Невидимая связь.
1993 год, 16 ноября, 15:37.
Вечер в Хогвартсе был на редкость тихим. Последние ученики исчезали в гостиных, коридоры пустели, а факелы на стенах уже разгорался мягким оранжевым светом. Гарри и Моника шли бок о бок — в свободной одежде, без тяжёлых мантий и без ощущения, что за ними сейчас кто-то пристально наблюдает.
На Монике была черная приталенная футболка с длинным рукавом и синие джинсы, в которые по ощущению влез бы весь Хогвартс, настолько они были широкие. Волосы были как всегда распущены, ибо это было каре которое невозможно завязать в хвост. Гарри шёл рядом в чёрном свитере и кроссовках, которые были редкостью в школьное время, руки засунуты в карманы.
— Ну, ты нашел? — Моника первая нарушила тишину.
— Что? — Гарри посмотрел на неё, вынырнув из собственных мыслей.
— Счастливое воспоминание, Поттер. То самое, которое должно быть настолько ярким, что Люпин аж прослезится, — она усмехнулась и чуть толкнула его плечом.
Гарри помолчал пару секунд.
— Думаю, да. Я вспоминаю детство... то, что помню. Когда мама ещё была жива. Когда папа поднимал меня на руки и делал вид, что я лечу... — он слегка улыбнулся, но в глазах это было уже не счастье, а горечь. — Эти воспоминания редкие, но... они мои.
— Понимаю, — тихо ответила Моника. Она отвела взгляд, глядя куда-то вперёд, будто боялась, что он прочтёт в её глазах что-то лишнее. — У меня... тоже есть. Оно связано с отцом.
Гарри кивнул, не задавая лишних вопросов, но Моника чувствовала, как внутри что-то кольнуло.
Правда была совсем другой. В её голове крутились обрывки сцен, которые к отцу имели самое косвенное отношение.
Платиновые волосы, тёплые переглядывания через зал, когда он будто случайно ловил её взгляд, но задерживал его дольше, чем следовало. Редкие разговоры без привычных подколов, в которых между словами проскакивало что-то ещё — почти незаметное, но такое живое.
Его подарок на её день рождения — аккуратно завёрнутый, без всяких лишних слов, но с тем едва заметным жестом, который говорил больше, чем любая открытка. Её собственный поцелуй в щёку — быстрый, будто в шутку, но запомнившийся ей до мельчайших деталей: тепло кожи, чуть вздрогнувшее дыхание, и то, как он потом чуть отвёл взгляд, пряча улыбку.
И — его глаза.
Она даже в личном дневнике однажды написала о них: ocean eyes. Не просто голубые — глубокие, как море, с той самой опасной притягательностью шторма. Когда он злился, они холоднели, как ледяная гладь; но в редкие минуты, когда он был искренен, в них появлялся тот тёплый свет, от которого хотелось задержать дыхание.
Моника поймала себя на том, что улыбается.
— Что? — Гарри, заметив это, чуть нахмурился.
— Да так, — она выровняла выражение лица. — Вспомнила кое-что. Пошли, профессор ждёт.
Они свернули за угол, а она всё ещё ощущала на губах призрак той самой шутливой улыбки.
Они шли всё дальше по коридору, и шаги эхом отдавались в пустом пространстве. Гарри о чём-то рассказывал — кажется, о том, как Рон однажды перепутал снадобье для роста с лакомством для сов, — но Моника уже не слышала.
Мысли унесли её далеко от Хогвартса.
Ты не должна любить его, Блэквуд.
Семьи — полные противоположности. Она — чистокровная гриффиндорка, воспитанная на историях о чести и защите слабых. Он — чистокровный слизеринец, наследник фамилии, в которой слово «честь» звучит иначе.
Они разные до невозможности. И этим летом она уже говорила себе: не давай этому начаться.
Ему и тебе не суждено быть вместе. Значит — никакой симпатии. Особенно при всех.
Внутри эти слова казались твёрдыми, как камень, но сердце... сердце, как всегда, жило по своим законам.
Моника почти незаметно выдохнула и сделала вид, что поправляет ремень сумки, скрывая нахлынувшие чувства. Если Люпин спросит, она назовёт другое воспоминание — не то, что разъедает её изнутри, а то, что можно произносить вслух.
Она вспомнит лето.
Тот день, когда отец взял её в Милан на переговоры. Огромный стол, строгие костюмы, мягкая улыбка Локлена, когда он представил её партнёрам. Модельер, который вдруг увидел в ней не просто дочь, а потенциальную музу. Закрытый показ, вспышки камер, непривычный вес взгляда сотен людей.
Vogue.
Тонкий, чуть шуршащий глянец, на обложке которого она — в образе дерзкой «девочки с улиц». Треки в стиле «гетто», продюсеры, которые говорили о ней с восторгом. И чувство — странное, но сладкое, — когда популярность накрывает тебя с головой, и ты уже не просто чья-то дочь. Ты — сама по себе.
Да, это и будет её счастливое воспоминание. Настоящее, весомое, светлое.
А всё остальное... всё, что связано с белобоким слизеринцем и его ocean eyes, останется там, глубоко внутри.
Моника чуть ускорила шаг, подстраиваясь под Гарри.
— Пошли быстрее, Поттер, — сказала она ровно, — вдруг он уже приготовил нам тест на скорость реакции.
Гарри усмехнулся, а Моника украдкой сжала кулак, как будто тем самым закрепляя внутри новое правило:
С этого дня ты больше не любишь.
Но сердце, упрямое, как всегда, просто рассмеялось в ответ.
Они остановились перед тёмной дубовой дверью с потёртой латунной ручкой. Гарри постучал дважды, коротко, будто уже привык к этому кабинету.
— Войдите! — отозвался тёплый, немного уставший голос Люпина.
Кабинет встретил их привычным уютным хаосом. Потолок был низковат, лампы горели мягким жёлтым светом. На полках вперемешку стояли книги, свёрнутые карты и баночки с подозрительными веществами. На спинке кресла у камина лежал плед, а рядом на столике — чашка с недопитым чаем, в котором уже успела остудиться ложка.
Люпин оторвался от бумаг, облокотился на стол и улыбнулся:
— Ну что, юные герои, готовы спасать мир?
— Ага, — протянула Моника, с опаской глядя на свою палочку. — Если мир подождёт, пока мы найдём у заклинания кнопку «вкл».
— Тогда начнём с того, что я объясню, что же именно мы пытаемся включить, — профессор подошёл ближе и стал расхаживать по комнате, привычно жестикулируя. — Экспекто патронум — заклинание уникальное. Оно вызывает Патронуса — воплощение вашей внутренней силы и самых счастливых воспоминаний. Патронус может выглядеть как лёгкий серебристый туман... или как животное, в зависимости от того, насколько сильным и устойчивым окажется ваше чувство.
Гарри слегка наклонил голову:
— И использовать его можно только против дементоров?
— В основном, да, — кивнул Люпин. — Дементоры питаются вашим счастьем, вытягивая его до последней капли, оставляя вас с одними воспоминаниями о боли и страхе. Патронус — единственное, что они боятся. Но иногда его используют для передачи сообщений или как особую защиту в трудных ситуациях.
— То есть, универсальный серебристый зверёк, — заметила Моника с лёгким прищуром.
— Именно, — улыбнулся профессор. — Но помните: заклинание сработает только, если вы сконцентрируетесь на воспоминании, которое вызывает сильнейшую радость. Не просто приятном, а таком, что светит изнутри, согревает до костей и даёт силы двигаться дальше.
Люпин махнул рукой, и стулья сами отъехали к стенам, освобождая пространство.
— Встаньте, как будто защищаете кого-то за спиной. Держите палочку так, будто она — продолжение вашей руки.
Гарри и Моника переглянулись, заняли позиции.
— Экспекто патронум! — почти одновременно произнесли они.
У Гарри из кончика палочки вырвался тонкий дымок, быстро растаявший в воздухе. У Моники — лишь короткое «пшш», как от мокрой спички, и маленькая искра, которая мгновенно погасла.
— Ну, — Люпин одобрительно кивнул, — зато никто не взорвал мой кабинет. Это уже успех.
Моника закатила глаза:
— Спасибо за вдохновляющую речь, профессор. Прямо чувствую, как уровень магии во мне подскочил.
— Подождите, вы ещё не слышали мою угрозу, — он поднял палец, делая серьёзное лицо. — Если прогресса не будет, я начну петь. А поверьте, мой голос способен напугать даже дементора.
Гарри прыснул от смеха, Моника прикусила губу, чтобы не выдать, что ей тоже смешно.
— Ладно, снова, — сказал Люпин. — Выдыхаете. Закрываете глаза. Держите в голове воспоминание, от которого вам хочется смеяться и плакать от счастья. Не отвлекайтесь. Только оно.
Они сделали, как он сказал. Гарри, нахмурившись, сжал палочку, Моника — чуть глубже вдохнула, упрямо отгоняя всё, что не касалось Милана, показов, отцовской гордости... и, конечно, серых глаз, о которых она решила сейчас не думать.
— Экспекто патронум!
На этот раз из палочки Гарри вырвался плотный серебристый туман, чуть задержавшийся в воздухе, прежде чем рассеяться. У Моники... что-то начало формироваться — тонкая струйка света, будто силуэт вдалеке, но он дрогнул и исчез.
— Вот, уже лучше! — ободрил их Люпин. — Давайте ещё раз. И помните: заклинание питается вашей верой в то, что вы чувствуете. Если её нет, Патронус будет слабым.
— Или вообще не появится, — буркнула Моника.
— Ну, — Люпин хитро прищурился, — в таком случае придётся тренироваться, пока у вас не начнут сверкать уши от счастья.
Они оба усмехнулись и приготовились к новой попытке.
1993 год, 16 ноября, 17:44.
Воздух в кабинете стал тяжёлым и тёплым, на висках у обоих учеников блестел пот. Гарри держал палочку так, будто она уже приросла к его ладони, а Моника периодически встряхивала руку, чтобы хоть немного снять напряжение в запястье.
— Экспекто патронум! — в очередной раз произнёс Гарри.
И на этот раз серебристое облако вырвалось из палочки уверенно, расплылось по полу и начало подниматься, очерчивая силуэт. Он был явно не маленьким — широкие плечи, длинная шея... и что-то в этом облике говорило, что зверь крупный, сильный.
Люпин с одобрением кивнул:
— Отлично, Гарри. Ты уже близко к полноценному Патронусу.
Моника глубоко вдохнула, сжала палочку и попыталась в который раз.
— Экспекто патронум!
Из кончика палочки, как и раньше, вырвалась серебристая дымка... но в этот раз она не исчезла сразу. Вместо этого она поднялась выше, прямо под потолок, и начала тихо кружить, будто что-то искало.
Люпин прищурился, наблюдая за её движением.
— Интересно... по размерам — большая. Но форма... — он сделал пару шагов вперёд, словно хотел рассмотреть лучше. — Заметьте, тень вырисовывается в острых крыльях. Впервые такое вижу.
Моника чуть нахмурилась, но внутри почувствовала странное облегчение.
Да, это пока не чёткий зверь, не яркая фигура, как у Гарри... но всё же — что-то есть. Не просто пшик, не безнадёжная пустота.
Она выдохнула и даже позволила себе лёгкую усмешку:
— Ну... значит, я не совсем безнадёжный случай.
— Конечно нет, — с улыбкой ответил Люпин. — У Патронуса есть своя логика. Иногда он проявляет себя не сразу. А иногда — ждёт, пока вы будете готовы узнать его настоящую форму.
Серебристая дымка ещё пару мгновений витала под потолком, прежде чем медленно раствориться в воздухе.
Моника невольно проводила её взглядом и подумала: Ну что ж... значит, у нас ещё будет встреча.
1993 год, 17 ноября, 12:39.
Верхняя комната, где проходили уроки прорицания, пахла сушёными травами, корицей и чем-то приторно-сладким. В полумраке от горящих свечей мерцали стеклянные шары, а тяжёлые бордовые шторы отгораживали комнату от дневного света.
Гарри и Рон уже сидели за маленьким круглым столиком, лениво ковыряя ложками в блюдцах с чаем, когда рядом вдруг возникли Моника и Гермиона.
— Как вы тут оказались? — удивлённо воскликнул Рон. — Мы даже не видели, как вы зашли!
Моника, опускаясь на стул рядом с Гарри, фыркнула:
— Не неси чепуху, Рон.
— Тебе просто показалось, что мы не зашли, — спокойно добавила Гермиона, усаживаясь напротив.
Рон нахмурился, переводя взгляд с одной на другую, но ничего не сказал.
Тем временем Трелони в своей пышной мантии и с бусами до пояса величественно раздавала каждому чашки с чаем, а вокруг в воздухе витал аромат жасмина.
Моника взяла свою кружку и, пока пар мягко окутывал её лицо, поправила серебряные часы на запястье — подарок отца на последний Новый год. Они слегка поблёскивали в полумраке, и стрелки на миг дрогнули... будто бы дернулись не совсем в привычном направлении.
Гермиона тем временем невзначай коснулась кулона на шее — своего маховика времени, — словно проверяя, на месте ли он.
Рон, наблюдая за этим, прищурился.
— М-м... — протянул он. — Что-то вы обе слишком... пунктуальные в последнее время.
— Просто хорошие часы, — невинно улыбнулась Моника, отпивая чай.
— И хорошее планирование, — добавила Гермиона, делая вид, что целиком поглощена кружкой.
Рон только покачал головой, явно решив, что тут что-то нечисто, но пока что не имея ни одного доказательства.
Трелони медленно проходила между столами, раскачивая бедрами в своей длинной мантии и с серьёзным видом заглядывая в каждую кружку с чаем.
— Ах, давайте посмотрим, что мы видим сегодня, — протянула она мягким, мистическим голосом, — ааа, Гермиона Грейнджер...
Она наклонилась к кружке Гермионы, заглянула в гущу, и её глаза расширились.
— О, замечательно! — воскликнула Трелони. — Вижу... время! Много времени, пройдёт быстро... Рыжие девочки и мальчики, будущие твои дети... Ах, да... очень... рыжие.
Гермиона чуть нахмурилась и прошипела на ухо Монике:
— Чушь какая-то.
Моника лишь улыбнулась в ответ, наблюдая за происходящим.
Трелони плавно подошла к следующей кружке — к Монике. Она наклонилась, прижала ухо чуть к столу и начала свой «ритуал» с гущей.
— Ах, Моника Блэквуд... — протянула она, всматриваясь в узоры на дне чашки. — Острые зубы, да... Острые зубы, словно... ох, это что-то личное, да? И — дети! Двойняшки, совсем противоположные внешне... Один — светлый мальчик, похожий не на тебя, а другая... девочка, с темными глазами, как ночь...
Моника слегка напряглась, но ещё больше её удивила следующая фраза Трелони:
— Тебе, бледняшка, не хватает витамина D.L.M...
— D.L.M... — пробормотала Моника про себя, чуть сжав пальцы на рукояти кружки.
Трелони медленно поднялась и пошла дальше по классу, оставив за собой лёгкий аромат жасмина и странную смесь интриги и тревоги.
Моника вздохнула и посмотрела на Гермиону:
— Может, она имела в виду комплекс витаминов? По твоей бледности так и хочется сказать, что не хватает витамина D.
— Да, только вот витамин М... это кислота, — усмехнулась Моника. — Я, м-м, уже начинаю думать, что Трелони желает мне смерти...
Гермиона, слегка улыбаясь, покачала головой:
— Вряд ли, но по её глазам можно сказать... ей нравится играть с судьбой.
Моника вновь взглянула на кружку — серебристые разводы на поверхности чая будто шептали ей что-то важное.
— Ладно... — пробормотала она, — но острые зубы и двойняшки... интересно, насколько она близка к правде.
Гермиона лишь усмехнулась, поправляя кулон маховика на шее, а Моника снова слегка коснулась серебряных часов на запястье — и обе почувствовали едва заметное прикосновение времени к своей руке.
Рон же, сидя рядом, подозрительно наблюдал за двумя девочками, словно пытался понять, почему они всегда оказываются на шаг впереди.
Трелони подошла к кружке Гарри, наклонилась, всматриваясь в гущу, и вдруг её лицо изменилось. Глаза расширились, губы слегка приоткрылись.
— Ах... — прошептала она, — чёрный пёс... Чёрный пёс рядом... И чувство тьмы... Осторожно, дети, тьма возвращается... Кто то может быть близко.
Гарри чуть подпрыгнул, Рон зашевелился на стуле, а Гермиона и Моника одновременно сели прямо, обмениваясь тревожными взглядами.
— Чёрный пёс? — прошептала Гермиона.
— Сириус, наверное... — пробормотала Моника, не отводя глаз от Трелони, но стараясь сохранять спокойствие.
Трелони кивнула и, будто почувствовав, что её предупреждение сделало своё дело, продолжила свой путь к другим столам.
Моника пыталась одновременно следить за друзьями и прислушиваться к словам прорицательницы. Она чувствовала, как внимание Трелони сливается с её внутренним предчувствием.
— О, вот и Драко Малфой... — голос Трелони слегка потеплел, когда она подошла к столу Слизерина. — Тоже двойняшки, как интересно... Девочка не на тебя похожа... А мальчик твоя копия... Успех тебя ждёт в будущем. И жену красавицу рядом вижу... Она у тебя с зубками, кусается уже сейчас...
Моника не обернулась к нему, сидела ровно, как будто это её вообще не касалось. Но затылком, почти на уровне инстинкта, она почувствовала взгляд Малфоя. Лёгкое давление внимания, едва ощутимое, но пронзительное.
— Интересно... — подумала Моника, не позволяя себе выдать ни эмоций, ни реакции. — Он смотрит. Но не стоит...
Трелони, словно завершив ритуал, отступила к следующей кружке, а Моника снова сосредоточилась на кружке чая перед собой. Но внутренне сердце продолжало ловить едва уловимое присутствие Малфоя рядом — как будто даже когда глаза не встречаются, связь остаётся.
Гермиона тихо наклонилась к Монике:
— Слушай, она действительно говорит правду про двойняшек...
— Ага... — прошептала Моника, поправляя часы на запястье. — Только вот зубки и мальчик... Хм, интересно, кто будет этой девочкой.
Рон, сидящий рядом, всё ещё пытался понять, что творится с его друзьями и что значат странные предсказания, но пока что молчал, удивлённый и слегка обеспокоенный.
1993 год, 16 ноября, 23:41.
Все девочки давно спали, мягко похрапывая в своих кроватях, укрывшись одеялами и подушками. Лишь Моника Блэквуд осталась бодрствующей. Она устроилась на подоконнике, ноги согнуты, взгляд устремлён в лунный свет, который серебристой полосой проливался на пол и стены.
Мысли Моники кружились вокруг слов Трелони: двойняшки, зубки, мальчик... Чёрный пёс... Неуловимые намёки на будущее и связи, которые ей казались одновременно странными и важными.
Внезапно, словно удар молнии, в памяти всплыли страницы книги о Графе Дракуле и Мириам. «Кто-то из них точно даст ответы на миллионы моих вопросов», — подумала она.
Моника аккуратно спустилась с подоконника, подошла к кровати и достала книгу из-под подушки. Её пальцы с легкостью нашли знакомое место. Она вновь устроилась на подоконнике, раскрыла книгу и позволила лунному свету освещать страницы.
Книга, словно ожив, начала листаться сама, мягко шелестя страницами. Страницы замерли на нужной пустой странице в главе о Дракуле. Там, словно выцарапанное невидимой рукой, появился стих:
«В тени ночной скроется лик,
Что прячет правду и крик.
Сквозь тьму придёт игра теней,
Чтоб раскрыть секреты дней.
Два блика света, два мерцанья,
Переплетутся в мгновенья странья.
И где луна свой путь проложит,
Там судьба свои тайны покажет.
Сквозь серебро и сквозь мглу,
Пройдут шаги, найдя мечту.
И мир застывший вдруг проснётся,
Когда ночь и день сольются вместе».
Моника задержала взгляд на строках, ощущая, как слова будто вибрируют под пальцами. Её сердце чуть ускорилось. Всё, что казалось случайным, теперь обрело форму: ответы, знаки, предостережения.
— Завтра... — прошептала она тихо, — завтра многое изменится.
Свет луны играючи скользил по её лицу, а серебристые часы на запястье слегка засияли, будто реагируя на магию книги и будущие события. Моника закрыла глаза на мгновение, стараясь впитать каждое слово и подготовиться к тому, что принесёт новый день.
Книга вновь начала тихо листаться сама по себе, страницы шуршали под пальцами Моники, пока не остановились на разделе о Мириам Дракуле.
Страница была пустой... пока едва заметные линии не вырисовались в стих, словно написанные невидимым пером:
Два светила в ночи блеснут,
И ночь с зарёй в танце сольются.
Противоположности в судьбе сплетут,
Тени и свет в будущем встретятся.
Младшие тени несут секреты,
В играх их скрыты тайны веков.
И тайный знак в магических летах
Скрыт в инициалах — ключ к дорогам новых миров.
Бледнейший след в серебряной мгле,
Витамин, что силы даст, зовут D.L.M.
Их путь пройдёт сквозь тьму и свет в игре,
Откроет двери там, где был лишь мрак и плен.
Сквозь лунный свет, сквозь шум и сон,
Они придут, когда придёт час.
И тайна их, как колдовской закон,
Откроется тем, кто готов к рассказу в нас».
И вновь под лунным светом ощутила лёгкое тепло от часов на запястье — как будто магия книги и времени слегка переплелись, намекая, что ответы уже близко.
Моника тихо прошипела себе под нос:
— Да кто этот D.L.M.?
И словно в ответ на её вопрос, внизу страницы, прямо под стихом, медленно проступил портрет: молодой мужчина с бледной кожей и светлыми глазами, взглядом устремлённый вдаль. Его лицо было знакомо и чуждо одновременно — словно предвестие будущего.
Рядом с портретом плавно возникли буквы, аккуратно вырисовывающиеся золотыми чернилами:
"D – Draco
L – Lucius
M – Malfoy"
Моника резко отпрянула, отставив книгу чуть в сторону, и пробормотала, почти шепотом:
— О господи...
Серебристый свет луны пробился сквозь окно, подсвечивая её лицо, а часы на запястье тихо поблескивали, будто подтверждая — это предзнаменование не просто сон или вымысел.
Моника сжала книгу крепче, чувствуя, как каждый элемент предсказания будто оживает в комнате вместе с ней, и поняла: будущее, о котором шептала книга, вот-вот начнёт разворачиваться.
Ноябрьский вечер окутал Слизеринский корпус тишиной. Лёгкие снежинки падали на холодные каменные плиты балкона, шурша под ногами, но никто из учеников не слышал их — казалось, весь Хогвартс замер, слушая мысли Драко. Он стоял, опираясь на перила, плечи слегка ссутулены, и впервые за четыре года, проведённые с Блейзом Забини, слова вырывались из него, почти вопреки его привычной самодостаточности.
— Я... скорее всего недостоин её... — прошептал Драко, не поднимая глаз. — Но мысль, что её достоин кто-то другой... заставляет меня злиться.
Он не называл имени. Даже в мыслях оно не прозвучало. Но для Блейза это не имело значения. Друг понял без слов. Он всегда понимал, когда Драко открывается.
— Повернись направо... — сказал Забини спокойно, взгляд ровный, как будто он сам видел, что происходит дальше.
Драко медленно поднял глаза и повернулся. Сверху, на корпусе Гриффиндора, мерцало окно девичьей комнаты. Снежинки падали сквозь лунный свет, играя серебристым свечением на стекле. Внутри, под мягким сиянием, он заметил силуэт. И всё, что он видел, знало его без слов.
— И как ты понял, что это она? — прошептал он, почти себе под нос, всё ещё не называя имени.
Блейз слегка усмехнулся, плечо касаясь его плеча:
— Кто-то в этой истории должен быть умным...
Драко опустил взгляд на снежный балкон под ногами, сердце билось быстрее. Внутри него кипело всё — чувство несправедливости, ревность и странное, почти болезненное восхищение. Он понимал, что это чувство необратимо, что оно глубже любой логики, но не мог позволить себе назвать имя вслух.
— Я... не знаю, что делать... — тихо пробормотал он, почти шёпотом, словно боясь, что само произнесение разрушит иллюзию контроля.
Блейз только положил руку на его плечо. Слова не нужны. Он видел всё — и болезненную искру в глазах Драко, и холодное отчуждение, которое он старался сохранять.
Снежинки падали медленно, тая на перилах, а Драко снова поднял глаза на окно. Там внутри сидела она — погружённая в свои мысли, недоступная, таинственная, и он понял, что связь между ними была невидима для других, но остра и реальна для него.
И в этом молчании, среди зимнего ветра и серебристого света, Драко впервые за годы позволил себе быть уязвимым, хотя его губы всё ещё не называли её имени. Блейз же понимал всё и без слов — иногда молчание говорило больше, чем тысячи признаний.