Жажда

Бабушка часто пела колыбельную про маленького утенка. У нее был другой язык, определенное значение и старая история, но она пела ее на свой лад и вставляла наши имена. 

Баю-бай, утеночек,
Куда же ушла твоя мамочка?
В березовый лес за ягодкой,
Для маленькой, маленькой Евы.

Были куплеты про папу, бабушку и дедушку, но больше всего мне нравилось слушать о маме. В детстве перед сном я часами представляла образ сказочной женщины, которая убегала в березовый лес и искала для меня ягоды. Представляла, как она, улыбаясь, бродила между высоких деревьев и срывала тонкие веточки, как выбегала на поляну и бежала вперед, не оглядываясь.

А вот самый последний куплет был про меня.

Баю-бай, утеночек,
Куда же ушла наша Ева?
Так вот же она, никуда не ушла
Просто лежит на лугу.

В той вспышке боли я увидела бабушку. Она обняла меня своими теплыми, немного шершавыми руками и погладила по лицу. Ее улыбка возродила во мне счастье и любовь, я вспомнила бесчисленное количество моментов из детства. Бабушка подхватила меня за руку, и мы двинулись по нашей любимой дороге в деревне в сторону дома, и она пела мне эту колыбельную. Я все также была беременна, и малыш спокойно спал, словно слышал голос женщины.

Я поймала себя на мысли, что рай именно так и выглядит. Ты попадаешь в место, где тебе хотелось бы провести свою бесконечность. Я мечтала о знойном деревенском лете. Здесь дышалось лучше, повсюду росла свежая трава и по ней можно было ходить босиком. Мне нравилось носить длинные свободные платья, которые развивались позади меня, когда я бежала сквозь порывы теплого ветра. Навстречу своей бесконечности.

Дома пахло свежеиспеченным хлебом. Бабушка всегда готовила его для нас, и в той вспышке я отчетливо чувствовала этот прелестный запах. И ее обожаемый аромат цветов, выращенных в собственном огороде: розы, нарциссы, анютины глазки, васильки и многие другие.

Я успела увидеть мелочи, доставлявшие при ее жизни нам обеим блаженное удовольствие. Мне хотелось остаться вместе с бабушкой, чтобы разделить с ней и ребенком эту замечательную бесконечность. Хотелось остаться потому, что реальность вытягивала из меня все живое, а жить мне уже осточертело.

Но она была сильнее. Вспышка погасла. Бабушка исчезла. Я попала в сумерки своей жизни и собиралась встретиться с ней с глазу на глаз.

***

Дежавю.

Мои глаза видели то же, что и несколько месяцев назад: белый режущий потолок, зашторенные окна, многочисленные системы на обеих руках и пищащий аппарат над ухом. Я сглотнула неприятную желчь во рту и повертела головой. Боль, казалось, тянулась с макушки до пят. Напрягаться было тяжело, живот тотчас тянуло. Катетер позволял мне двигать рукой, так что я аккуратно положила ее на свой выпирающий холмик и принялась молиться, чтобы хоть немного почувствовать ребенка.

Я никогда не молилась. Не умела этого делать. Но сейчас мне было плевать как правильно, а как нет. Я нашла в себе слова, которые хотела бы сказать этому крохотному созданию и говорила их до тех пор, пока он не передал мне «привет». Улыбнувшись, я погладила его.

— Спасибо, — прошептала я.

Вместе с воздухом вышел стон. Я лежала в очень удобной кровати одноместной палаты. Стены были выкрашены в нежный персиковый оттенок, картины, на которых изображены матери со своими новорожденными детьми, висели по всему периметру. Я в роддоме? Вероятнее всего, потому здесь не пахло как в обычных больницах. Я чувствовала сладковато-молочный запах. Либо же у меня уже поехала крыша и я находилась за пределами реальности.

— Где мы, малыш? Или ты малышка? — спросила я, разрушая тишину.

Тишина, на самом деле, была очень свободной. Легкой. Я даже не помнила, как оказалась здесь и была ли я в безопасности. В возможную счастливую секунду, лежа вместе со своим ребенком, я не хотела задумываться о дальнейших минутах. Мне важно было жить сейчас.

Услышав скрип двери, я посмотрела на нее. Она открывалась так медленно, что я подумала, будто она и вовсе не была закрыта. Однако оттуда показалась мужская фигура в белом накрахмаленном халате. Я сразу же заметила доброжелательную улыбку на губах и разжала кулак.

— Доброе утро, Ева Сергеевна, — он приблизился ко мне и посмотрел на показатели аппарата. — Меня зовут Владислав Леонидович, я ваш лечащий врач, акушер-гинеколог. Вы находитесь в роддоме. Как себя чувствуете?

— Не понимаю, — честно ответила я.

— Быть может, тянет живот?

—Немного. Ноет тело, но в остальном все хорошо.

Он прикоснулся к моему лбу и снова улыбнулся.

— Рад слышать, Ева Сергеевна.

— Что со мной случилось?

Владислав Леонидович присел рядом со мной, продолжая поглядывать на аппарат. Он давал знать о моем ровном сердцебиении. Я была в порядке.

— У вас была угроза преждевременной отслойки плаценты. Мы остановили кровотечение и исключили всевозможные опасные состояния. Сейчас ваше состояние стабилизировалось, ребенок в порядке. Признаться,  у вас достаточно сильный организм и безупречно здоровой мальчик. Он не получил никакого серьезного вреда.

— Мальчик? — хрипло выдохнула я.

— Да. У вас началась двадцать шестая неделя. Вы не знали?

— Не знала, что у меня мальчик. Со мной действительно все нормально? Я здорова?

Он энергично закивал, не скрывая своего удивления.

— Вы не стоите на учете, но были на приеме у гинеколога на тринадцатой неделе. Тогда было первое посещение?

— Все верно. Я довольно поздно узнала о положении.

— Такое случается. Уверяю вас, мальчик развивается в соответствии со сроком и должен появиться на свет предварительно в середине июня. Правда, вам необходимо будет соблюдать наши рекомендации, поскольку была угроза отслойки.

— Я сделаю все, что вы мне скажете, — сказала я. Я была благодарна за каждое его слово и не могла не показать свою радость. Боже мой, я растила под своим сердцем прекрасного здорового мальчика! — Скажите, а кто меня привез сюда и когда это было?

— Сегодня ночью вас доставили родственники. Они расположились в холле и определенно не собираются покидать отделение, хотя посторонним здесь находиться категорически запрещено. Мне придется попросить их уйти.

— Не могли бы вы сказать им, что я не готова принимать к себе посетителей? Я хочу вздремнуть и побыть наедине с ребенком.

— Разумеется. Вам нужно снизить к минимуму любые контакты. Хочу понаблюдать за вашими легкими, вы хрипите. Раньше у вас были с ними проблемы?

— Я перенесла операцию вот здесь, — я указала на шрам на шее. 

— Странно, видимо, я упустил это, когда читал данные в базе. Что ж, оставлю вас отдыхать, Ева Сергеевна.

Он быстро расправился с капельницей и выходя из палаты я вдруг остановила его.

— Что-нибудь еще? — произнес ласково врач.

— Я в безопасности, Владислав Леонидович?

Мужчина замешкался и ничего не ответил, но заметив в моих глаза надежду, качнул головой.

— Вы в безопасности. Да и не думаю, что люди сидящие в холле, могли бы желать вам чего-то другого.

***

Медсестры отключили все капельницы сразу после ухода врача. Я тотчас погрузилась в глубокий сон и проспала несколько часов кряду. Наконец-то мне было спокойно, я не боялась, что кто-нибудь войдет в палату и потревожит мою жизнь. Вечером, лениво разлепив глаза, я все еще была одна. Малыш продолжал отдыхать, но я все равно рассказывала ему о себе и Денисе, знакомилась с ним ближе, словно до этого у меня не было такой возможности. Когда он зашевелился, мы с ним заигрались: я нажимала на разные места на животике, а мальчик проводил по нему кулачком или пяточкой. И я смеялась.

Позже я заметила возле дивана рюкзак. Он стоял на полу в самом углу. Поставив его на колени, я почувствовала запах Вани и что-то в груди шевельнулось. Легкое, быстрое, едва уловимое. Я принялась вытаскивать из него все вещи, пока не добралась до самого дна и не обнаружила коричневый запечатанный конверт. Отложив его в сторону, мне захотелось прижать теплый свитер парня к себе. Обычно он носил его вечерами напролет, хотя дома было не так уж и холодно. Ваня говорил, что свитер достался ему в подарок от мамы пару лет назад, но он никогда практически его и не снимал, а теперь я держала его в своих руках. То, что было дорого ему, стало дорогим для меня. Не думаю, что он специально отдал его мне, но так или иначе это был бесценный подарок и я буду хранить его у себя.

Из-за конверта Ваня не хотел, чтобы кто-нибудь посторонний разбирал рюкзак. Наверное, в нем было то, что должна была увидеть только я. Прочитать только я. На самом деле, совершенно не важно, что там было написано, я просто хотела уйти от всего этого и...

— Ева Сергеевна? — позвала медсестра. Я вздрогнула и обернулась, увидев молодую девушку. — Не хочу отвлекать вас, но мне нужно померить вам давление.

— Да, конечно, — я уложила конверт в рюкзак. Девушка помогла мне подняться и усадила на кровать.

— Как вы себя чувствуете? — поинтересовалась она, прикрепляя на сгиб локтя манжетку.

— На удивление очень хорошо, — я вежливо улыбнулась ей. Пару минут мы сидели в молчании, медсестра померила мне давление, заверив, что все в норме и мне можно немного походить.

— Владислав Леонидович разрешил вашему отцу остаться. Он сейчас здесь. Если вы хотите, я могу пригласить его сюда.

— Благодарю. Я выйду к нему сама.

Они все видели меня, но я не спешила увидеть всех своих близких людей. Не спешила посмотреть в их глаза, обняться с ними и поговорить. Все очень сильно изменилось. Я не была той двадцатилетней Евой, работающей в кофейне и гоняющей на байке со своими друзьями. Более того, во мне рос ребенок и это главным образом самая важная часть многих изменений. Если бы не он, я бы вряд ли продержалась так долго в том доме.

Могла ли я чувствовать себя счастливой? Сложный вопрос. Я глубоко вздохнула и подошла к зеркалу, встроенному к шкафу. Мне дали больничную одежду: легкая голубая сорочка и такого же цвета махровый халат. И я ходила в мягких пушистых тапочках. Совсем не сравнить с тем, что я носила еще пару дней назад. Обычно то были вещи Вани, поскольку именно они скрывали мой живот, который я прятала всеми возможными способами.

Так что сейчас я выглядела по-другому. Действительно походила на беременную девушку. Я собрала волосы в пучок, умылась, чтобы скрыть следы усталости, но это все равно никак мне не помогло. Глаза оставались красными, на губе красовались мелкие ранки, на шее и руках — следы от пальцев. Да, не самое лучшее зрелище. У меня не получится изменить всего этого, им придется увидеть Еву такой, как она стала. Слабой, уставшей и чужой, наверное.

Я медленно открыла дверь и вышла в коридор. На той стороне никто не стоял. Мне как раз нужно было собраться с мыслями. Вдоль стены тянулся поручень, на который можно было опереться, если было тяжело. Я схватила за него и не спеша побрела вперед, прислушиваясь к тишине. У меня тянуло поясницу, казалось, она собирается сорваться, но я все же была решительно настроена дойти до папы. С поста выглянула медсестра, посмотрела на меня секунду другу и вернулась к своим делам.

Неужели это моя жизнь? Неужели это я бреду по  коридору родильного дома? Еще вчера я неслась сломя голову через лес, а потом лежала на снегу, истекая кровью и умоляя Бога сохранить моего ребенка. Это не может быть моей реальностью!

Нет. Именно она.

Я обхватила живот и завернула за угол. На меня уставилась всего одна пара глаз. Папа. Мой любимый и дорогой папа, которого я не видела долгих пять месяцев. Я была не в силах поверить, что вижу его целым и невредимым, здоровым и по-прежнему сохранившим способность улыбаться. Заметив на его лице слезы, я сама заплакала и опустила поручень, потянувшись к нему.

— Ох, милая, — ласкового проговорил мужчина. Сначала я испугалась его голоса, слышавшегося совсем рядом, но потом не выдержала и упала в его объятия. Мы оба разразились громкими рыданиями, прижимая друг друга все ближе и ближе. Тогда я вновь испытала ужас от того, чего могла лишиться. Все это время я отчаянно заставляла себя не думать о семье, однако стоило мне оказаться рядом с ним, меня прорвало как плотину и все мысли, и чувства, которые хранились на одной из полок моего сознания, вырвались наружу.

— Пап, пожалуйста, прости меня, — плакала я, уткнувшись в его грудь.

— Это я должен просить у тебя прощения, солнышко. Я не уберег тебя от беды.

Я покачала головой и всхлипнула.

— Мне было так страшно, папа. Так страшно!

Он отстранился и стер с моих щек слезы. Я прильнула к его ладони. 

— Я могла бы убежать намного раньше, но узнала о ребенке и не решилась. Испугалась, что могла навредить ему, правда, нам все равно неплохо досталось. 

Папа посмотрел на живот и улыбнулся.

— Маленький Денис? — проговорил он дрожащим голосом. Я расплылась в улыбке. 

— Не такой уж он и маленький.

— Каждый раз я спрашивал у Дюрана о твоем состоянии, но он никогда не говорил правды. Я не знал, что ты ждешь ребенка, — папа нежно поцеловал меня в лоб. — Как ты себя чувствуешь?

— Намного лучше. Мне хорошо от одной только мысли, что я нахожусь вдали от чего-то плохого. Я буду счастливее, если ты расскажешь мне о Денисе. Он смог убежать? 

Папа посмотрел поверх меня и нахмурился.

— Пойдем в палату? — я развернулась, увидев, что медсестра наблюдает за нами. — Персонал ничего не должен узнать. Они задают  слишком много вопросов.