кровавых мозолей на ногах, выжимая из своего голоса все соки. Но между делом, в моменты тишины, его рука сама тянулась к телефону. Он набирал ее номер, который выучил наизусть. Слушал длинные гудки, а потом автоматический голос, сообщающий, что абонент недоступен. Он листал их короткую переписку, читал ее последнее сообщение, отправленное неделю назад. Он искал ее лицо в толпе фанаток, зная, что не найдет.
Он пытался забыть. Но ее образ был выжжен в его памяти кислотой. Он был его наказанием и его единственным утешением.
Джисон, видя его состояние, попытался заговорить с ним во время перерыва. —Минхо… как ты?
Минхо поднял на него глаза. В них не было ни злости, ни высокомерия. Только бесконечная усталость. —Она уехала, — просто сказал он. — Я заставил ее уехать.
Джисон молча кивнул. Он хотел что-то сказать, утешить, но слова застряли в горле. Что можно сказать человеку, который добровольно отказался от того, чего больше всего хотел, из страха уничтожить это?
Хёнджин и Феликс лежали на огромном диване в апартаментах Хёнджина. На экране телевизора мелькали кадры дорамы «Мой демон». Миска с попкорном стояла между ними.
— Смотри, смотри! — тыкал пальцем в экран Феликс. — Он же все знает! Почему он просто не скажет ей?
— Потому что тогда не будет драмы, глупыш, — хрипло рассмеялся Хёнджин, закидывая в рот горсть попкорна.
— Глупо, — фыркнул Феликс, но придвинулся ближе, так что его плечо коснулось плеча Хёнджина.
На экране герой страстно поцеловал героиню. В комнате повисла напряженная тишина. Хёнджин медленно повернул голову, его взгляд упал на губы Феликса.
— У них не так хорошо получается, как у нас, — прошептал он.
Феликс повернулся к нему, его глаза блестели в свете от телевизора. —Это нам так кажется.
— Давай проверим, — предложил Хёнджин и наклонился, чтобы повторить сцену из дорамы, но с гораздо большим мастерством и страстью.
Попкорн был забыт.
В это время в спортзале Банчан, Чанбин и наконец-то протрезвевший Джисон пытались выбить из себя дурные мысли физическими упражнениями. Чанбин тягал железо, его мускулы играли под кожей, лицо было искажено от усилия. Банчан отрабатывал удары по груше, его движения были резкими, яростными. Джисон бежал на беговой дорожке, смывая потом остатки алкоголя и страха.
Они не говорили. Не было нужды в словах. Они слышали друг друга. Чувствовали общую тревогу, витающую в воздухе, как гроза, которая вот-вот грянет. Они готовились к ней. Как могли. Закаляли тела, чтобы устоять перед бурей, которую нес с собой их собственный друг. Их собственная семья.
Они знали — затишье было обманчивым. Это была лишь передышка. И конец ее был уже близок.