Глава 8
Кафе тонуло в послеобеденной лени. Солнечные лучи, преломляясь через стеклянную дверь, отбрасывали на пол удлиненные блики. Клиентов почти не было. Наен перебирала стопку грязных чашек, ее движения были механическими, лишенными всякой энергии. Бегство выматывало сильнее, чем любая работа.
Дверь открылась с тихим звонком. Она вздрогнула, привычно готовясь к худшему, но на пороге стоял не Минхо.
Это был Хан Джисон. Он выглядел неловко, в простой толстовке и кепке, надвинутой на глаза. Он огляделся, увидел ее и медленно направился к стойке.
— Эспрессо, пожалуйста, — сказал он тихо, избегая смотреть ей в глаза.
Она кивнула, чувствуя напряжение. Его присутствие здесь не было случайным. Она принялась готовить кофе, чувствуя его взгляд на себе.
— Красиво у вас здесь, — произнес он негромко, пока она работала с портафильтром. — Уютно. Чувствуется… жизнь.
Она молча поставила перед ним чашку. —Восемь тысяч.
Он заплатил, взял чашку, но не уходил. Сделал глоток, поморщился. —Крепкий. Как у Минхо. Он любит такой.
При упоминании его имени Наен невольно сжала край стойки так, что костяшки пальцев побелели. Джисон заметил это.
— Он… — Джисон замялся, подбирая слова. — Он не всегда умеет правильно выражать то, что чувствует. Его способы… они могут пугать. — Он посмотрел на нее, и в его глазах читалась неподдельная тревога. — Но бегство… оно только разжигает его. Ты делаешь только хуже.
Наен смотрела на него, не понимая. —Что вы хотите сказать? Чтобы я сдалась?
— Я хочу сказать, что если ты перестанешь убегать, он успокоится, — сказал Джисон, его слова звучали неубедительно даже для него самого. — Он ненавидит, когда от него бегут. Это для него как красная тряпка для быка. Просто… дай ему понять, что ты не боишься. Или сделай вид.
Он допил кофе одним глотком и поставил чашку. —Просто совет. Решай сама.
Он развернулся и ушел, оставив ее в еще большем смятении, чем прежде. Его слова звучали как совет друга, но в них сквозила такая же безнадежность, какая была в предупреждении Сынмина. Они все боялись его. И не знали, что с этим делать.
---
В просторном, залитом солнцем зале для репетиций Хёнджин и Феликс отрабатывали сложную связку из «Maniac». Их тела, мокрые от пота, двигались в идеальной синхронности, замирали в резких стоп-кадрах, потом снова взрывались энергией. Воздух был густым от напряжения и тяжелого дыхания.
После очередного прохода они рухнули на пол, раскинув руки. —Боже, я чуть не сдох, — выдохнул Феликс, его грудная клетка ходила ходуном.
Хёнджин лежал рядом, глядя в потолок. —У тебя сегодня особенно получается это движение… когда ты откидываешь голову назад. Линия шеи… она идеальна. — Он повернулся на бок, подперев голову рукой. — Я бы хотел это нарисовать.
Феликс повернулся к нему, улыбка играла на его потных губах. —Опять со своим рисованием? Ты же знаешь, я не могу сидеть на месте дольше пяти минут.
— Я не с натуры, — Хёнджин провел пальцем по воздуху, словно контуры его лица. — По памяти. У меня фотографическая память на красивые вещи.
Феликс фыркнул, но покраснел. —Говорил же, не надо мне льстить. От этого у меня голова кружится.
— Это не лесть, — Хёнджин сел, его взгляд стал серьезным. — Это констатация факта. Ты… очень красивый, Феликс. Изнутри и снаружи.
Они замолчали. Тишину нарушало только их ровное дыхание. Феликс смотрел на Хёнджина, на его высокие скулы, на капли пота, скатывающиеся по виску. На его огромные, сильные руки, которые могли быть такими нежными.
— Знаешь, чего я хочу? — тихо спросил Феликс, его австралийский акцент стал гуще, томнее.
— Чего? — так же тихо отозвался Хёнджин.
— Чтобы ты меня поцеловал. Прямо сейчас.
Воздух между ними наэлектризовался. Хёнджин замер, его глаза расширились от удивления, потом в них вспыхнул теплый, золотистый огонек. Уголки его губ поползли вверх.
— Это часть твоей фотографической памяти? — прошептал Феликс, не отводя взгляда. — Запомнить вкус?
Хёнджин медленно, словно давая ему время отстраниться, наклонился. Их губы почти соприкоснулись…
Но Хёнджин лишь легонько ткнулся носом в его шею, туда, где стучал пульс. —Потом, — прошептал он ему в кожу, его голос был низким и бархатным. — Когда допоем. Иначе я не смогу остановиться.
Он поднялся, протянул руку, чтобы помочь Феликсу встать. Тот взял ее, его пальцы сжали пальцы Хёнджина чуть крепче, чем было нужно. —Обещание? — спросил он, и в его глазах плясали озорные чертики.
— Обещание, — кивнул Хёнджин, и в его улыбке было столько тепла и обожания, что по телу Феликса пробежали мурашки.
---
Сынмин очнулся с тяжелой, свинцовой головой. Воспоминания о вчерашнем вечере возвращались обрывочно, окрашенные в цвета стыда и раскаяния. Чонин. Машина. Разговор.
Он с трудом поднялся с кровати и побрел в душ. Горячие струи воды смывали с него пот и остатки хмеля, но не могли смыть чувство вины. Он стоял, упершись лбом в прохладную кафельную плитку, и пытался собраться с мыслями.
Завернувшись в простыню, он вышел из ванной в спальню — и замер.
На его кровати, развалившись в кресле у окна, сидел Чонин. Он был одет в свежую, чистую одежду и с интересом листал какой-то старый журнал про винил.
— У тебя вкус, — заметил Чонин, не глядя на него. — Редкий японский винил 80-х. Уважаю.
— Что ты здесь делаешь? — хрипло спросил Сынмин.
Чонин отложил журнал и посмотрел на него. Его лицо было спокойным. —Ждал, когда ты примешь душ. Воняешь перегаром и раскаянием. Неприятно.
— Убирайся к черту, — проворчал Сынмин, проводя рукой по лицу.
— Скоро будет шторм, — вдруг сказал Чонин совершенно не к месту. Он смотрел в окно на ясное небо. — Сильный. С громом и молниями. Атмосферное давление упадет. У людей будут болеть головы. А у таких, как мы… обострятся чувства. Старые раны заболят сильнее. — Он перевел взгляд на Сынмина. — И инстинкты будут властвовать над разумом.
Сынмин смотрел на него, медленно понимая. —Ты о нем?
— Я о погоде, — безмятежно ответил Чонин и поднялся. — Принял душ — теперь иди завтракай. И подумай, что будешь делать, когда грянет гром.
Он вышел из спальни, оставив Сынмина в полном недоумении, с мокрыми волосами и с чувством, что только что получил очередное зашифрованное предупреждение.
---
Наен вернулась домой под вечер, измотанная и опустошенная. Совет Джисона висел в ее голове тяжелым грузом. Перестать бояться. Сделать вид. Но как сделать вид, когда каждый нерв в твоем теле кричит об опасности?
Она вставила ключ в замок, но дверь была не заперта.
Ледяная волна страха прокатилась по ее спине. Она медленно, с опаской, вошла внутрь.
В ее крошечной комнате, сидя на ее же табуретке, спиной к окну, сидел он.
Ли Минхо.
Он был одет во все черное. Он не улыбался. Его лицо было серьезным, почти строгим. Он смотрел на нее, и в его взгляде не было привычной насмешки или голода. Была усталость. И какая-то бесконечная, всепоглощающая тоска.
— Я устал ждать, Наен, — произнес он тихо. Его голос был хриплым, безжизненным. — Я устал от твоего страха. Он… он стал горьким. Я не могу его больше есть.
Она стояла у двери, не в силах пошевелиться, прижав сумку к груди, как щит.
— Что ты здесь делаешь? — прошептала она.
— Я пришел вернуть свой долг, — сказал он и поднялся. Он был выше ее на голову, и в тесной комнате его фигура казалась гигантской. — Я сказал, что не причиню тебе вреда. И я не лгу.
Он сделал шаг к ней. Она отпрянула, наткнувшись на дверь.
— Стой, — скомандовал он мягко, но так, что она замерла. — Не беги. Хотя бы сейчас. Не беги от меня.
Он подошел вплотную. Она чувствовала тепло его тела, его запах — сегодня в нем не было парфюма, только чистая кожа и что-то металлическое, электрическое. Он медленно поднял руку и коснулся ее щеки. Его пальцы были обжигающе горячими.
— Я не знаю, как еще доказать тебе это, — прошептал он, и его голос вдруг дрогнул. В его глазах, таких близких, она увидела невыносимую боль и одиночество, которое было зеркалом ее собственного. — Я не хочу твою боль. Я хочу… я хочу, чтобы она прекратилась. И в моей тоже.
И он наклонился и поцеловал ее.
Это был не поцелуй хищника. Это был не поцелуй вампира, высасывающего ее силы. Это был поцелуй тонущего, который цепляется за соломинку. Он был жарким, влажным, отчаянным. В нем была вся ярость, вся боль, все недосказанное, что копилось между ними все эти дни.
Она застыла, парализованная. Ее разум кричал, чтобы она оттолкнула его, но ее тело отреагировало иначе. В нем проснулась ответная дрожь. Не страха. А чего-то другого. Острого, запретного, желанного.
Он оторвался, его дыхание было сбившимся. Он смотрел на нее, и его глаза были стеклянными. —Видишь? — прошептал он, проводя большим пальцем по ее нижней губе. — Никакой боли. Только я. И только ты.
Он не стал ждать ответа. Прошел мимо нее, открыл дверь и вышел, оставив ее одну в комнате, с губами, все еще пылающими от его прикосновения, и с душой, разорванной на клочья.
---
Хёнджин стоял перед большим холстом в своей мастерской. Помещение было залито мягким светом софитов, пахло маслом, скипидаром и творческим беспорядком.
На холсте углем уже проступали контуры. Изгиб шеи. Линия плеча. Запрокинутая голова. Еще не было деталей, но уже угадывалась мощная, животная грация Феликса в движении.
Хёнджин водил углем по бумаге, его движения были точными, уверенными. Он видел каждую деталь, каждую тень на его коже, каждый мускул, играющий под ней.
«Чтобы ты меня поцеловал. Прямо сейчас».
Слова эхом отдавались в его сознании, заставляя кровь бежать быстрее. Он представил себе его вкус. Сладковатый от энергетика, который тот пил на репетиции, с солоноватым привкусом пота. Он представил, как его губы, такие мягкие на вид, прижимаются к его собственным. Как его язык…
Хёнджин с силой провел рукой по холсту, смазав четкую линию. Дыхание его сбилось. Он отбросил уголь, схватил тряпку, вытер пальцы.
Он хотел его не как музу. Он хотел его как мужчина хочет мужчину. Грубо, страстно, до потери пульса. Это желание было таким же острым и опасным, как тайна Минхо. Оно грозило разрушить хрупкий баланс, существовавший между ними веками.
Он подошел к холсту и медленно, почти с нежностью, провел пальцем по смазанному контуру шеи.
«Обещание», — вспомнил он.
И пообещал сам себе, что это будет поцелуй, который Феликс запомнит на всю свою долгую, долгую жизнь.