Дама с Камелиями

– Я мог бы в нескольких словах рассказать вам о начале этой связи, – продолжал Арман, – но я хотел, чтобы вы знали, как мы к этому пришли, как я согласился на все требования Маргариты, как Маргарита решила жить только со мной.

На следующий день после ее визита ко мне я ей послал «Манон Леско».

С этого момента мне пришлось изменить свою жизнь, так как я не мог изменить образа жизни моей любовницы. Прежде всего я не хотел оставить себе возможности раздумывать над той ролью, которую я на себя принял, так как это не могло мне принести много радости. Поэтому моя спокойная жизнь приняла шумный, беспорядочный характер. Не думайте, что самая бескорыстная любовь кокотки ничего не стоит. Ужасно дорого стоят тысячи различных прихотей вроде цветов, лож, ужинов, поездок за город, в которых никогда нельзя отказать своей любовнице.

Как я вам уже говорил, у меня нет состояния. Мой отец служил и служит главным податным инспектором в С... Он славится там своей честностью, благодаря которой нашел залог, необходимый для вступления в должность. Эта должность дает ему сорок тысяч франков в год, и за десять лет службы он выплатил свой залог и начал откладывать приданое для сестры. Мой отец очень почтенный человек. Моя мать, умирая, оставила ренту в шесть тысяч франков, которую он разделил между сестрой и мной в тот день, когда получил место; потом, когда мне минул двадцать один год, он добавил к этой маленькой ренте еще по пяти тысяч ежегодно, убеждая меня, что с восемью тысячами франков я могу очень хорошо прожить в Париже, если постараюсь к тому же создать себе положение в адвокатуре или медицине. Я приехал в Париж, окончил юридический факультет, стал адвокатом и, как большинство молодых людей, положил диплом в карман и увлекся легкомысленной парижской жизнью. Расходы мои были очень скромны; но все-таки я тратил за восемь месяцев весь мой годовой доход, а четыре летних месяца проводил у отца, что в общем составляло двенадцать тысяч франков годового дохода и создавало мне репутацию хорошего сына. Долгов у меня не было.

Вот как обстояли мои дела, когда я познакомился с Маргаритой.

Вы понимаете, что невольно мои расходы увеличились. Маргарита была очень капризна по натуре и принадлежала к той категории женщин, которые никогда не смотрят как на серьезный расход на бесчисленные развлечения, из которых состоит их жизнь. И поэтому, желая провести со мной как можно больше времени, она мне писала с утра, что будет обедать со мной, но не дома, а где-нибудь в ресторане, в городе или за городом. Я заезжал за нею, мы обедали, отправлялись в театр, после спектакля часто ужинали, и я тратил за один вечер четыре или пять луидоров, что составляло в месяц две с половиной – три тысячи франков, и, таким образом, моего годового дохода хватило бы на три с половиной месяца, и мне пришлось бы делать долги или бросить Маргариту.

Я согласен был на все, только не на этот последний выход.

Простите меня, что я заставляю вас выслушать все эти подробности, но вы увидите, что они послужили причиной дальнейших событий. Я вам рассказываю простую правдивую историю со всеми ее наивными подробностями и во всей простоте ее развития.

Я знал, что никакая сила на свете не может меня заставить забыть любовницу, следовательно, я должен был найти способ покрыть расходы, которые она меня заставляла делать. К тому же эта любовь настолько меня захватила, что время, которое я проводил вдали от Маргариты, казалось мне годами, и у меня была потребность прожигать это время каким-нибудь способом, чтобы не чувствовать его.

Я начал с того, что позаимствовал пять или шесть тысяч из капитала и пристрастился к игре. С тех пор как уничтожили игорные дома, игра идет повсюду, раньше у Фраскати можно было найти свое счастье: играли на деньги, и если проигрывали, то могли утешиться возможностью выигрыша; а теперь, за исключением клубов, где до некоторой степени следят за расплатой, повсюду можешь быть уверенным, что не получишь выигрыша. Легко понять, почему это происходит.

Игра ведется молодыми людьми с большими потребностями и малыми средствами; они играют, и результат получается вполне естественный: если они выигрывают, проигравшие оплачивают лошадей и любовниц этих господ, что очень неприятно. Делаются долги, отношения, завязавшиеся вокруг зеленого стола, кончаются ссорами, в которых страдает честь и жизнь; честные люди разоряются другими честными молодыми людьми, имеющими только один недостаток – отсутствие двухсот тысяч ливров годового дохода.

Я уже не говорю о тех, которые жульничают во время игры, которые в один прекрасный день бывают вынуждены скрыться, чтобы избежать суда.

Я окунулся в эту шумную, лихорадочную, тревожную жизнь, которая раньше меня пугала, а теперь стала необходимым дополнением моей любви к Маргарите. Что мне было делать?

Если бы те ночи, которые я не проводил у Маргариты, я провел у себя дома, я не сумел бы заснуть. Ревность не дала бы мне спать и сжигала бы мой ум и мою кровь; игра отклоняла в другую сторону лихорадку, которая во мне сидела, направляла ее на другую страсть, которая невольно меня захватывала, пока не наступал час, в который я должен был явиться к своей любовнице. Но когда наступал этот час, все равно, выигрывал я или проигрывал, – я равнодушно уходил от стола, сожалея тех, которых там оставлял и которых не ждет такое счастье, как меня, когда они уйдут отсюда.

Для большинства игра была необходимостью, для меня это было лекарство.

Исцелившись от любви к Маргарите, я исцелился от пристрастия к игре.

Среди всей этой сутолоки я сохранял довольно большое хладнокровие; я терял столько, сколько мог заплатить, и выигрывал столько же, сколько мог потерять.

В общем, мне везло. У меня не было долгов, а тратил я втрое больше, чем тогда, когда не играл. Нелегко было отказаться от жизни, которая давала мне возможность, не стесняясь, удовлетворять все прихоти Маргариты. Что касается ее, то она меня любила все так же, если не сильнее.

Как я вам уже говорил, вначале она меня принимала с полуночи до шести утра, потом время от времени она меня пускала к себе в ложу и ездила со мной обедать. Однажды я ушел в восемь часов, а один раз даже в полдень.

Раньше нравственного переворота у Маргариты произошел переворот физический. Я начал ее лечение, и несчастная, угадав мои намерения, из благодарности слушалась меня. Мне удалось без всяких усилий и трений заставить ее бросить свои привычки. Мой доктор, с которым я советовался, сказал мне, что только тишина и спокойствие могут сохранить ее здоровье, и поэтому вместо ужинов и бессонных ночей я установил правильный режим и правильный сон. Маргарита невольно освоилась с этим новым образом жизни, благотворные результаты которого испытывала на себе. Иные вечера она проводила дома или, если была хорошая погода, закутывалась в шаль, покрывалась шарфом, и мы шли пешком, как дети, в темные аллеи Елисейских полей. Она возвращалась усталая, слегка закусывала, немного музицировала или читала и ложилась в постель, чего раньше с ней никогда не бывало. Ее кашель, который каждый раз раздирал мне душу, почти совсем прекратился.

Через полтора месяца о графе уже не было и разговора, им она окончательно пожертвовала; только из-за герцога я должен был скрывать свою связь с Маргаритой; но и ему часто приходилось уходить ни с чем, когда я бывал у нее, под предлогом, что барыня спит и не велела будить.

Благодаря привычке и даже потребности, выработавшейся у Маргариты, видеть меня мне пришлось бросить игру как раз в тот момент, когда всякий ловкий игрок бросил бы ее. Расплатившись со всеми, я имел в общем итоге тысяч двенадцать, и мне казалось, что это неисчерпаемый капитал.

Наступил тот момент, когда я обычно уезжал к отцу и сестре, а я не уезжал; я часто получал от них письма, в которых они меня просили приехать.

Я отвечал на эти приглашения как умел, повторял постоянно, что чувствую себя хорошо, что мне не нужно денег, и думал, что эти оба обстоятельства немного утешат их в моем запоздании.

Однажды утром Маргарита проснулась от яркого солнца, вскочила с постели и спросила меня, не хочу ли я поехать с ней на целый день за город.

Мы послали за Прюданс и отправились все втроем; Маргарита велела Нанине передать герцогу, что она воспользовалась хорошей погодой и поехала с мадам Дювернуа за город.

Присутствие Прюданс было необходимо, чтобы успокоить ревность старого герцога, а кроме того, она как бы была создана для загородных прогулок. Она была бесконечно весела и имела хороший аппетит; в ее присутствии никто не мог соскучиться, и она отлично умела заказывать яйца, вишни, молоко, жареного кролика, словом – обычный завтрак в окрестностях Парижа.

Нам нужно было только установить, куда мы поедем.

И тут Прюданс пришла нам на помощь.

– Вы хотите поехать в настоящую деревню?

– Да.

– Ну, тогда поедем в Буживаль, к вдове Арну. Арман, отправляйтесь за коляской.

Через полтора часа мы были уже у вдовы Арну.

Вы знаете, может быть, эту гостиницу? В будние дни здесь пансион, в праздники – кабачок. Из сада, который расположен на небольшой возвышенности, открывается чудесный вид. Налево Марлийский водоем скрывает горизонт, направо тянется бесконечная линия холмов; тихая река, как широкая муаровая лента, легла между долиной Габийон и островом Круасси, убаюкиваемая шелестом высоких тополей.

Вдали в ярких лучах солнца возвышаются маленькие беленькие домики с красными крышами и фабрики. Еще дальше выступают смутные очертания Парижа.

Как и обещала Прюданс, это была настоящая деревня, и должен признаться, завтрак здесь был тоже настоящий.

Во мне говорит не только благодарность за счастье, которым я обязан этой местности, но вообще Буживаль – самое красивое место на свете, несмотря на его ужасное имя. Я много путешествовал, видел много красот природы, но не видел ничего лучше этой маленькой веселой деревушки, расположенной у подножия холма.

Мадам Арну предложила нам покататься на лодке, на что Маргарита и Прюданс с радостью согласились.

Любовь и природа всегда сочетались лучше всего, и это вполне понятно: самая лучшая рамка для любимой женщины – синее небо, благоухание цветов, ветерок, сверкающее уединение полей и лесов. Как сильно вы ни любите женщину, как ни доверяете ей, как ни верите в будущее, все же вы более или менее ревнуете. Если вы когда-нибудь были влюблены, серьезно влюблены, вы должны были испытывать потребность удалить от света то существо, с которым вы хотели бы слиться. Как бы ни была она равнодушна к обстановке, ее окружающей, любимая женщина теряет часть своего благоухания, своей цельности в соприкосновении с людьми и вещами. Я это чувствовал больше, чем кто-либо другой. Моя любовь не была самой обыкновенной любовью; я был безмерно влюблен. Но я был влюблен в Маргариту Готье. Это значит, что в Париже я мог на каждом шагу встретиться с человеком, который был любовником этой женщины или будет им завтра, тогда как в деревне, среди людей, которых мы никогда не видели и которые не интересовались нами, на лоне природы, празднующей свой весенний праздник, далекой от городского шума, я мог скрыть свою любовь и любить без стыда и опасения.

Мало-помалу в ней исчезала куртизанка. Около меня была молодая красивая женщина, которую я любил, которая меня любила и которую звали Маргаритой. Прошлое стало бесформенно, будущее безоблачно. Солнце светило моей любовнице, как оно светило бы самой целомудренной невесте. Мы оба прогуливались в этих очаровательных местах, которые казались нарочно созданными, чтобы здесь перечитывать стихи Ламартина или петь романсы Скудо. На Маргарите было белое платье, она склонялась ко мне на плечо, вечером при свете звезд повторяла мне то, что говорила и накануне, а жизнь проходила где-то вдали, не набрасывая тени на радостные дни нашей молодости и любви.

Я предавался мечтам среди зелени в этот яркий солнечный день, когда я лежал на траве, на острове, где мы пристали; мысли мои, свободные от всех человеческих пут, наложенных на них раньше, бежали одна за другой и отдавались надеждам.

К тому же я видел на берегу очаровательный маленький двухэтажный домик, с полукруглой решеткой; за решеткой виднелась перед домом зеленая, как бы бархатная, лужайка, а позади строения – маленький лесок с таинственными уголками, поросший мхом, который наутро сглаживает все тропинки, проложенные накануне.

Вьющиеся растения оплетали крыльцо этого необитаемого дома и поднимались по стенам до окон.

Я так долго смотрел на этот домик, что мне казалось, будто он принадлежит мне, так он подходил к моим грезам. Я видел там Маргариту и себя, днем – в лесочке, покрывающем холм, вечером – на лужайке, и задавал самому себе вопрос: бывают ли земные создания так счастливы, как мы?

– Какой красивый домик! – сказала Маргарита, которая видела, куда устремлены мои глаза, а может быть, и мысли.

– Где? – спросила Прюданс.

– Там.

И Маргарита указала пальцем на домик.

– Ах, какой прелестный! – сказала Прюданс. – Он вам нравится?

– Очень.

– Ну, так попросите герцога снять его, я уверена, он согласится на это. Если хотите, я возьму это на себя.

Маргарита посмотрела на меня, как бы спрашивая, что я об этом думаю.

Мои грезы рассеялись при последних словах Прюданс, и я так жестоко соприкоснулся с действительностью, что был совершенно оглушен этим падением.

– Да, это чудесная идея, – пробормотал я, сам не зная, что говорю.

– Ну, так я устрою это, – сказала Маргарита, сжимая мою руку и по-своему понимая мои слова. – Пойдемте посмотрим, сдается ли он.

Домик был свободен и сдавался за две тысячи франков.

– Вы будете счастливы здесь? – спросила она меня.

– Вы меня пустите сюда?

– А для кого же я хочу закопаться в эту дыру, если не для вас?

– Ну, так позвольте мне, Маргарита, снять этот дом.

– Вы с ума сошли! Это не только бесполезно, это даже опасно; вы отлично знаете, что я не имею права принимать что-нибудь от другого человека; предоставьте мне действовать, дорогой мой, и не вмешивайтесь в мои дела.

– А когда у меня будет два свободных дня, – сказала Прюданс, – я буду приезжать к вам.

Мы вышли из домика и отправились в Париж, всю дорогу болтая об этом решении. Я обнимал Маргариту, и, когда мы выходили из экипажа, я уже менее недружелюбно относился к проекту своей возлюбленной.

XVII

На следующий день Маргарита рассталась со мной рано, так как герцог должен был прийти утром; она обещала написать мне, как только он уйдет, и назначить место свидания на вечер.

И действительно, я получил днем следующую записку: «Я еду с герцогом в Буживаль, будьте вечером в восемь часов у Прюданс».

В назначенный час Маргарита вернулась и тоже пришла к мадам Дювернуа.

– Теперь все устроено, – сказала она, входя.

– Домик снят? – спросила Прюданс.

– Да, он сейчас же согласился.

Я не знал герцога, но мне было стыдно так его обманывать.

– Но это еще не все, – продолжала Маргарита.

– Что еще?

– Я приискала помещение для Армана.

– В том же доме? – спросила Прюданс, смеясь.

– Нет, рядом, там, где мы с герцогом завтракали, В то время как он любовался видом, я спросила у мадам Арну – так, ведь, кажется, ее зовут? – найдется ли у нее приличное помещение. У нее оказалось очень подходящее: гостиная, прихожая и спальня, за шестьдесят франков в месяц. Обстановка такая, что любой ипохондрик почувствует себя хорошо. Я оставила за собой это помещение. Хорошо я поступила?

Я бросился на шею Маргарите.

– Все устроится очаровательно, – продолжала она, – у вас будет ключ от маленькой калитки, герцогу я обещала ключ от главных ворот, но он не возьмет его, потому что он будет приезжать днем, если вообще будет приезжать. Между нами говоря, мне кажется, что он очень доволен этим капризом, благодаря которому я на некоторое время уеду из Парижа и зажму рот его семье. Однако он меня спросил, как это я при моей любви к Парижу решилась поселиться в деревне; я ему ответила, что больна и что там отдохну. По-видимому, он не совсем мне поверил. Этот несчастный старик всегда настороже. Нам нужно быть очень осторожными, милый Арман; он будет за мной следить и там, ведь он не только снял мне дом – он еще должен заплатить долги, которых у меня накопилось немало. Вы согласны со всем?

– Да, – ответил я, заглушая все сомнения, которые порой зарождались во мне от этого образа жизни.

– Мы осмотрели весь дом, мы отлично там устроимся. Герцог всем интересовался. Ах, мой друг, – добавила безумная, целуя меня, – вы неплохо устроились, о вашем ложе позаботится миллионер.

– А когда вы переезжаете? – спросила Прюданс.

– Очень скоро.

– Вы возьмете с собой экипаж и лошадей?

– Я возьму с собой все. На вас останется надзор за моей квартирой на время моего отсутствия.

Через неделю Маргарита переселилась в Буживаль, а я поселился в гостинице.

Тут началась жизнь, которую трудно мне вам описать.

В начале деревенской жизни Маргарита не могла отказаться от своих городских привычек; все время праздновалось новоселье, все ее подруги приезжали погостить, и в течение целого месяца каждый день за столом было по восемь, по десять человек. Прюданс, со своей стороны, привозила своих знакомых и так хозяйничала в доме, как будто он ей принадлежал.

Деньги герцога оплачивали, конечно, все счета, но время от времени Прюданс брала у меня тысячу франков, как будто от имени Маргариты. Вы помните, я был в выигрыше и с удовольствием давал Прюданс то, что Маргарита у меня просила через нее; и в страхе, что ей понадобится больше, чем у меня есть, я занял в Париже такую же сумму, какую я уже раз занимал и вернул.

Итак, у меня опять было двенадцать тысяч франков, не считая ренты. Однако удовольствие принимать подруг у Маргариты немного уменьшилось, потому что это вело к большим расходам и, главное, заставляло ее иногда обращаться ко мне за деньгами. Герцог снял этот домик, желая, чтобы Маргарита отдохнула, и не появлялся там больше совсем, опасаясь все-таки встретиться с большой шумной компанией. Приехав однажды пообедать с Маргаритой, он попал в разгар завтрака; пятнадцать человек сидели за столом, и завтрак не был окончен к тому времени, когда он рассчитывал обедать. Не подозревая ничего, он открыл дверь в столовую; его появление было встречено единодушным смехом, и он должен был поспешно отступить перед непринужденной веселостью женщин, находившихся в столовой.

Маргарита встала из-за стола, догнала герцога в соседней комнате и старалась, насколько возможно, сгладить это происшествие; но старик, уязвленный в своем самолюбии, не мог забыть обиды; он сказал довольно сурово Маргарите, что ему надоело оплачивать глупые затеи женщины, которая не сумела даже заставить уважать его в своем доме, и уехал взбешенный.

С этого дня о нем ничего не было слышно. Маргарита прогнала гостей, изменила свои привычки, но герцог больше не появлялся. Я от этого только выиграл, моя возлюбленная принадлежала теперь только мне, и мои мечты в конце концов осуществились, Маргарита не могла больше жить без меня. Она смело открывала перед всеми нашу связь, и в конце концов я расположился у нее совсем. Слуги меня звали барином и смотрели на меня как на хозяина.

Прюданс очень порицала Маргариту за эти перемены; но Маргарита отвечала, что любит меня, не может без меня жить и, что бы там ни случилось, она не откажется от счастья видеть меня постоянно около себя; а кому это не нравится, тот может не приходить.

Я это сам слышал однажды, когда Прюданс и Маргарита заперлись в комнате для важных разговоров, а я подслушивал у дверей.

Через некоторое время Прюданс опять появилась. Я был в саду, когда она вошла в дом; она меня не видела. Я понял по тому, как ее встретила Маргарита, что снова произойдет такой же разговор, и опять решил его подслушать.

Обе женщины заперлись в будуаре, и я насторожился.

– Ну? – спросила Маргарита.

– Ну я видела герцога.

– Что он вам сказал?

– Он готов вам простить ту сцену, но он узнал, что вы открыто живете с Арманом Дювалем, и этого вам не прощает. Пускай Маргарита бросит этого человека, сказал он мне, и, как прежде, я ей буду давать все, что нужно; в противном случае пускай она ничего от меня не ждет.

– И что вы ответили?

– Что я вам передам его решение и постараюсь вас уговорить. Подумайте только, дорогая, какое положение вы теряете, ведь Арман никогда не сумеет создать вам его. Он любит вас всей душой, но у него мало денег, и настанет день, когда он должен будет вас покинуть, но тогда уже будет слишком поздно, и герцог не захочет ничего сделать для вас. Хотите, я поговорю с Арманом?

Маргарита, казалось, раздумывала и ничего не отвечала. Сердце у меня билось ужасно в ожидании ответа.

– Нет, – сказала она, – я не покину Армана и не буду прятаться. Может быть, это безумие, но я люблю его, и ничего с этим не поделаешь! К тому же теперь он привык меня любить беспрепятственно; ему будет слишком тяжело оставлять меня хотя бы на час в день. А мне так мало осталось жить, что я не могу заставлять себя страдать, исполняя волю какого-то старика, самый вид которого меня старит. Пускай его деньги останутся при нем; я обойдусь без них.

– Но как вы это сделаете?

– Не знаю.

Прюданс собиралась что-то ответить, но я быстро вошел и бросился к ногам Маргариты, покрывая ее руки слезами, которые я проливал от радости, что так любим.

– Моя жизнь принадлежит тебе, Маргарита, тебе не нужен этот человек, ведь я с тобой! Я никогда тебя не покину, какой бы ценой я ни покупал счастье, которое ты мне даешь! Не нужно больше стеснений, Маргарита, мы любим друг друга! Что нам до всего остального!

– Да, я люблю тебя, Арман! – шептала она, обвивая мою шею руками. – Я тебя люблю так, как не считала себя способной любить. Мы будем счастливы, мы будем жить тихо, и я навеки прощусь с той жизнью, воспоминание о которой заставляет меня теперь краснеть. Ты никогда не будешь укорять меня прошлым?

Слезы заглушали мой голос. В ответ я мог только прижать Маргариту к сердцу.

– Ну, – сказала она, обращаясь к Прюданс растроганным голосом, – передайте эту сцену герцогу и скажите ему, что мы в нем не нуждаемся.

С этого дня о герцоге не было больше разговора. Маргарита совершенно изменилась. Она избегала всего, что могло мне напомнить жизнь, среди которой я ее встретил. Ни одна жена, ни одна сестра в мире не заботилась и не любила так своего мужа, своего брата, как она любила меня. Эта болезненная натура чутко отзывалась на все настроения, была доступна всем чувствам. Она порвала со своими друзьями и привычками, со своим прежним языком и расходами. Если бы кто-нибудь видел нас, когда мы выходим из домика, отправляясь кататься на лодке, купленной мной, то никогда бы не поверил, что эта дама в белом платье, в большой соломенной шляпе, с шелковой накидкой в руках – та самая Маргарита Готье, которая четыре месяца тому назад гремела своей роскошью.

Увы, мы слишком поторопились с нашим счастьем, как будто предчувствовали, что оно будет недолговечно.

За два месяца мы ни разу не были в Париже. Никто к нам не приезжал, за исключением Прюданс и Жюли Дюпре, о которой я вам говорил и которой Маргарита впоследствии передала трогательную повесть, находящуюся сейчас у меня под подушкой.

Целые дни я проводил у ног своей возлюбленной. Мы открывали окна в сад и любовались, как лето дает жизнь цветам под сенью деревьев. Тесно прижавшись друг к другу, наслаждались этой действительной жизнью, которой ни Маргарита, ни я раньше не понимали.

Эта женщина, как ребенок, радовалась всякому пустяку. Бывали дни, когда она бегала по саду, как десятилетняя девочка, за бабочкой или стрекозой. Эта куртизанка, которая заставляла тратить на букеты больше денег, чем это нужно для беззаботной жизни целой семьи, сидела иногда на лужайке целый час, рассматривая простой цветочек, носящий ее имя.

Именно в это время она читала «Манон Леско». Я часто ее заставал за этой книгой, и она всегда мне говорила, что женщина, которая любит, не может делать то, что делала Манон.

Два или три раза ей писал герцог. Она узнавала почерк и, не читая, отдавала мне письма.

Некоторые выражения в письме вызывали у меня слезы.

Закрыв свой кошелек для Маргариты, он рассчитывал вернуть ее себе; но, увидев бесполезность этой меры, он перестал на ней настаивать; он снова просил у нее позволения вернуться, каковы бы ни были условия этого возвращения.

Я читал эти настойчивые и однообразные письма и рвал, не говоря Маргарите об их содержании, не советуя ей видеться со стариком, хотя чувство жалости к несчастному и побуждало меня к тому; я боялся, что она увидит в этом совете желание переложить снова на герцога все заботы о доме; больше всего я боялся, что она может меня считать способным сложить с себя заботу о ее жизни.

В конце концов герцог, не получая ответа, перестал писать, а мы с Маргаритой продолжали жить вместе, не думая о будущем.