Мо.
1994 год, 25 мая, 12:39.
Хогвартс-экспресс грохотал, сотрясая рельсы, а купе золотой четвёрки было наполнено тёплой тишиной и мягким шумом питомцев. Букля сидела у Гарри на коленях, держа голову гордо поднятой, будто и она понимала: её хозяин этим летом наконец-то едет не в тесный чулан на Тисовой улице, а к Сириусу Блэку — своему крестному. Живоглот вальяжно устроился у Гермионы на сумке, недовольно фыркнув на орла Моники. Чикаго же будто нарочно разворачивался так, чтобы смотреть на кота сверху вниз — с царственным превосходством.
— Вот увидите, — ухмыльнулся Гарри, — Сириус обещал, что мы будем кататься на мётлах хоть каждый день. И никаких Дурслеев. Вообще. — В его голосе было столько облегчения, что все трое улыбнулись.
— А я, — оживлённо вставила Гермиона, — собираюсь заняться дополнительными курсами! Родители записали меня на интенсив по языкам, плюс хочу успеть перечитать «Историю магии Европы». И... — она чуть смущённо поправила волосы, — помогать маме и папе в стоматологической клинике.
— Звучит... весело, — фыркнул Рон, но беззлобно. — А я, наконец-то, доберусь до «Норы». Мам с папой уже строят планы, как втиснуть нас всех за один стол. Представляете? Я, Фред, Джордж, Джинни, Билл, Чарли и Перси одновременно. Это будет катастрофа. — Он засмеялся, а глаза его теплились радостью: дом ждал его.
Все дружно посмотрели на Монику. Она, казалось, чуть смутилась под их взглядами, но гордо расправила плечи.
— Ну... — начала она с ленивой усмешкой. — Моё лето будет другим. Лагерфельд, Винтур, Vogue — это только верхушка айсберга. Несколько фотосессий, парочка интервью, один показ в Милане и запись новых песен. Отец сказал, что это время будет важным для моей карьеры.
Рон уставился на неё, будто она заговорила на другом языке.
— Подожди. Тебя этим летом будут фотографировать для журналов? Настоящих?
— Нет, Рон, для школьной газеты, — хмыкнула она. — Конечно для настоящих.
Гарри тихо рассмеялся, а Гермиона заметила:
— И не забывай, в новом учебном году у тебя будет ещё одна обязанность.
— Староста, — уверенно кивнула Моника. — Да, я знаю. И я не подведу.
Поезд гремел дальше, унося их в разные стороны, к разным летним судьбам, но в этот момент казалось, что золотая четвёрка всё ещё едина — и это было важнее любых планов.
— Знаете, а давайте попробуем встретиться летом, — предложил Гарри, глядя на друзей. — Может, в «Дырявом котле» или в «Норе»?
— Или у меня дома, — вставила Моника, задумчиво постукивая пальцем по колену. — Если отец решит устроить очередное застолье, я попрошу, чтобы вам отправили приглашения.
Рон оживился, но тут же нахмурился:
— Надеюсь, там Малфоев не будет... как в позапрошлом году. — В его голосе явно звучала неприязнь.
Моника хмыкнула и пожала плечами, будто это была мелочь:
— Кто их знает... могут и без приглашения прийти.
— Великолепно, — пробормотал Рон. — Я тогда лучше засяду возле выхода, чтобы первым сбежать.
Гарри с Гермионой засмеялись, а Моника только хитро сощурилась. Она знала, что встречи с Малфоями никогда не проходят «просто так».
Поезд начал замедлять ход, и чем ближе была станция, тем больше ребят оживлялись.
Гермиона первой поднялась с места, прижимая к себе Живоглота и сумку.
— Ладно, ребята... Мне нужно спешить. Родители ждут меня на маггловской стороне. — Она крепко обняла каждого: Гарри, Рона и Монику. — Увидимся летом, я напишу!
И, оставив за собой лёгкий аромат книжной пыли и ванили, выбежала из купе.
— О, уже вижу маму и папу! — воскликнул Рон, высовываясь в коридор.
На платформе 9 и ¾ их и правда ждала целая огненно-рыжая толпа: Молли, Артур, близнецы, Джинни. Мгновение — и Рона утянули в центр семейного вихря, где все наперебой начали рассказывать новости и тискать детей.
Гарри и Моника шагнули следом, и взгляд Поттера сразу упал на высокого мужчину с длинными тёмными волосами. Сириус стоял чуть в стороне, но при виде крестника глаза его осветились тем самым тёплым светом, которого Гарри всегда ждал.
Рядом с ним был Локлен Блэквуд — высокий, строгий, сдержанный. В школьные годы Сириус и Локлен готовы были перегрызть друг другу глотки, но сейчас между ними витал другой воздух.
Локлен на миг встретился глазами с Блэком. И понял: раскаяние в них есть, даже если слов нет.
— Не знаю, как всё пройдёт, — выдохнул Сириус, когда Гарри уже мчался к нему. — Последние двенадцать лет я был... в далеких местах. Я не за кем не ухаживал. А теперь Гарри. Честно, Локлен, я не удивлюсь, если он сбежит от меня.
Блэквуд положил ему руку на плечо.
— Не надо так с собой. Я видел однажды тётю и дядю Гарри. Это сущий ад: они достали до дна и умудрились выкопать глубже. Твой крестник сбегал от них, но не сбежит от тебя. А если когда-нибудь понадобится помощь... — он чуть качнул головой в сторону Моники, которая как раз обнимала отца, — обращайся. Я не идеальный отец. Но моя дочь не хочет от меня сбегать.
Сириус замолчал, взгляд его задержался на Монике. И, будто преодолев внутренний барьер, тихо сказал:
— Она похожа на Роннет.
Локлен чуть усмехнулся уголком губ.
— Есть такое. Только Роннет никогда не кусала нашу бабушку по материнской линии.
— ...О господи, — округлил глаза Сириус, но даже он не удержался от смеха.
В этот момент поезд окончательно замедлил ход. Гул, стук, шипение пара — и толпа родителей стала оживать. Локлен машинально скользнул взглядом по платформе. И замер.
Люциус и Нарцисса Малфой. Безупречные, словно сошедшие с портрета: он — холодный и величественный, она — изящная и настороженная. Их взгляд на мгновение пересёкся с Локленом. Время будто остановилось.
Тишина — и только их глаза. Несколько секунд тянулись вечностью.
— Павлин самодовольный, — скривился Сириус, заметив эту сцену.
Локлен невольно прыснул в кулак, отворачиваясь.
— Ладно, — сказал он, поворачиваясь к Сириусу с полупривычным, полусмешливым взглядом, — этого я не ожидал.
Толпа на платформе гудела, но стоило Монике заметить отца, как она тут же рванула к нему, махая рукой.
— Папа! — выкрикнула она, едва удерживая Чикаго в клетке. — Меня выбрали старостой Гриффиндора!
Локлен мгновенно оживился: строгая маска, которую он обычно носил в обществе, слетела без следа.
— Что? — его глаза расширились, и он шагнул навстречу, заключая дочь в крепкие объятия. — Моя девочка! Староста! — он поднял её чуть над землёй, как будто она была снова маленькой, и рассмеялся. — Я горжусь тобой, слышишь?
— Ну конечно! — Моника засмеялась, счастливо прижимаясь к нему. — У меня теперь будет значок, отдельные обязанности и... целая гора проблем.
— Проблемы ты всегда любила решать, — отмахнулся Локлен и даже неожиданно щёлкнул её по носу. — Главное — помни, что староста должен быть примером. Но для меня ты уже давно пример.
Рядом Гарри замер на секунду. Он смотрел, как отец и дочь буквально расцветали рядом друг с другом, и сердце его невольно кольнуло. Но стоило ему встретить взгляд Сириуса — и весь мир в тот миг будто замолчал.
Они стояли друг напротив друга: крестник и крестный. Секунда, ещё одна — и Гарри, не выдержав, уронил рюкзак на землю и кинулся в объятия Сириуса.
Сириус прижал его к себе, крепко, почти отчаянно, будто боялся отпустить хоть на мгновение. Он взъерошил Гарри волосы, и в его глазах блеснула влага.
— Ну вот ты и дома, Гарри.
— Мы выиграли Когтевран в квиддич! — выдохнул Поттер прямо у него на плече, улыбаясь. — Я поймал снитч, Сириус!
— Мой мальчик! — засмеялся Блэк, глядя на него с такой гордостью, будто сам стоял на стадионе. — Джеймс бы подпрыгнул до потолка от этих слов!
На секунду они — Локлен с дочерью и Сириус с крестником — стали двумя парами, которые, несмотря на всё прошлое, наконец обрели своё маленькое счастье.
1994 год, 25 мая, 13:22.
Толпа на платформе постепенно редела. Локлен с дочерью направились к краю, где стояла чёрная лакированная машина Блэквудов — длинная, элегантная, будто сама тень с блестящими очертаниями. В отличие от привычных летающих «Фордов», эта машина была зачарована так искусно, что снаружи казалась обычной, но внутри выглядела просторнее и утопала в мягкой коже сидений.
— Ну, рассказывай, — сказал Локлен, когда дверца мягко закрылась за ними, и автомобиль плавно поднялся над Лондоном.
Моника не заставила себя ждать. Она зажглась, как факел:
— Представляешь, пап, мы снова обыграли Когтевран в квиддиче, Гарри поймал снитч! А ещё... я помогала Гермионе с зачарованными книгами в библиотеке, и мы нашли такую штуку... И потом был урок у Снейпа, и он вечно поджимает губы, когда я делаю всё правильно! — она тараторила без остановки, жестикулируя, словно боялась, что слова не успеют за мыслями.
Локлен слушал, кивал, то и дело бросая на неё взгляд полный гордости. В такие моменты его суровое лицо теряло все грани холодности, и в нём появлялась настоящая мягкость.
Про Драко она, конечно, молчала. Умело обходила острые углы, будто слова о Малфое застревали на кончике языка и тут же растворялись.
На заднем сиденье Чикаго недовольно переступил лапами внутри клетки. Орёл вытянул шею, заглядывая в закрытое окно. Для него это был редкий опыт — лететь высоко и при этом не самому махать крыльями. Его тёмные глаза внимательно следили за мелькающими внизу крышами и реками, словно он недоумевал: «Что за странное волшебство несёт нас по небу?»
Машина мягко летела, скрытая от глаз магглов и магов, а внутри царила своя маленькая вселенная — где дочь оживлённо делилась кусочками школьной жизни, а отец слушал её с искренним удовольствием.
Машина летела мягко, как лодка по воздуху, и Локлен наконец позволил себе слегка откинуться на спинку сиденья. Но Моника не собиралась молчать — глаза у неё горели, и в словах чувствовался азарт.
— Пап, а у нас будут какие-то мероприятия в Мэноре этим летом? — спросила она, приподняв бровь. В её голосе прозвучала надежда: то ли на веселье, то ли на встречу с давно знакомыми лицами.
Локлен скользнул на дочь взглядом и кивнул:
— Да. Совсем скоро. Но в этот раз — больше семейное застолье. Никаких сотен гостей и политики. Приедут только Блэквуды и Ванлии: твой дедушка Акилаэ, бабушка Люси, Роннет с мужем Умрусом... и твой кузен Феррель.
Моника довольно улыбнулась.
— Отлично. Феррель обещал научить меня пару новых аккордов на гитаре.
Локлен слегка усмехнулся, но тут же добавил:
— Дэргуды тоже приглашены... но, думаю, их не будет.
— Потому что Саванна? — спокойно уточнила Моника.
— Потому что Саванна, — подтвердил он. — Она улетела в Париж на пару недель, у неё новые книги, переговоры с издателями. И, думаю, твоя бабушка с дедушкой и тетя с дядей не захотят появляться без неё.
В её голосе не прозвучало ни удивления, ни разочарования. Она только чуть пожала плечами и тихо заметила:
— Значит, будет тише.
На заднем сиденье Чикаго недовольно хлопнул крыльями о прутья клетки, будто выражая своё мнение на счёт «семейных собраний».
Локлен бросил короткий взгляд на орла и сказал с лёгкой иронией:
— Похоже, твой пернатый друг тоже хотел бы голос в семейных решениях.
Моника засмеялась, и в салоне снова стало тепло и спокойно, как это бывало только тогда, когда они оставались наедине друг с другом.
Моника устроилась поудобнее, подперев щёку рукой, и вдруг пробормотала:
— Если честно, я рада, что семья мамы не приедет.
Локлен слегка приподнял бровь, но не перебил, ожидая продолжения.
— Тётя Париж снова начала бы нудить о том, какая я невоспитанная. «Не то что её дочь, моя кузина Бланш», — передразнила Моника тонким голоском. — А дядя Оскар, как обычно, делал бы вид, что он вообще не с этой семьей.
Она хмыкнула, закатив глаза, и скрестила руки на груди.
— Мони, так нельзя говорить, — сказал Локлен, но губы его тронула улыбка.
— Мне можно, — отрезала она уверенно, глядя на отца так дерзко, что в её взгляде безошибочно читалась кровь Блэквудов.
И в этот миг Локлен понял: да, с таким скверным характером и острым языком сомневаться не приходится. Это его дочь.
Он протянул руку, одобрительно потрепал её по голове и специально взъерошил волосы.
— Ну, конечно, тебе можно, — сказал он с тихим смешком.
— Эй! — возмутилась Моника, приглаживая волосы обратно, но глаза её сияли — именно такими моментами она жила.
На заднем сиденье Чикаго глухо ухнул, будто тоже высказал согласие: «Да, эта девчонка — настоящая Блэквуд».
1994 год, 1 июня, 12:36.
Моника спала в своей комнате, утонув под огромным одеялом. Из-под него предательски торчала пятка — её личный лайфхак, чтобы не было слишком жарко.
Сегодня в доме Блэквудов ждалось важное мероприятие, но хозяйка «вечернего выхода» пока что блаженно видела сны.
Дверь тихо приоткрылась, и в комнату шагнул Локлен. Он прошёл к кровати и на пару секунд задержался — просто смотрел на дочь. На то, как её короткие волосы раскинулись по подушке, как лицо выглядело спокойным, почти детским.
Но долг звал.
Он заметил высунутую пятку и хитро прищурился. Потянулся пальцами — и слегка щекотнул.
— Мм-м... — нахмурилась Моника, даже во сне недовольная вмешательством.
Локлен щёлкнул пальцами по пятке ещё раз. Девочка резко дёрнула ногу под одеяло.
И только на третий заход её тёмные глаза приоткрылись, полные возмущения:
— Пап... серьёзно?..
Но он даже не дал ей договорить — ухватил Монику под бок, перекатил по кровати и, пританцовывая, запел:
— Встаём, Моника, встаём!
Девочка заворчала и спрятала лицо в подушку, но уголки губ предательски дрогнули.
— Ты же понимаешь, — пробормотала она сквозь одеяло, — что это жестокое обращение с детьми?..
— Конечно, — с абсолютно серьёзным видом ответил Локлен, снова слегка щекоча её бок. — Но оно работает.
Моника, зажмурившись, откинула одеяло, села на кровати, потянулась и хрипло пробормотала:
— Зачем так рано будить?.. Сейчас сколько?.. Шесть утра?
Локлен, всё с тем же спокойным видом, чуть наклонил голову и, выдержав паузу, будто подбирая слова, сказал:
— Ну... вообще-то уже двенадцать.
У Моники на секунду округлились глаза, потом она нахмурилась, явно пытаясь сложить в голове пазл.
— Подожди... — она посмотрела на окно, где светило солнце, потом снова на отца. — Ты хочешь сказать... я спала двенадцать часов?!
— Тринадцать, если быть точным, — невозмутимо уточнил Локлен.
Моника уткнулась ладонями в лицо и простонала:
— Чудесно. Из меня выйдет шикарная Белоснежка... только гномов не хватает.
— Гномы будут вечером, на мероприятии, — сухо подметил Локлен, вставая. — Так что советую поторопиться, спящая красавица.
Лохматая Моника в огромной рубашке сидела за длинным столом, положив подбородок на руку. На кухне хлопотали эльфы, запах жареного бекона и тёплого хлеба разгонял остатки сна. Локлен с чашкой кофе выглядел куда бодрее дочери, хотя и он всё ещё был слегка растрёпанный.
— Ну, — начал он, делая вид, что обдумывает важный вопрос на совете директоров, — что ещё было в Хогвартсе?
Моника зевнула и ткнула пальцем в стол:
— Слухи ползали... Про то, что в следующем году опять будет новый профессор по Защите от тёмных искусств.
— Опять? — приподнял бровь Локлен.
— Ага, — кивнула Моника. — Некоторые видели Люпина в теле оборотня, вот и пошло-поехало. Но вообще, там и без этого традиция. Эти профессора меняются как перчатки.
Она подняла руку, загибая пальцы:
— На первом курсе был Квиррелл. Ну, тот, который был тем-кого-нельзя-называть.
— Приятное соседство, — сухо заметил Локлен, отпивая кофе.
— Потом был Локонс, — продолжила Моника, закатывая глаза. — Он ничего не делал, кроме того, что любовался собой в зеркале. Был момент, когда одно из занятий вёл старшекурсник, потому что Локонс тупо про него забыл.
Локлен фыркнул в чашку:
— И это называлось образованием.
— Ага, — снова кивнула Моника. — Сейчас был Люпин. Самый нормальный из всех. Я вообще не понимаю, почему его выгнали? Он же не в полнолуние уроки вёл.
Она пожала плечами, отламывая тёплый кусок хлеба.
Локлен посмотрел на неё задумчиво, чуть прищурив глаза:
— Добрый, честный, умеющий учить... Да, действительно, не подходит на должность.
Моника прыснула в смех, едва не поперхнувшись.
— Ты иногда бываешь слишком реалистом, пап, — сказала она, прикрывая рот ладонью.
— Я бы назвал это жизненным опытом, — сухо ответил Локлен, а потом уже мягче добавил: — Но хорошо, что хоть один профессор оставил у тебя хорошие впечатления.
Локлен, лениво откинувшись в кресле, сделал глоток чая и прищурился:
— Ну, расскажи. Как там Северус ведёт уроки?
Моника, пожав плечами:
— Нормально... если не считать того факта, что только нескольким ученикам он может поставить «Превосходно».
Локлен, с ухмылкой:
— Ну... Я так понимаю, у него есть фавориты?
Моника, уверенно:
— Конечно. У каждого профессора есть. Только если другие помогают своим любимчикам, то Снейп нас ещё больше загружает.
Локлен, слегка приподняв бровь:
— Нас? Так ты его любимица?
Моника (сдержанно кивает, но глаза блестят):
— Конечно. Урок зельеварения — это мои баталии со Снейпом. Я каждый раз тяну руку, когда вижу, что кто-то из Гриффиндора не может ответить на вопрос.
Локлен, вздыхая, почти театрально:
— О, Мерлин... Не повезло. Кому ещё не повезло стать фаворитом Снейпа?
Моника (поджимает губы, на секунду молчит, потом нехотя):
— ...Я и Малфой.
(поспешно добавляет) — Я честно не понимаю профессора. Он вечно бурчит, что Гарри — высокомерный, богатый и хвастливый. Хотя его любимые ученики — это наследники богатых семей. Про высокомерие Малфоя я вообще молчу.
Локлен, отставив чашку с кофе, чуть приподнял бровь:
— Малфой, значит?.. Удивительно. Его отец никогда не отличался умом варить зелья.
Моника, лениво намазывая тост маслом, пробормотала себе под нос:
— Его отец вообще не отличался умом...
Локлен едва не поперхнулся и, уже смеясь, покачал головой:
— Мони, так нельзя говорить.
Дочь театрально вскинула руки, словно актриса на сцене:
— Правда глаголит устами ребёнка!
Эльфы у плиты прыснули, прикрываясь половниками, а Локлен с лёгкой улыбкой покачал головой — в ней была и гордость, и немножко обречённость.
1994 год, 1 июня, 20:21.
В Большом зале Блэквуд Мэнора горели десятки свечей. Длинный стол утопал в серебре и фарфоре, на подносах дымилось мясо с розмарином, рядом — садовые ягоды в хрустальных чашах. Портреты предков на стенах будто поддакивали каждому тосту: мол, достойно, продолжайте.
Люси Британи — ослепительная, как всегда, — расхохоталась, вспоминая съёмку, где пришлось стоять босиком в снегу ради «естественности кадра».
— И я такая: «Естественность — это греться в гримёрке, любимый!» — завершила она, и все хохотнули.
Акилаэ Элвис отбивал пальцами по столу незаметный ритм — чуть-чуть рок-н-ролла, чуть-чуть «Билли Джин». Он подмигнул Монике:
— Как там твой сценический опыт, Мо? Соло готово?
— Готово, — фыркнула она, — но не после трёх тарелок бабушкиных тарталеток.
Роннет, мягкая и спокойная, поправила Феррелю воротник.
— Ты вырос опять, — сказала она. — Уже на голову выше сестры.
— На пару сантиметров, — поправил Феррель, но рассмеялся и чокнулся с кузиной соком. При друзьях он бы держал «серьёзное лицо», но дома мгновенно распускался — тот самый Ванлии-стайл.
Умрус, обычно подтянутый как кинжал, медленно сделал глоток дорогого виски и... смягчился.
— Лок, — обратился он к Локлену тоном «деловая повестка, но я сегодня добрый», — если твои поставщики и дальше будут держать цену, мы...
— Умрус, — перебила Люси, — сегодня не о поставщиках. Сегодня о семье. Пей и улыбайся красиво.
— Слушаюсь, тёща, — без борьбы сдался он и даже усмехнулся.
Вечер шёл по-блэквудовски: звонкий, остроумный, громкий. Моника с Феррелем мгновенно скатились в смешные разборки: кто у кого украл последний мини-пирожок, у кого хуже почерк, и кто первый пойдёт играть дуэт на фортепиано после десерта. Чикаго, величавый, наблюдал с карниза: редкий случай, когда он не в небе и не в клетке, а сам себе хозяин под потолком родного дома.
— Лок, сын, — негромко сказал Акилаэ в паузе между смехом и новым тостом. — На минутку? Поговорим... о «делах».
Слово «дела» у него вышло слишком непринуждённо, чтобы быть про договоры.
Локлен кивнул. Они поднялись из-за стола почти незаметно: шум зала закрывал их уход, как занавес.
⸻
Музыкальная комната
Здесь пахло деревом и полиролью; рояль поблёскивал крышкой, на стойках — скрипка и виолончель, у стены — старенький микрофон, переживший золотой век Луи Примы. Свет был приглушённый, тёплый, как в зале ожидания перед концертом.
Акилаэ привычно опёрся ладонью о трость и сел на скамью у пианино. Постучал кончиком трости по полу — раз, два — задав невидимый отсчёт.
— Лок... — он не стал обводить вокруг да около. — Ты же понимаешь, что такой человек, как я, вряд ли будет говорить с тобой про бизнес. Ты взрослый. С ним ты справляешься лучше, чем я мечтал.
Локлен сел рядом, ладони сплёл в «замок», взгляд держал ровно.
— Да, отец. Понимаю.
— Я хотел поговорить о Мо. — Голос Акилаэ стал глубже. — Ты же понимаешь, кто она. Помимо того, что она твоя дочь.
Тень прошла по лицу Локлена.
— Я... подозреваю, — честно ответил он. — Но, будь откровенным, я не хочу, чтобы это оказалось так. Она ещё слишком маленькая. И если узнают — будут шарахаться от неё так же, как когда-то от меня.
Акилаэ положил ладонь на плечо сына: твёрдо, но с теплом.
— Я помню, как шарахались. И как ты стоял, будто мрамор. Но слушай. Не знаю, предупреждал ли тебя Северус... Минерва прислала мне письмо.
Локлен вскинул глаза:
— Какое письмо?
Акилаэ на секунду прикрыл веки, подбирая формулировку, словно ноты к нужной тональности:
— Боггарт не вышел к Монике. По словам профессора, на уроке он только шептал, что не может её напугать. Минерва пишет: «Растёт не монстр, а героиня. Та, что поменяет мир к лучшему».
В тишине щёлкнули стенные часы; со стороны зала долетел взрыв смеха — Люси, кажется, рассказывала, как фотограф учил её «смотреть как статуя Афродиты», а она косолапила носками «как пингвин».
Локлен слушал, будто стараясь услышать под текстом ещё один слой смысла. На миг в его взгляде мелькнула облегчённая улыбка — и следом тревога.
— Красивые слова. И тяжелая ноша, — выдохнул он. — Я не хочу класть её на плечи ребёнка.
— Тогда не клади, — просто сказал Акилаэ. — Никаких пророчеств. Никаких речей. Живи с ней, как жил. Учить держать удар — да. Напоминать, что мир не из сахара — да. Но «героиня» — это не медаль. Это привычка выбирать правильно, когда дорого.
Он аккуратно опустил пальцы на клавиши и тихо, почти неслышно, сыграл несколько баров «Can't Help Falling in Love».
— Знаешь, в чём секрет? — улыбнулся он. — Она уже выбирает. Видишь? Дом смеётся, когда она за столом. Это не магия рода. Это её.
Локлен кивнул. Глаза блеснули — не от слабости, а от признания правды.
— Спасибо, отец.
— И ещё, — Акилаэ вскинул палец. — Если кто-то там, снаружи, решит пугаться — пускай. Мы не фабрика по выпечке чужих ожиданий. Мы — Блэквуды. Сначала семья, потом остальное.
Оба поднялись. За дверью снова грянул смех — Феррель, похоже, пытался изобразить Майкла, а Моника хлопала в ладони, подпрыгивая на месте. Чикаго ухнул так, будто дал оценку «восьмёрка из десяти, работай над вращением».
— Пойдём, — сказал Акилаэ. — У нас там десерт и два ребёнка, которые должны сыграть дуэт. И бабушка, которая, если ты ещё задержишься, начнёт подбирать тебе новую крavatку.
— Это угроза? — усмехнулся Локлен.
— Это Люси, — многозначительно ответил дед и открыл дверь.
Они вернулись в зал под одобрительный гул. Люси уже стучала ложечкой по бокалу:
— Тихо-тихо! Мо и Феррель, к инструменту! У нас семейная музыка, а потом — тост за смелость быть собой!
Моника метнула на отца быстрый взгляд — тот самый «всё нормально?». Локлен ответил короткой, тёплой улыбкой: «Более чем». Она взяла ноту дыханием, села рядом с кузеном, и первые аккорды разлились по залу — светлые, дерзкие, как сама Мо.