35 глава «Конец?»
*От лица Турбо*
В голове был сплошной белый шум, гулкий и безжизненный, как в пустой цистерне. Этот шум заглушал все:приглушенные голоса пацанов, скрип дверей, даже собственное сердцебиение. Я был похож на выжженное поле после огнемета. Ни мыслей, ни чувств – только одна сплошная, оглушающая пустота. Война с Кощеем была единственным, что оставалось. Единственным горючим, что хоть как-то растапливало лед внутри, превращая его в чистую, концентрированную ярость. Я уже составлял планы, прокручивал в голове лица всех, кто мог быть хоть как-то связан с ним, все его лазейки и схроны. Это был мой новый смысл, моя единственная молитва.
Мы сидели в девятке — я, Аиша, Марат и Зима. Молчали. Что тут можно было сказать? Все уже было сказано, выкричано, выплакано за эти семь бесконечных дней. Слова кончились, остались только действия. План. Месть.
И вдруг зазвонил телефон. Он вздрогнул, от неожиданности, потом Зима снял трубку, прижал к уху. Его лицо, обычно непроницаемое, гранитное, стало странным. Оно не ожило, нет. Оно треснуло, как лед на реке под первой тяжестью.
— Але — буркнул он привычно, и в качалке повисла тишина, такая плотная, что ее можно было потрогать, пощупать пальцами. — Кто?.. Повтори, — сказал он уже глухо, и его пальцы сжали аппарат так, что побелели костяшки. — Ты уверен?.. Да... Какой?.. Слушай сюда, ждите. Никуда не отходите. Держите связь.
Он опустил телефон, и он глухо стукнулся о пластик сиденья. Он смотрела прямо на меня, но будто не видел меня, а что-то позади, сквозь меня. Его глаза были стеклянными, невидящими.
— Валера, — хрипло позвал он.
Голос у него сорвался. Он сглотнула ком в горле, сжал кулаки и сказала уже тверже, по-командирски, отдавая самый невероятный рапорт в своей жизни:
— Ее нашли. Жива.
Мир не замер. Он не замедлился. Он просто рухнул в одночасье, обрушился старым сараем, разлетелся на миллион осколков, которые теперь больно впивались в кожу, в мозг, в самое нутро. Не в пропасть, а в какую-то другую, реальность, где слова теряли всякий смысл, а законы логики переставали работать. Я не понял. Мозг, заточенный под боль, под месть, под холод, отказался переваривать эту информацию. Он завис.
— Кто? — хрипло, сипло выдохнул я, хотя знал. Знать-то знал, всем нутром, каждой клеткой, но поверить было невозможно. Вера кончилась семь дней назад.
— Анфиса, — имя прозвучало из его уст как выстрел, громкий и оглушительный в тишине салона. — Ее сбила фура. На трассе под Казанью. Водила... водила Измайловский человек, Семен, он возит лес по тому направлению. Он позвонил сразу, как только скорая забрала. Она в больнице. В тяжелейшем состоянии. В коме, — Зима выпалил все одним духом, словно боялся, что не сможет договорить, если остановится.
В качалке взорвалось. Аиша вскрикнула, коротко и пронзительно, как раненый зверек, и схватилась за сердце. Марат, всегда такой сдержанный, выругался громко и смачно, ударив кулаком по дверце. Зима уже кричал в телефон, тому же Семену, чтобы заводил мотор, узнавал все детали, оставался на месте. Голоса сплелись в единый тревожный гул.
А я сидел. Просто сидел, вжавшись в кресло, глядя в одну точку на потрескавшемся столе передо мной. Руки лежали на коленях, тяжелые, чужие. Жива. Сбила фура. Кома. Больница.
Это была не победа. Это не было облегчением. Это была новая, изощренная пытка. Кощей и здесь оказался искусен. Он не просто убил. Он подарил надежду, смешанную с таким ужасом, что хотелось выть.
***
Дорога до той больницы стерлась в памяти в одно сплошное пятно. Я давил на газ, не видя знаков, не чувствуя времени, не ощущая машины. Мы летели как на пожар, неслись, обгоняя все и вся, но пожар был внутри меня. Он пылал холодным, обжигающим пламенем. Жива. А какой ценой? Какой?
Больница встретила нас убогим, знакомым до тошноты запахом – хлорка, лекарства, сладковатый дух безысходности. Хилая зелень стен, стертый до дыр линолеум, испуганные, уставшие лица медсестер, видевших всякое.Измайловский человек, Семен, ждал у приемного отделения, бледный как полотно, руки тряслись. Он был здоровым мужиком, видавшим виды дальнобоем, но сейчас выглядел потерянным ребенком.Рядом — Аксен с Трофимом.
— Я ее не видел, клянусь матерью! — затараторил он,как только мы подошли. — Ночь, метель началась, видимость нулевая... она просто... вышла из леса. Прямо на полосу. Снега по колено, я ее в последний момент... она в темном вся... Я успел затормозить, но... чиркнул все равно... Она упала... — он провел рукой по лицу. — Я сразу скорую, ментов... они сказали, что жива, но...
Я прошел мимо него, не слушая, не останавливаясь. Его вины тут не было. Вина была на мне. Мне был нужен не он. Мне был нужен тот, кто знал. Кто мог сказать, что с ней.
Его нашли быстро – замглавврача, суетливый, уставший мужчина лет пятидесяти в помятом халате с надорванным карманом. Он отвел нас в пустой кабинет для совещаний, заставленный папками и старыми мониторами. Пахло пылью и остывшим кофе.
— Больная... Тихонова, — он посмотрел в развернутую перед ним историю, поправил очки. — Доставлена с переохлаждением крайней степени, множественными ушибами, гематомами, сотрясением мозга тяжелой степени... и коматозным состоянием. Шкала Глазго при поступлении – три балла.
Слово «кома» ударило меня в висок, как приклад. Оно было конкретным, медицинским, неоспоримым. Оно не оставляло места глупым надеждам.
— Кома? — переспросила Аиша, ее голос дрожал, и она бессильно сжала руку Зимы.
— Да, — врач вздохнул, снял очки, протер переносицу. — Организм перенес чудовищный, запредельный стресс. Гипотермия, истощение, психологическая травма, физические повреждения... Кома – это часто защитная реакция. Тело отключает высшую нервную деятельность, чтобы сохранить базовые функции. Мы делаем все возможное: подключаем к аппарату ИВЛ, капельницы, поддерживаем жизненные показатели... но... — он развел руками, и этот жест был красноречивее любых слов. — Прогнозы давать крайне сложно. Есть данные МРТ... есть повреждения мозга, вызванные и гипотермией, и травмой при падении.
Я нашел в себе силы говорить. Казалось, слова выходят сами, помимо моей воли, плоские, металлические, лишенные всякой интонации.
— Она... придет в себя?
Врач помедлил, снова надел очки, чтобы спрятать взгляд. Он выбирал слова, и это было хуже всего.
— Шансы есть. Небольшие, но есть. Мозг – штука загадочная. Но вы... вы все должны быть готовы ко всему. — Он посмотрел на меня прямо, с профессиональной жалостью, которую я в тот момент ненавидел лютой ненавистью. — Даже если она выйдет из комы, даже если функции организма восстановятся... последствия могут быть необратимыми. Возможна полная или частичная амнезия. Мозг, пытаясь спасти себя, мог стереть все, что связано с травмирующими событиями. Месяцы, годы... — Он сделал паузу, и последняя фраза прозвучала как приговор. — Может, все. Всю прошлую жизнь.
Тишина в кабинете снова стала густой и липкой. Аиша тихо, безнадежно заплакала, уткнувшись лицом в плечо Зимы. Тот обнял ее, сам не двигаясь, окаменев. Марат сжал кулаки так, что кости затрещали, его лицо исказила гримаса бессильной ярости.
А я... я все понял. Окончательно и бесповоротно.
Кощей все рассчитал. До самого конца. Он не просто бросил ее умирать в лесу. Он подбросил мне ее тело, выпотрошив из него душу, память, все, что делало ее Анфисой. Он забрал ее у меня дважды. Сначала физически, отняв, теперь – вот так, изощреннее, оставив пустую, поврежденную оболочку, в которой не было ни меня, ни наших дней в качалке, ни наших ссор и примирений, ни той тихой, стальной силы, что заставляла ее перетирать пластиковые хомуты о ржавую балку. Он отнял у нее все. И у меня – тоже. Он оставил мне лишь призрак, обязанность и вечное, гложущее чувство вины.
Я посмотрел на врача, и мой взгляд, должно быть, был пугающим, потому что он отступил на полшага.
— Сделайте все, что можно. Прямо сейчас. Деньги не проблема. Язык не нужен. Лучшие врачи, лучшие препараты, лучший уход. Сегодня же. А потом... — я сделал глубокий вдох, — потом готовьте документы на перевод. В Москву. В лучшую частную клинику. Анонимно. Я все организую. И... — я заставил себя договорить, продираясь через внутреннее сопротивление, — и чтобы ее там ждал хороший психолог. Лучший. На постоянной основе.
— Валера, что ты... — начала Аиша, отрываясь от плеча Зимы, ее глаза были полны слез и непонимания. — Мы же здесь... мы будем с ней... мы поможем...
— Нет! — мое слово прозвучало как хлыст, громко и резко, заставив всех вздрогнуть. — Вы слышали врача? Она ничего не помнит! Ни-че-го! — Я ткнул пальцем в сторону коридора, ведущего к реанимации, где она лежала, прикованная к аппаратам. — Ей нужен покой. Тишина. Новая жизнь. Чистый лист. А что мы можем ей дать? Что? — Я обвел взглядом их потрясенные, испуганные лица. — Наши лица будут только пугать ее, вызывать смутную тревогу, боль, которую она не сможет объяснить. Наши имена – ничего не будут для нее значить. Наша жизнь, наш мир – это боль, страх, опасность и Кощей. Она прошла через ад, ее мозг самоуничтожился, лишь бы забыть это. И он забыл. Мы не имеем права тащить ее обратно. Ради своих чувств, ради своей надежды... это будет эгоизм. Это будет новое, настоящее убийство. Нет.
Я видел, как мои слова болью отзываются в них. Аиша смотрела на меня с ужасом и протестом. Марат мрачно кивнул, понимая, но не принимая. Зима сжал губы, его взгляд был тяжелым и знающим. Он понимал лучше всех. Он был солдатом. Он знал, что иногда раненых приходится отправлять в тыл, как бы ни было больно.
Я снова повернулся к врачу, который смотрел на эту сцену, растерянный и напуганный.
— Готовьте документы. Сейчас же. В Москву. Я беру на себя все расходы и организацию. И чтоб никто не знал. Вы меня поняли?
Врач кивнул, торопливо делая пометки в истории.
Я вышел из кабинета, оставив их в ошеломленном, гробовом молчании. Я не пошел к ее палате. Я не смог бы вынести этого зрелища. Увидеть ее бледное, спящее, пустое лицо, опутанное трубками и проводами. Услышать равномерный, механический звук аппарата ИВЛ, дышащего за нее. Это был бы мой Кощеев дар. Мое вечное напоминание о том, что я не справился, не уберег, и в итоге проиграл.
Я вышел на улицу, на колючий, морозный воздух, и прислонился горящим лбом к ледяной, шершавой бетонной стене больницы. И только тут, в одиночестве, волна накрыла меня. Внутри все кричало. Рыдало. Умирало. Семь дней я держался на ярости, а теперь ее выбили из-под ног, оставив лишь щемящую, всепоглощающую боль и леденящее осознание потери, которая была страшнее смерти.
Но я был прав. Я знал. Я чувствовал это нутром, всеми своими старыми шрамами.
Она заслужила покой. Тишину. Безопасность. Даже если этот покой – жизнь без нас. Без меня. Без наших воспоминаний. Она заслужила шанс начать все с чистого листа, без теней прошлого, без страха, что из-за угла на нее снова посмотрят ледяные глаза Кощея.
А у меня оставалась война. Моя война. Теперь я буду воевать и за ее долю. За ту тихую, спокойную, нормальную жизнь, которую я должен был ей подарить, но подарил ценою собственного сердца, своей памяти о ней, своего права быть рядом.
Он думал, что сломал нас обоих. Но он ошибался. Он стер ее память, но не стер ее волю к жизни – она вышла к трассе, она боролась до конца. Он отнял у меня любовь, но подарил новую, леденящую, абсолютную ненависть, которая не знала сомнений и пощады.
Я оттолкнулся от стены, выпрямился, смахнул с лица ледяную влагу, которую не хотел признавать слезами. Пора было ехать. Дело не ждало.
Ее война закончилась забытьем. Моя – только начиналась. И она не закончится, пока его не станет.
Иногда спасти — значит отпустить. А отомстить — значит похоронить в себе все, что осталось живым.
______________________________
Прошу подписку на тгк!!!
Фиска пишет🐈⬛(https://t.me/esexxs1)
буду очень благодарна!!!
Там будут выходить эдиты,видео про героев и возможно спойлеры,всех жду!
Ставим звездочки!!
Я вас люблю! 🫶