Глава 3
Дождь начался внезапно, срываясь с низкого свинцового неба крупными, тяжелыми каплями. Они хлестали по асфальту, по стенам домов, сбивая в кучи пожухлую листву. В считанные секунды скучный осенний день превратился в хмурый, промозглый водоворот.
Наен вздрогнула от первой же капли, упавшей ей на шею. Холодная, как укол. Она ускорила шаг, потом перешла на бег, бесполезно прикрывая голову руками. Платье — то самое, светло-голубое — моментально промокло насквозь, прилипло к коже холодной, мокрой тряпкой. Вода затекала за воротник, стекала по спине ледяными ручейками. Она промочила ноги, спотыкаясь о лужи, которые уже разливались по тротуару.
Это было идеальное завершение дня. Истеричный восторг, падение, унижение в кафе и теперь — холодный ливень, добивающий ее окончательно. Слезы снова выступили на глазах, смешиваясь с дождевой водой. Она была жалкой, промокшей, несчастной мышью, бегущей в свою норку. И мысль о том, что ее норка — это та самая крошечная, темная комнатушка, от которой она с таким трепетом сбегала утром, вызывала новую волну тоски.
Она свернула в безлюдный переулок, короткий путь к своему дому. Здесь было еще темнее, еще грязнее. Граффити на стенах расплывались под потоками воды. Она прижалась к стене, пытаясь найти хоть какое-то укрытие под узким карнизом, и просто постоять, перевести дух. Дрожь пронзала ее с ног до головы. Зубы выбивали дробь.
И вдруг шум дождя изменился. Над ее головой резко прекратилось падение капель. Раздался тихий, шелестящий звук — раскрывающийся зонт. Теплая, сухая тень накрыла ее.
Наен замерла, не решаясь повернуться. Сердце в груди заколотилось с такой силой, что стало больно. Откуда-то донесся запах. Едва уловимый, но абсолютно unmistakable — смесь дорогого парфюма, влажной шерсти и чего-то неуловимого, чистого, мужского. Того самого запаха, что ударил в нее у выхода из зала.
Медленно, как в кошмаре, она обернулась.
Позади нее, держа в руке большой черный зонт, который закрывал их обоих от разъяренной стихии, стоял он.
Ли Минхо.
На нем не было капюшона. Темные волосы были слегка влажными на концах, отчего казались еще чернее. Капли дождя застревали в длинных ресницах, но его лицо было абсолютно спокойным. Он смотрел на нее тем же пронизывающим, изучающим взглядом, что и на концерте. В полумраке переулка его глаза казались бездонными черными озерами.
— Опять попадаешь в неприятности, — произнес он тихо. Его голос был низким, ровным, и он идеально вписывался в шум дождя, как часть симфонии.
Наен не могла издать ни звука. Она просто смотрела на него, широко раскрыв глаза, с немым ужасом и восторгом. Ее разум отказывался верить. Это была галлюцинация. Следствие нервного срыва. Переутомления.
— Т-ты... — прохрипела она наконец, и голос ее был чужим, сорванным. — Как вы... почему вы... здесь?
Он улыбнулся. Легкая, почти невидимая улыбка, тронувшая лишь уголки губ. —Шел мимо. Увидел, что кто-то промокает до нитки. Решил предложить помощь. — Он говорил так, будто встретить ее в безлюдном переулке в двадцати минутах езды от концертного зала было самой обычной вещью на свете. Его взгляд скользнул по ее мокрому платью, по рукам, покрытым мурашками от холода. — Ты вся дрожишь.
Он снял свой пиджак — дорогой, из мягкой темной шерсти. — Держи.
Он не предложил. Он приказал. Тоном, не терпящим возражений. И прежде чем она успела опомниться, он уже накинул пиджак ей на плечи. Тяжелая, невероятно теплая ткань, пропитанная его запахом, обволокла ее. Тепло от него было почти осязаемым, живым. Оно проникало сквозь мокрую ткань платья, впитывалось в кожу, добиралось до заледеневших костей.
Это было слишком. Слишком реально. Слишком близко. Слишно интенсивно.
— Я... я не могу... — попыталась она запротестовать, пытаясь стянуть с себя пиджак. Его запах кружил голову, как сильный наркотик.
— Можешь, — мягко, но твердо парировал он, удерживая полы пиджака. Его пальцы снова коснулись ее, на этот раз через ткань. — Я не позволю тебе заболеть после такого дня.
Он знал. Он знал, что этот день для нее — всё.
Она замолчала, сдалась, утонув в этом внезапном, ошеломляющем внимании. Она лишь молча смотрела на него, сжимая в кулаках влажный подол своего платья.
— Спасибо... за концерт... — выдавила она наконец, чувствуя себя идиоткой.
Минхо слегка наклонил голову. —Тебе понравилось?
— Это был... лучший день в моей жизни, — прошептала она, и это была чистая правда.
В его глазах вспыхнул тот самый интерес, тот самый голодный огонек, который она уловила на сцене. —До момента падения? Или после? — спросил он прямо, безжалостно обнажая ее стыд.
Она покраснела до корней волос. —Вы... вы видели? —Я вижу многое, — ответил он загадочно. — Особенно то, что другие предпочитают прятать.
Он помолчал, давая ей переварить его слова. Дождь продолжал барабанить по куполу зонта, создавая вокруг них интимное, изолированное пространство. Казалось, весь мир остался где-то там, за стеной воды, а здесь, под черным шелком, существует только он и она.
— Меня зовут Наен, — вдруг выпалила она, сама не зная зачем.
Его губы снова дрогнули в улыбке. —Я знаю.
Она почувствовала, как кровь стынет в жилах. —Как?...
— Это не важно, — он мягко прервал ее. — Важно, что ты сейчас промерзла и тебе нужно в тепло. Где ты живешь?
Она машинально кивнула в сторону своего дома. —Вот... совсем близко.
— Провожу, — заявил он и сделал шаг вперед, мягко, но неуклонно направляя ее движением руки под локоть.
Она не сопротивлялась. Она была парализована. Ее разум кричал, что это ненормально, что это опасно, что знаменитости мирового уровня не разгуливают по промозглым переулкам и не провожают домой промокших фанаток. Но ее тело, ее замерзшая, одинокая душа жаждала этого безумия. Она шла рядом с ним, прислушиваясь к его ровному дыханию, к тихому шуршанию его одежды, к тому, как его плечо иногда касается ее плеча под пиджаком.
Они дошли до ее подъезда — убогого, с облупившейся краской и разбитым почтовым ящиком. Она остановилась, не зная, что сказать.
— Вот... я тут, — пробормотала она, снимая с плеч его пиджак. Руки снова предательски дрожали. — Спасибо вам. За... за все.
Он взял пиджак, но не надел его, а перекинул через руку. —Пиджак пахнет мокрой шерстью, — заметил он вслух, и его взгляд упал на ее руки. — И у тебя ледяные пальцы.
Прежде чем она успела отреагировать, он взял ее руку в свою. Его ладонь была теплой, сухой и сильной. Он сжал ее пальцы, как бы согревая, и поднес к своим губам. Он не поцеловал ее. Он просто подул на них, обдав теплым воздухом.
Этот простой, интимный жест оказался для Наен последней каплей. Ее колени подкосились. Она впилась в него взглядом, полным немого вопроса, ужаса и благодарности.
Минхо отпустил ее руку. —Иди грейся, Наен. Увидимся.
Он развернулся и пошел обратно по переулку, легко неся зонт, как будто только что не совершил ничего из ряда вон выходящего.
Она стояла и смотрела ему вслед, пока его фигура не растворилась в серой пелене дождя. Потом, на автомате, залезла в карман за ключами и наткнулась на что-то маленькое и твердое, чего там раньше не было.
Она вытащила это. Это была маленькая, изящная визитка. Гладкая, матовая, черная. На ней не было ни имени, ни номера. Только выгравированный координаты — долгота и широта. И время. Завтра. 20:00.
С обратной стороны было написано всего два слова: «Не бойся меня».
Ключ выскользнул из ее онемевших пальцев и со звоном упал на асфальт.
---
В студии было поздно. Банчан, с лицом, осунувшимся от усталости, дорабатывал аранжировку нового трека. Чанбин, размяться перед уходом, делал упражнения с гантелями в углу.
Внезапно дверь распахнулась, и на пороге появился Минхо. Он был мокрый, но выглядел невероятно оживленным. Глаза его горели странным, лихорадочным блеском.
— Я нашел ее, — объявил он без предисловий, сбрасывая мокрый пиджак на диван.
Банчан снял наушники. —Кого нашел? И где ты был? Мы уже хотели звонить.
— Ту самую. В голубом платье. Ее зовут Наен. Живет одна в дыре на окраине. Учится на заочном, работает бариста. Родители в другом городе. Друзей нет. Любит читать фэнтези и слушать винил. Влюблена в какого-то соседа, но он о ней не знает. — Он выпалил все это одним махом, как заученный урок.
В студии повисла гробовая тишина. Чанбин опустил гантели. Банчан медленно поднялся из-за звукового пульта.
— Ты что, совсем спятил? — тихо, но с ледяной яростью спросил Банчан. — Ты следил за ней? Ты что, взломал ее соцсети? Это же паранойя, Минхо!
— Я проявил интерес, — холодно парировал Минхо. — Она интересная. Глубокая. В ней столько боли... это невероятно.
— Это не «интерес»! — взорвался Чанбин, отшвыривая гантель так, что она грохнулась об пол. — Это преступление, долбаный ты псих! Ты же не представляешь, что с ней будет, если это вылезет наружу! Что с НАМИ будет!
— Ничего не вылезет, — Минхо улыбнулся своей страшной, безжизненной улыбкой. — Она не из тех, кто будет кричать. Она напугана. Одинока. И она уже моя. Я видел это в ее глазах. Она жаждет, чтобы кто-то взял над ней контроль.
Банчан подошел к нему вплотную, сжав кулаки. —Слушай меня, и слушай внимательно. Оставь ее в покое. Ты переходишь все границы. Я твой лидер, и я приказываю тебе прекратить это безумие.
Минхо посмотрел на него, и в его глазах не было ни капли уважения или страха. Только холодная, непробиваемая уверенность. —Ты мой лидер на сцене, Банчан. Не в моей личной жизни. И не в моих... потребностях.
Он повернулся и направился к выходу. —Куда ты? — крикнул ему вслед Банчан.
— Принять душ, — бросил Минхо через плечо. — Я пропах уличной тоской и мокрым горем. Надо смыть.
Дверь за ним закрылась.
Банчан и Чанбин остались стоять посреди студии, ошеломленные, в гробовом молчании. Снаружи доносился мерный стук дождя.
— Он сошел с ума, — наконец выдохнул Чанбин. — Надо что-то делать.
Банчан молча кивнул, глядя в пустоту. В его глазах читался не просто гнев, а настоящий, животный страх.
— Я знаю, — прошептал он. — Но он сильнее, чем кажется. И он не остановится.