27 глава «Не сестра»
Холодная погода. Семь дней немоты за дверью. Семь дней, как он стоял там, около ее квартиры,прикасался ладонью к шершавой поверхности, но не стучал. Спина прямая, взгляд – не дрогнувший сталью, но бездонно усталый. От нее веяло сыростью закрытого помещения и чем-то острым, горьким – как пепел.
Он стоял, сгорбленный, будто невидимая тяжесть придавила плечи. В глазах – не ярость, не привычная хмурая решимость, а растерянность, перемешанная с болью и стыдом, которые он не умел носить. Щетина, грязная куртка, запах перегара и немытого тела – он был живым укором самому себе. Воздух между ними гудел от невысказанного.
— Давай выкладывай, что хотел? — выдохнула Анфиса. Пар от ее дыхания, теплый и влажный, коснулся его лица в холодном подъезде, как призрак близости. Ее голос был тихим, ровным, но каждый слог падал, как камень в бездонный колодец.
Он сглотнул ком, пересохшее горго скрипело.
— Прости меня.
Слова повисли в воздухе, жалкие и неуместные. Ее губы чуть дрогнули – не в улыбке, в гримасе чего-то горького и давно знакомого.
— Пацаны не извиняются, — отрезала она. Голос оставался ровным, но в нем читалось все: презрение к этой позе, к этой маске раскаяния, которую он так неуклюже надел. К самой идее, что «прости» может что-то исправить после того слова.
Он напрягся, будто получил пощечину. Глаза метнулись, не находя точки опоры на ее каменном лице.
— Да Анфис, я серьезно... не хотел. — Он задохнулся, пытаясь вытащить слова из трясины собственного отчаяния. — Я... я не понял сам, что на меня нашло. Один сплошной туман. Отец... Давид... вся эта кровь и пепел... А потом Зима... — Он замолчал, сжал кулаки, костяшки побелели. — Когда он назвал тебя... вафлершой... — Он с трудом вытолкнул это слово, как яд. — Я вообще обезумел. Прямо в глазах потемнело. Как будто последнюю нитку оборвали. Не думал. Просто... взорвалось всё.
Брюнетка не шелохнулась. Только тень промелькнула в ее глазах – не сочувствие, а холодное осознание глубины пропасти.
— Смешно, — произнесла она с ледяной, безжалостной ясностью. — А я сразу поняла, что это пиздеж. В этом мы и отличаемся, Валера. Ты выбрал поверить в дерьмо. Я знала, что Давид... — голос дрогнул на мгновение, но она взяла себя в руки, — ...что Давид никогда бы так не поступил. Ни со мной, ни с тобой.
Он съежился, ее слова били точнее кулаков. Боль и стыд заливали лицо краской даже сквозь грязь и щетину.
— А нахера тогда... — он выдохнул, сломавшись, — ...тогда ты мне вывалила про это?Нахера добивать?
Ее глаза сузились. В них вспыхнул не огонь, а холодное сияние разбитого стекла.
— Потому что... — она сделала паузу, глядя куда-то поверх его плеча, в темноту подъезда, будто видя там другую сцену. Голос стал тише, но жестче. — Потому что Вова, подошел ко мне потом. Когда ты сбежал. Стоял вот тут, — она кивнула на место у стены, — и бледный как мел. Сказал, что если я попробую тебе рассказать правду, если попробую до тебя достучаться... — Она посмотрела ему прямо в глаза. — ...он отошьет тебя. Как мешок. И сделает все возможное, чтобы мы больше никогда не увиделись. Чтоб я даже тени твоей не нашла.
— Сука. — единственное что вырвалось из уст парня.
Слово «Сука» сорвалось с его губ не криком, а хриплым выдохом, полным такой животной ярости, что Тихонова невольно отшатнулась. Пелена в глазах Валери сгустилась в кровавый туман. Весь его сгорбленный стан вдруг выпрямился, как туго натянутая тетива. Трясина отчаяния мигом испарилась, сожженная адреналином чистого, нерассуждающего гнева.
— Вова... — прошипел он, и имя прозвучало как плевок. — Он... Он посмел... тебе...
Его кулаки, только что белые от напряжения, сжались снова, но теперь это были не комки отчаяния, а молоты. Он рванулся не к Анфисе, а мимо нее,спускаясь снова вниз. Движение было резким, слепым, как у раненого зверя, рвущегося к обидчику.
— Валера! — девушка бросилась наперерез, вцепившись ладонью в грубую ткань его куртки. Ее ледяная отстраненность треснула, сменившись инстинктивным страхом. Не за себя – за него. За то безумие, что зажглось в его глазах. — Куда?! Стой, еб твою мать!
Но было поздно.
Разъяренный Турбо уже замахивался на Вову.
— Турбо, ты че? — Вова отпрянул, но было поздно. Кулак, разогнанный слепой яростью, со всей силой врезался ему в скулу. Хруст костяшек о кость был коротким, влажным.
Адреналин звенел в ушах, заглушая все, кроме звериного рыка, вырывающегося из его собственной глотки. Он навис над Вовой, готовый вцепиться в глотку, добить, размазать по грязному полу подвала.
— Валера! Нет! — кареглазая вцепилась в него уже двумя руками, всем телом пытаясь оттащить. Ее пальцы впились в жесткую ткань куртки, ноги скользили по полу. Страх за него сжимал горло сильнее, чем когда-либо. Этот удар переходил все границы. — Остановись! Ты его убьешь!
— Турбо ты че? Из-за бабы?Старшего? — усмехнулся Вова
— Она сестра твоя!
— Не сестра она мне.
Слова Вовы – «Не сестра она мне» – прозвучали не как отчаяние, а как холодный, расчётливый удар ниже пояса. Они не были адресованы Анфисе. Они били прямо в Валеру, в самое незажившее, самое святое место его израненной души. В ту последнюю нить, которая, казалось, еще связывала его с миром и с ней.
Кудрявый замер. Нависнув над Суворовым, с кулаком, занесенным для следующего удара, он вдруг окаменел. Звериный рык застрял у него в горле. Адреналиновый гул в ушах сменился оглушительной, ледяной тишиной. Он медленно, с нечеловеческим усилием, повернул голову. Его глаза, еще секунду назад налитые слепой кровожадностью, уставились на Вову, распластанного в грязи и крови. В них не было ярости. Там был шок. Глубокий, животрепещущий шок, как от удара током. И непонимание. Страшное, всепоглощающее непонимание.
Не сестра.
Эти два слова, произнесенные хриплым, захлебывающимся кровью голосом, рухнули в Валерину душу, как валун в стеклянную крышу. Все его существо содрогнулось. Рука, сжатая в кулак, бессознательно разжалась. Он не видел больше Вову. Он видел только Анфису. Маленькую, с косичками, которая делилась с ним последней конфетой. Которая плакала на его плече,что отец не разрешил взять котенка домой.
— Ты... что? – вырвалось у Туркина хрипло, почти беззвучно. Голос был чужим, сломанным. Это был не рев Турбо, а стон раненого зверя, понявшего, что смертельный удар нанесен.
Но прежде чем Вова успел что-то прохрипеть в ответ или злорадно ухмыльнуться, случилось нечто, чего не ожидал никто.
Анфиса, до этого момента вцепившаяся в кудрявого из последних сил, пытаясь его оттащить,отпустила его. Не потому что ослабла. Потому что слова Вовы стали для нее тем самым ледяным ведром воды, которое смыло последние остатки страха и сомнений. Ее ледяная отстраненность, треснувшая в начале драки, вернулась с удесятеренной силой, но теперь это была не отстраненность, а *
ярость. Холодная, режущая, смертоносная.
Она не стала кричать на Вову. Она даже не посмотрела на него. Ее взгляд, острый как бритва, вонзился в Валеру. В спину. В его внезапно ссутулившиеся плечи. В затылок, где кудрявые волосы слиплись от пота.
— Валера. – Ее голос прозвучал тихо, но с такой металлической чистотой и неумолимостью, что он заставил обоих мужчин вздрогнуть. Вова замер, забыв про боль. Валера медленно, как в кошмаре, обернулся к ней.
Она стояла в двух шагах. Прямая. Не дрогнувшая. Лицо – маска из белого мрамора. Только глаза горели. Не пламенем, а холодным сиянием абсолютного нуля, разбитого стекла и... бесконечного презрения.
— Пошли домой... — тихо прошептала брюнетка.
— Фиса,я не то хотел сказать! — выкрикнул Вова понимая,что он сейчас ляпнул.
Слова Вовы повисли в подвале, жалкие и запоздалые, как последний пузырь воздуха в тонущей лодке. Они не долетели до Анфисы. Она не обернулась. Ее взгляд, все тот же – ледяной, неумолимый, – был прикован к Валере. Ждала.
Тишина стала гуще крови на полу. Даже хрип Вовы затих, подавленный тяжестью этого взгляда.
Валера стоял, сгорбленный под невидимым грузом. Его глаза, еще секунду назад пустые от шока, медленно фокусировались на Анфисе. На ее белом, как мел, лице. На губах, сжатых в тонкую ниточку решимости. На руке, все еще протянутой в его сторону – не для поддержки, а как последний мост через пропасть, которую он вырыл.
«Пошли домой...»
Эти слова эхом отдавались в его опустошенной голове.Домой. Туда, где пахло чаем и старыми книгами, а не сыростью и страхом. Туда, где она была девушкой.Не «бабой», не «вафлершей».Любимой девушкой.
Он посмотрел на Вову. Тот сидел, прислонившись к мокрой стене, зажимая разбитое лицо. В глазах – смесь боли, злобы и паники. Злобы – на Анфису за ее уход. Паники – от осознания, что он перешел черту, которую нельзя было переходить. Слова «не сестра» сожгли последние мосты. И Вова знал это. Его крик «я не то хотел сказать» был криком тонущего, хватающегося за соломинку, которую он сам перерезал.
— Сука... – выдохнул Вова сквозь зубы, глядя на спину Анфисы, но уже тихо, почти беззвучно. Не вызов, а констатация. Признание поражения.
Валера услышал. И что-то в нем дрогнуло. Не ярость. Не жалость. Отвращение.
Он резко оторвал взгляд от Вовы. Как от чего-то ядовитого.
Его глаза снова встретились с глазами Анфисы. В ее взгляде не было прощения. Не было и тени прежней теплоты. Там была только бескрайняя усталость и... вызов.«Решай. Сейчас. Или никогда.»
Воздух сгустился, давя на виски. Каждый вдох обжигал легкие.
Валера не дал Суворову сказать. Он не кричал. Не угрожал. Просто повернул голову в его сторону. Всего на градус. Взгляд, который он бросил на Вову, был страшнее любого кулака. В нем не было ни ярости Турбо, ни растерянности Валеры. Там была мертвая, абсолютная пустота.
Вова замолчал. Замер. Как кролик перед удавом.
И Валера сделал шаг. Не назад. Не вперед. В сторону. В сторону Анфисы.
Никто не вмешивался.
Его ноги, словно свинцовые, двинулись по грязному полу. Мимо Вовы.Мимо ржавых труб.Мимо всех присутствующих.
Он пошел за ней. За ее прямой, негнущейся спиной. За призраком дома, который она ему предложила.
Анфиса не обернулась. Не ускорила шаг. Не замедлила. Она просто шла. Вверх по ступенькам, из подземного ада – в холодный, но чистый воздух.
Валера последовал. Его тень, длинная и сломанная, плясала на стенах подвала, цепляясь за грязь, но сам он уже не оглядывался. Шаг за шагом. Уходя от вони крови и криков. Уходя от Вовы, чей хриплый шепот «Анфиса...» остался позади, поглощенный сырой темнотой.
Дверь в качалки была открыта. Ледяная струя воздуха ударила в лицо, смывая запах подвала. Анфиса остановилась на пороге, не выходя на улицу. Ждала.
Он поравнялся с ней. Стоял рядом, не смея коснуться, не смея заглянуть в лицо. Дышал рвано, как после марафона. Не от физической усталости. От невыносимой тяжести.
Она посмотрела на него. Прямо. Все тем же ледяным, оценивающим взглядом. Потом кивнула – не вниз, в подвал, а вверх. По лестнице. К своей квартире. К той самой двери, за которой он простоял семь дней немоты.
— Идем – сказала она тихо. Не «пошли домой». «Идем». Приказ. Констатация факта. Без права на обсуждение.
И первая пошла вверх.
Валера замер на секунду. Глаза его метнулись вниз, в зияющую черноту подвала, где остался Вова, боль и ложь. Потом он резко вдохнул, будто ныряя в ледяную воду, и шагнул за ней. На ступеньки, ведущие вверх.
Дверь в подвал осталась открытой. Из темноты снизу доносился приглушенный, бессильный стук кулака о бетон. Или это было эхом его собственного сердца, бьющегося в грудной клетке – гулко, тревожно, в такт шагам Анфисы, уводящим его в неизвестность.
Он шел за ней. Не зная, что ждет за его дверью. Прощение? Заслуженная расплата? Еще большая боль?
Шаг вверх — единственный путь из ада. Даже если он ведет не к прощению, а к новой немоте.
______________________________
Прошу подписку на тгк!!!
Фиска пишет🐈⬛(https://t.me/esexxs1)
буду очень благодарна!!!
Там будут выходить эдиты,видео про героев и возможно спойлеры,всех жду!
Ставим звездочки!!
Я вас люблю! 🫶