Глава 4
Комната поглотила ее, как утроба. Тот самый затхлый, знакомый запах одиночества ударил в нос, но теперь он казался чужим, невыносимым. Он въелся в стены, в книги, в саму ткань занавесок, и по контрасту с дождливой свежестью на улице и пьянящим шлейфом его парфюма, это было как вернуться в склеп.
Наен прислонилась к входной двери, как раненая. Сердце колотилось где-то в горле, сдавливая дыхание. Она все еще чувствовала его. Везде. Тепло его пиджака на плечах, будто призрачное, уже исчезнувшее. Жгучее прикосновение его пальцев к ее ледяной коже. Его взгляд, пронзающий насквозь, видящий все ее жалкое нутро.
Она медленно, как автомат, сняла промокшее платье. Ткань с шуршанием упала на пол, образовав мокрую синеватую лужу. Она стояла посреди комнаты голая, покрываясь мурашками от холода, и смотрела на свое отражение в темном экране телевизора. Худенькое, бледное тело, всклокоченные волосы, испуганные глаза. Ничего особенного. Ничего такого, что могло бы привлечь внимание бога.
Она провела ладонью по плечу, где лежала ткань его пиджака. Кожа горела.
«Я знаю».
Как? Как он мог знать? Откуда он узнал ее имя? Случайность? Невозможно. Это была не случайность. Он нашел ее. Специально. Шел за ней? Следил?
Мысль должна была испугать. Должна была вызвать панику, желание запереть дверь на все замки и вызвать полицию. Но вместо этого по телу разлилась странная, густая волна тепла. Он потратил время. Усилия. На нее. На никчемную, серую Наен.
Она медленно оделась в старые, потертые спортивные штаны и растянутый свитер. Грубая ткань вызывающе царапала кожу после нежного прикосновения его шерсти.
Ее взгляд упал на маленькую черную визитку, лежащую на тумбочке рядом с билетом. Два артефакта. Два доказательства того, что этот день был реальным. Она взяла ее в руки. Бумага была идеально гладкой, холодной. Гравировка отзывалась под подушечкой пальца легкой вибрацией. Координаты. Время. «Не бойся меня».
Она боялась. До дрожи в коленях. Но это был сладкий, пьянящий страх, смешанный с таким острым, таким болезненным любопытством, что аж тошнило.
Она машинально пошла на кухню, сварила себе доширак. Ела стоя, уткнувшись в стену, не ощущая вкуса. Лапша была резиновой, бульон — жирным и пресным. Она представляла, что он ест. Наверное, что-то изысканное. Подобранное диетологом. Еду богов.
Потом, чтобы заглушить вихрь мыслей, она схватилась за уборку. С яростью затравленного зверя она принялась скрести раковину, вытирать пыль с полок, сметать паутину из углов. Она мыла полы, вжимаясь коленями в линолеум, с остервенением водя тряпкой по следам своих же мокрых следов.
Каждое движение было попыткой стереть себя. Стереть ту жалкую, несчастную девчонку, которой она была сегодня утром. Ту, которую толкали в кафе. Ту, которая валялась в ногах у своего кумира. Она пыталась навести порядок снаружи, потому что внутри все было перевернуто с ног на голову.
Но его лицо все стояло перед глазами. Его тихий голос звучал в такт скрежету тряпки о пол. «Опять попадаешь в неприятности». «Ты вся дрожишь». «Иди грейся, Наен».
Она уронила тряпку в таз с водой и застыла на корточках, обхватив голову руками. Что ей делать? Что ОН хочет? Почему она? Завтра в восемь. Идти? Не идти?
Сердце бешено стучало один ответ: «ИДТИ». Разум шептал: «СПАСАЙСЯ».
Она не знала, кого слушать.
---
Тем временем в его апартаментах царила иная чистота. Стерильная, минималистичная, дорогая. Все линии были четкими, поверхности — глянцевыми, воздух — профильтрованным через систему очистки. Ни пылинки. Ни соринки.
Минхо стоял у панорамного окна, наблюдая, как огни города размываются в потоках дождя. Он держал в руке бокал с красным вином, но не пил. Просто слегка покачивал, наблюдая, как тягучие «ножки» стекают по стеклу.
— Она как испуганный кролик, — произнес он вслух, хотя в комнате, казалось, никого не было. Его голос был ровным, задумчивым. — Дрожит, замирает, делает вид, что не видит хищника. Но при этом сама подходит всё ближе. Любопытство сильнее страха.
Из глубине комнаты, с кожаного дивана, раздался вздох. —Минхо, да сколько можно? Ты уже который час говоришь о ней. Надоело.
Это был Джисон. Он сидел, поджав ноги, с ноутбуком на коленях. Но он не работал. Он просто смотрел на экран, не видя его, его лицо было напряженным.
Рядом, в кресле, сидел Сынмин. Он не отрывал взгляда от чашки чая в своих руках, но его поза была скованной, внимающей. —Джисон прав. Это нездоровая фиксация. Ты сам себя накручиваешь.
Минхо обернулся к ним. Его лицо было спокойным, но глаза горели холодным, сосредоточенным огнем. —Это не фиксация. Это исследование. Она... иная. В ее ауре нет этой дешевой, сахарной эйфории, как у других. Она не шипит, как открытая газировка. Она... как глубокий колодец с темной, холодной водой. И чтобы добраться до нее, нужно приложить усилия. — Он сделал глоток вина. — Мне это нравится.
— Нравится? — Джисон с силой захлопнул ноутбук. — Ты врываешься в жизнь человека! Ты шпионишь за ней! Ты говоришь о ее чувствах, как о... о вкусовом профиле! Это отвратительно!
— Почему? — Минхо подошел ближе. Его движения были плавными, как у крупной кошки. — Они сами отдают нам свои эмоции. Выкладывают свои жизни на всеобщее обозрение, мол, смотрите, любите меня. Я просто... принимаю их дар. А ее дар... он качественнее. Натуральнее.
Сынмин наконец поднял глаза. В его умном, проницательном взгляде читалась тревога. —А ты не думал, что эта «натуральность» — признак настоящей, глубокой боли? Что ты играешь с чем-то хрупким? Ты можешь сломать ее.
Минхо улыбнулся. Улыбка была красивой и абсолютно бесчувственной. —Все ломается, Сынмин. Вопрос в том, насколько красивым будет звук. — Он поставил бокал. — И я не буду ломать. Я буду... лепить. Создам из нее то, что мне нужно. Она жаждет direction. Жаждет, чтобы кто-то сильный взял на себя ответственность за ее жизнь. Я дам ей это. А она даст мне... всё.
Джисон с отвращением покачал головой. —Ты слышишь себя? Ты звучишь как маньяк из какого-то триллера. Остановись, пока не поздно.
— Поздно для кого? — Минхо подошел к нему вплотную и положил руку ему на плечо. Джисон вздрогнул. — Для нее? Или для меня? Не волнуйся. Я все контролирую.
Его пальцы слегка сжали плечо Джисона, и тот замер, словно парализованный. В комнате повисло напряженное молчание.
— Завтра, — тихо сказал Минхо, больше не обращаясь ни к кому конкретно, глядя куда-то в пространство. — Завтра она придет. Я чувствую ее колебания. Ее страх. Ее желание. Это такой... насыщенный, терпкий коктейль. Я дам ей немного уверенности. Немного тепла. Она будет так благодарна... так предана... — Он закрыл глаза, вдыхая, как ему казалось, ее запах — запах страха и одиночества. — Это будет прекрасно.
Сынмин и Джисон переглянулись. В их глазах был уже не просто испуг, а леденящий душу ужас. Они видели, как их друг, их товарищ по группе, проваливается в какую-то темную, опасную бездну, и были бессильны его остановить.
Минхо открыл глаза. В них снова была ясность и ледяная решимость. —А теперь, извините. Мне нужно подготовиться. Завтра важный день.
Он вышел из гостиной, оставив их вдвоем в давящей, гробовой тишине, нарушаемой лишь тихим стуком дождя в стекло.
Джисон обхватил голову руками. —Что мы будем делать? — прошептал он.
Сынмин медленно поднялся с кресла. Его лицо было бледным. —Я не знаю. Но я чувствую, что это пахнет бедой. Настоящей бедой.
Он подошел к окну и посмотрел на город, затянутый пеленой дождя. Туда, где в своей крошечной комнатке одна девушка пыталась вымести из своей жизни хаос, который один-единственный человек уже запустил в нее с неотвратимостью урагана.