Глава 12
Холодный пол студии впивался в колени. Деньги, разбросанные у ее ног, казались не спасением, а платой за что-то непоправимое, грязное. Слова Минхо висели в воздухе, ядовитые и неумолимые. «Я тебя убью». «Я люблю тебя».
Любовь, которая убивает. Это было так чудовищно, что мозг отказывался верить. Но она верила. Видела эту животную панику в его глазах. Он не лгал. Не играл. Он бежал от себя, спасая ее.
Слезы текли по ее лицу беззвучно, оставляя соленые дорожки на губах, что еще помнили его яростный поцелуй. Она медленно, как автомат, собрала купюры, сунула их в карман. Оделась. Ткань одежды больно терла кожу, напоминая о каждой ласке, каждом прикосновении, которое теперь казалось проклятием.
Она вышла на улицу. Ночь была тихой и безразличной. Никто не преследовал ее. Он дал ей фору. Последний подарок палача своей жертве.
Дорога домой промелькнула как один сплошной кошмар. Ее комната, такая знакомая и убогая, внезапно показалась самым безопасным местом на земле. Но это было обманчивое чувство. Он знал, где она живет. Он мог вернуться в любой момент, когда его «любовь» перевесит его «милосердие».
Она не позволила себе думать. Не позволила чувствовать. Включила холодный, безжалостный режим выживания. Достала старый рюкзак, стала складывать самое необходимое. Документы. Деньги. Несколько фотографий родителей. Простую одежду. Никаких безделушек. Никаких воспоминаний. Она должна была стать призраком. Исчезнуть.
Она оставила на тумбочке черную розу. Она уже начала вянуть, ее лепестки почернели еще сильнее и теперь напоминали пепел.
Последний взгляд на комнату. Никакой тоски. Только леденящий ужас, подгонявший ее вперед.
Такси до аэропорта. Яркий, бездушный терминал. Она купила первый возможный билет. Шанхай. Китай. Далеко. Чужой язык. Другая жизнь. Ее пальцы дрожали, когда она протягивала паспорт и пачку его денег. Она ждала, что ее остановят. Что он появится из ниоткуда и не отпустит.
Но ничего не произошло. Она прошла контроль, села в самолет, пристегнула ремни. Когда лайнер оторвался от земли и Сеул скрылся внизу, превратившись в россыпь огней, по ее лицу наконец хлынули слезы. Тихие, безудержные, полные прощания со всей своей прежней жизнью. С мечтами. С надеждами. С ним.
Минхо метался по своей стерильной квартире как раненый зверь. Его тело горело. Каждая клетка кричала о ней. О ее вкусе. О ее запахе. О той невероятной, чистой энергии, что пульсировала в ней. Он сходил с ума от желания и от ужаса перед этим желанием.
Ему нужно было заглушить это. Перебить ее вкус чем-то другим. Кем-то другим.
Он вышел в ночной клуб, где его узнавали, но не беспокоили. Его взгляд, острый и голодный, быстро выхватил в толпе одну. Молодую, милую, с ярким макияжем и пустыми глазами. Она уже была пьяна, виляла на высоких каблуках. Идеально.
Он подошел, сказал пару фраз. Его знаменитая улыбка, сегодня жесткая и неискренняя, сработала безотказно. Через пять минут он прижал ее к стене в темном уголке клуба. Она хихикала, запрокинув голову, предлагая шею.
Минхо наклонился и впился в ее губы поцелуем. Это не было поцелуем. Это было забором. Он сосал из нее энергию, вытягивал дешевый, приторный, пьяный восторг, смешанный со страхом перед знаменитостью. Это было как жрать пластиковый торт после настоящего изысканного десерта. Пусто, противно, но наполняло желудок.
Он отпустил ее. Девушка пошатнулась, ее глаза закатились. Она была жива. Цела. Но опустошена, как выброшенная упаковка. Он оставил ее, чувствуя тошноту и презрение к себе. Он помнил вкус Наен. И этот вкус теперь будет преследовать его вечно.
Утро застало Хёнджина и Феликса в постели Хёнджина. Тела их были переплетены, на коже — следы страсти и зубов. Первые лучи солнца пробивались через жалюзи, освещая портрет на мольберте. Теперь он смотрелся иначе — не как предвкушение, а как свидетельство свершившегося.
Феликс проснулся первым. Он лежал, боясь пошевелиться, слушая ровное дыхание Хёнджина. Произошло то, чего он хотел, но теперь его охватывала паника. Что теперь? Что изменится?
Хёнджин потянулся, открыл глаза. Его взгляд сразу нашел Феликса. Он не улыбнулся. Его лицо было серьезным. —Кофе? — хрипло спросил он.
— Да, — кивнул Феликс.
Они сидели на огромной кровати, закутавшись в простыни, с чашками крепкого эспрессо в руках. Между ними висело неловкое молчание.
— И что теперь? — наконец спросил Феликс, не в силах его выдержать.
— Теперь ничего, — Хёнджин отпил кофе. — Все остается по-прежнему. Никто не должен знать.
— То есть… мы просто… сделали вид, что ничего не было?
— Нет, — Хёнджин посмотрел на него, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь, что горел вчера. — Мы будем знать. И когда мы будем одни… это повторится. Снова и снова. Пока ты не устанешь от меня.
Его слова были обжигающими. В них не было нежности, но была обескураживающая прямота и обещание. Феликс понял, что для таких, как они, с их вечной жизнью, это и есть самая большая роскошь — возможность растянуть удовольствие на десятилетия.
— Ладно, — выдохнул Феликс, и уголки его губ дрогнули в улыбке. — Но кофе ты варишь отвратительно.
Хёнджин рассмеялся, и напряжение разрядилось.
Сынмин, с тяжелой головой и щемящим чувством стыда от вчерашнего поцелуя с Чонином, собрался и пошел к себе. Ему нужно было побыть одному. Переварить все. Измену Минхо. Странность Чонина. Собственное бессилие.
Он уже подходил к своему дому, как вдруг из-за угла появился Чонин. Он выглядел свежим и абсолютно невозмутимым, как будто вчерашнего вообще не было.
— Завтра. Восемь вечера. Ресторан «Луна», — бросил он без предисловий. Его взгляд был острым и настойчивым.
Сынмин остановился, смотря на него с непониманием. —Что? Почему? Что там будет?
— Будем ужинать, — ответил Чонин, и в его глазах мелькнула тень насмешки. — Ты, я, и кое-какие другие. Будь готов. Придешь — узнаешь, зачем. Не придешь… — он сделал паузу, давая словам повиснуть в воздухе, — …узнаешь, что бывает с теми, кто меня игнорирует.
Он развернулся и ушел быстрым, уверенным шагом, оставив Сынмина на тротуаре в полном недоумении и с нарастающим чувством тревоги. Что задумал этот вечный ребенок? И чего он от него хочет на самом деле?
А тем временем Джисон, у себя дома, крепко спал, укрывшись с головой одеялом. Его сознание, измученное вином и переживаниями, наконец отключилось, даря ему несколько часов забытья. Он не видел снов. Только черную, бездонную пустоту. Это было благословением.