«Убегаем! Мы разбудили чьё-то обиженное эго»
Или как 13-летняя Блэквуд чуть не сломала модную индустрию
Лето 1993 года началось для Моники не с мороженого на Тоттенхэм-Корт-Роуд и не с вечеров в саду Блэквуд Мэнора. Нет. Практически сразу после окончания 3 курса она вместе с отцом отправилась в Милан — на, казалось бы, обычную деловую встречу, где обсуждали маггловские инвестиции, слияния и прочую скучную чепуху, о которой Локлен мог говорить часами.
Но, как это часто бывало в жизни Блэквудов, всё пошло не по плану — а значит, идеально.
В переговорной комнате, устланной персидскими коврами и пахнущей кофе, случайно оказался некто Сильвио Барески — дизайнер, известный в узких кругах модного подполья. Он заглянул буквально «на минутку» — а остался на полчаса, потому что его взгляд зацепился за Монику.
— Извините, кто это? — спросил он Локлена, бросив взгляд на дочь.
— Моя дочь. Её интересует мода, но она предпочитает читать книги.
— Её внешность говорит обратное. Вы позволите ей выйти на подиум? Однажды. Просто... однажды.
Локлен прищурился. В нём заиграл азарт: это предложение было странным, но не опасным. Он поставил условие — никакой откровенности, никакой пошлости. Только стиль и только закрытая одежда.
И на следующей неделе Моника впервые вышла на подиум — в костюме, больше похожем на «Маленького принца, выросшего в Бруклине». Это не было шоу. Это была заявка.
И её заметили.
Среди гостей показа оказался сам Карл Лагерфельд. Он не сразу подошёл, но потом... оставил визитку. Через неделю Моника примеряла вещи из его новой коллекции. Через две — снималась в рекламной кампании, рядом с взрослыми моделями.
Но всё по-настоящему взорвалось, когда в дело вмешалась Анна Винтур.
Обложка Vogue.
Лето 1993.
Заголовок: «Самая юная модель года. И, возможно, самая опасная».
Именно Анна предложила Монике эксперимент: собрать собственный образ, уличный, подростковый, дерзкий. И Блэквуд отдалась этому с головой. Она рылась в винтажных кедах, надевала золотые цепи с магическими символами, и, вдохновлённая духом улиц, за одну ночь написала рэп-куплет — просто чтобы подчеркнуть свой голос.
И тут началось...
Snoop Dogg в интервью:
«Я не знаю, кто эта white girl из Лондона, но у неё есть вайб. Прям как у нас на районе.»
2Pac, услышав её первый трек, сказал:
«Она ещё вырастет — и скажет то, чего не сможем сказать мы.»
Dr. Dre лаконично:
«Она чувствует ритм. Всё остальное — дело времени.»
Пока маггловский мир влюблялся в новую икону подростковой моды, волшебный мир разрывался между восхищением и паникой. Её уже сравнивали с Селестиной Уорбек, но в новой, неприлично дерзкой обёртке.
А потом случился тот самый показ, который должен был её «уничтожить» — по крайней мере, по мнению скептиков. Victoria's Secret.
Толпа ждала скандала.
А Моника вышла в уличном образе, будто рэперка из Гарлема, в кожаной куртке, кедах и обтягивающей футболке, на спине которой было написано:
"We don't sexualize children. © Victoria's Secret."
Интернет (и Пророк) взорвались.
— Кто она вообще такая?!
— Ей 13, а она уже меняет индустрию?!
— Блэквуд, ты ведьма или революционерка?
На одном из интервью Моника с улыбкой сказала:
— В детстве моей колыбельной была песня Майкла Джексона — Dirty Diana. Так что мне давно не чуждо быть непохожей на других.
А спустя неделю...
Майкл Джексон в интервью MTV:
— Я слышал, что Моника Блэквуд называет "Dirty Diana" своей колыбельной. Это одновременно странно и... потрясающе. Мне нравится, когда дети находят в моей музыке что-то своё.
И если она хочет творить — пусть творит. У неё есть искра.
Вот таким было лето 1993.
А потом... всё затихло.
Папарацци отошли.
Модные журналы переключились на новый тренд.
Анна Винтур осталась довольна, но сдержанна.
И Моника вернулась в Хогвартс. С портфелем, книгами — и знанием, что можно быть собой и всё равно шокировать мир.
1993 год, 1 сентября, 10:44.
Платформа 9¾ кипела голосами, как кастрюля с закипающим зельем. Чистильщики в форме Министерства пытались удержать пар в пределах магических границ, пока толпы учеников и их родителей сновали между тележками, клетками и пушистыми багажами.
— О-о, Гарри, ты цел? — Рон скинул рюкзак и встал в позу доблестного друга, который вот-вот запрыгнет на амбразуру.
— Да, в этот раз не просто «цел», — усмехнулся Гарри, приглаживая волосы, будто скрывая шрам. — Я ушел от Дурслей в клочья. В прямом смысле. Мардж — та тётка с псами — сказала, что мой отец был неудачником, и...
— Ой-ой, — протянула Гермиона, прикрыв рот рукой. — Ты на неё наложил заклятие?
— Она взлетела, Гермиона. Прямо под потолок. Летала, как воздушный шар. Папа Дурсля чуть не потерял сознание.
— Так держать, Поттер, — отозвалась Моника, подходя к ребятам в своём новом образе, от которого случайные прохожие не могли не обернуться. Огромные синие джинсы с карманами до колен, чёрная облегающая футболка и массивные кольца на пальцах — она больше напоминала звезду MTV, чем ведьму третьего курса. В руке — бутылка с холодным тыквенным соком, на плече — клетка с её орлом.
— Ух ты, — выдохнул Рон, не сразу поняв, кого увидел. — Это ты... Блэквуд?
— В теле, духе и славе, — хмыкнула она и слегка дернула бровью. — Лето выдалось насыщенным.
— Мы видели в «Пророке»! — подскочила Гермиона. — Фото с подиума, статья про Vogue... Анна Винтур — это правда?
— Могу показать обложку, если хочешь. У меня она в сумке. Папа заламинировал.
Все засмеялись. В этот момент над толпой пролетел крик Букли — сова зависла над головами друзей, а за ней уже мяукал Живоглот, рвался из клетки Короста, и хищно щёлкнул клювом орёл Чикаго.
— Эти точно помнят друг друга, — заметила Моника, отступая от толпы. — Букля с Чикаго прошлым летом охотились на ту летучую мышь в Блэквуд-Мэноре.
— Ну что, осталось только дождаться поезд и начать год без катастроф, — фыркнула Гермиона.
— Ага, без катастроф, — саркастично добавил Гарри. — Потому что ничего не предвещает беды, кроме...
Он осёкся, когда возле них кто-то громко закричал:
— Газета! Бесплатный выпуск! Специальный выпуск! Сбежал из Азкабана!
— Что? — все четверо резко повернулись.
— Подайте один сюда, пожалуйста, — вежливо попросила Гермиона у мужчины в зелёном жилете.
Газета была свежей, пахла типографской краской. На первой полосе двигалась фотография взлохмаченного, исхудавшего мужчины с диким взглядом. Заголовок кричал магическими чернилами:
«Сириус Блэк — сторонник Того-Кого-Нельзя-Называть — сбежал из Азкабана! ОХОТА НАЧАЛАСЬ!»
— Это он?.. — пробормотал Гарри, глядя в глаза призрачной фигуре на фото.
— Подпись под фото, — подсказал Рон.
«Сириус Блэк, признанный Пожиратель Смерти, осуждённый без суда в 1981 году, сбежал из самой охраняемой тюрьмы магического мира. Есть основания полагать, что его целью является Гарри Поттер, Мальчик который выжил...»
— Приятное начало года, — пробормотала Моника, глядя на фото с прищуром. — Сначала Дракула в книжке, теперь и маньяки на воле.
— Может, третий курс пройдёт хоть немного спокойно?.. — вздохнул Рон.
— Спокойно? — усмехнулся Гарри, засовывая газету в карман. — Ты меня с кем-то путаешь.
Поездка начинается:
Хогвартс-экспресс, как всегда, опоздал минут на пять, из-за чего Рон успел пожаловаться трижды, Гарри — трижды закатить глаза, Гермиона — поправить сумку, и только Моника всё это время молча крутила на пальце ключ от чемодана с гравировкой Vogue Summer '93.
Они запрыгнули в поезд, проталкивая чемоданы, клетку с Буклей, переноску с Живоглотом, Коросту в кармане (Рон не хотел палиться) и большого тёмного орла в клетке, которого проводники почему-то обходили стороной. На табличке клетки готическим шрифтом было написано:
CHICAGO. DO NOT PET. EVEN IF HE BLINKS AT YOU.
— Всё купе заняты... — Рон заглядывал в каждое с выражением "ага, снова толпа", — кроме этого...
Он остановился у двери в купе, где в углу сидел кто-то, с виду взрослый, в длинном плаще и с опущенной головой. Лицо было скрыто, плечи опущены — он то ли спал, то ли притворялся шваброй.
— Нам что, к нему? — тихо спросил Гарри.
— А что, тебе мешает сидеть рядом с человеком, который умеет быть тихим? — Моника, приподняв одну бровь, уже толкала дверь плечом. — Заходим.
Гермиона села ближе к окну, Гарри — рядом с ней, Рон — к Гарри, а Моника заняла место рядом с незнакомцем, который всё ещё не шевелился. Её стильный чёрный топ и огромные джинсы смотрелись в купе как аутфит из параллельной реальности, но, учитывая Чикаго и последнюю обложку Ведьмовского Vogue, никто особо не удивлялся.
Открыв сложенную газету Ежедневного Пророка, Моника проследила взглядом заголовок, будто проговаривая его про себя:
«СБЕЖАВШИЙ ИЗ АЗКАБАНА: СИРИУС БЛЭК ОХОТИТСЯ НА ПОТТЕРА»
Она наклонилась чуть ближе к газете, держа её так, чтобы Гарри мог заглянуть через плечо. Голос её был тихий, почти шепчущий, чтобы не потревожить спящего мужчину рядом:
— «За сбежавшим Сириусом Блэком отправлены на поиски дементоры. Будьте осторожны»... — она подняла глаза на Гарри. — Звучит как "добро пожаловать в третий курс, мы всё ещё пытаемся тебя убить".
— Класс, — мрачно пробормотал Гарри. — А я только надеялся, что это лето было самым сумасшедшим.
Рон издал неуверенный смешок и тут же спрятался за банку с фасолью всех вкусов. Живоглот у Гермионы дёрнул ухом, а Чикаго, в своей клетке, вдруг резко повернул голову к мужчине в плаще. Долго смотрел. Не мигал.
— Почему он пялится? — прошептала Гермиона.
— Может, его плащ враждебный. — Моника не отводила взгляда от статьи. — Или... Чикаго знает, кто это.
И в этот момент мужчина в плаще еле заметно повёл плечом. Не проснулся. Просто — словно что-то почувствовал.
Но тьма, как назло, не собиралась дожидаться Хогвартса.
Когда поезд резко дернулся, и температура в купе упала почти до нуля, всё стало ясно — они уже здесь.
В мгновение ока окна покрылись инеем, свет задрожал, и дверь с глухим скрежетом открылась. В купе ввалился дементор — сквозь пол, сквозь свет, сквозь саму суть добра. Он не просто шел — он истекал холодом, затопляя всё вокруг отчаянием.
Живоглот зарычал, Букля забилась в клетке, Короста с визгом исчез в рукаве, а Чикаго замер, расправив крылья.
Моника встала первой. На автомате. Как будто сердце выстрелило вперед быстрее мозга.
Она выхватила палочку, встала перед Гарри, Роном и Гермионой, которые дрожали, обхватив себя руками.
— Ex tenebris lux! — выкрикнула Моника.
Её голос звучал не как обычно. В нём была кровь, древняя как сама магия. Из кончика палочки вырвался алый взрыв энергии — не форма, не животное, а просто... свет. Страшный, яркий, хищный.
Дементор отшатнулся, отступив от друзей. Гарри и Гермиона упали на сиденья — в полубессознательном состоянии, Рон сполз по стенке.
Но тьма не отступила.
Медленно, как будто отыгрывая по правилам другой игры, дементор развернулся к Монике. Она попыталась поднять палочку, но руки не слушались. Холод вгрызался в кости, в мозг, в воспоминания.
Он склонился над ней.
— Не... — прошептала она, отступая назад. — Не смей...
Всё исчезло. Только он и её разум.
Воспоминания заплясали перед глазами, как фотографии, брошенные в ветер. Школа для благородных девиц. Удары розгой. Бесконечная тишина матери. Первые дни в Хогвартсе. Тот вечер, когда она чуть не разревелась в библиотеке. Как на неё наорали за красные ногти. Её боль. Её злость. Одиночество.
Дементор искал свет. Что-то счастливое, чтобы отобрать.
Он нашёл отца. Локлен. Его улыбка, когда она в первый раз сдала экзамен. Его голос, говорящий: «Я горжусь тобой». Его тёплая рука, касающаяся её щеки.
Но Моника не отдала это.
Она держалась. До боли. Как будто мышцы души судорогой свело — она не даст им этого.
Тьма стала копать глубже.
И вдруг — оно.
Свет свечей. Уют кабинета. Голоса в голове.
— Мы гордимся тобой, дочь. — сказал Дракула.
— Теперь ты наша. — добавила Мириам.
Сцена ускользающего детства. Прикосновение чего-то настоящего, что никогда не произносилось в реальности. Но было. Было.
Дементор будто зарычал — не издал звук, но Моника почувствовала ярость. Он не мог забрать это.
Её глаза закатились, и тьма, наконец, сомкнулась.
...
Моника очнулась последней.
Её тело дрожало, будто она провела ночь в ледяной воде. Сердце билось слабо. Все трое — Гарри, Гермиона и Рон — уже приходили в себя. Мужчина в плаще сидел рядом, его взгляд был полон тревоги, но спокойствия.
— Профессор Люпин, — представился он мягко. — Я проснулся, когда вы уже стояли между своими друзьями и смертью.
Он откинулся назад, словно пытаясь скрыть, как потрясён.
— Ты удержала дементора. И это... это могло стоить тебе жизни.
Моника зажмурилась. Образ Мириам и Дракулы ещё горел внутри неё. Но что-то в груди ответило: оно того стоило.
Моника с трудом приподнялась, опираясь на локти. Всё тело было ватным, словно по венам тек не кровь, а дым. В груди тяжело, будто кто-то сжал сердце железной хваткой. Голова пульсировала, как после сильного удара.
Люпин, уже представившийся Гарри, повернулся к ней. Его взгляд был тёплым, обеспокоенным, но в нём читалась и скрытая сила — не та, что давит, а та, что защищает.
— Мисс Блэквуд, — тихо сказал он, — возьмите.
Он протянул ей плитку шоколада, уже наполовину открытую. От него пахло книгами, дождём... и чем-то еле уловимо знакомым, как от воспоминаний, которые не твои, но будто твои.
Моника сжала пальцами шоколад, но не откусила. Вместо этого она резко, хрипло заговорила:
— Это был Дементор?.. — голос дрожал, но не от страха — от злости. — Как он вообще оказался здесь? Почему он пошёл к нам?.. Почему поезд остановился? Это что — норма теперь, что нас чуть не убивают в пути?!
Гарри напротив выглядел так, словно в нём только что сменили батарейку. Рон и Гермиона уже очнулись, но молчали — и тоже ели шоколад. Только Моника не могла.
Люпин вздохнул и сел напротив неё.
— К поезду были направлены дозоры из дементоров, — спокойно объяснил он. — Министерство разрешило им обыскивать транспорт в поисках Сириуса Блэка. Обычно они не заходят в вагоны, но...
Он чуть нахмурился.
— Иногда они чувствуют... нечто притягательное. Страх. Потерю. Тьму. И заходят.
Моника медленно опустила глаза на плитку. Она ощущала, как пальцы мерзнут, как будто заклинание всё ещё держало её внутри.
— Ну и кто из нас их так притянул?.. — прошептала она.
Люпин задержал взгляд на ней чуть дольше, чем на остальных.
— Это не твоя вина, — сказал он. — Ты справилась лучше, чем многие взрослые. То заклинание, которое ты использовала, было необычным. Оно не из школьной программы.
Моника молча кивнула. Её губы дрогнули, но она сдержалась. Не сказать. Не показать. Только подумать:
"Ты видишь, Дракула?.. Я использовала то, что ты мне дал. Но мне всё равно не хватило..."
А Люпин тем временем мягко добавил:
— Ешь шоколад, мисс Блэквуд. Это не просто угощение. После встречи с дементором он буквально спасает жизнь.
Моника вгляделась в лицо незнакомца. Что-то в его глазах... было другое. Он не просто профессор. Он был выжившим. Настоящим.
И она откусила кусочек шоколада.
Он был горько-сладким, как всё, что действительно работает.
На секунду в купе повисает тишина. Только хруст шоколада и потрескивание вагона, и вдруг — Люпин, чуть улыбнувшись, будто вспомнил что-то:
— Знаешь, Моника...
— ...В школьные годы я знал твоего отца. Вы очень похожи.
— И я вовсе не про внешность.
⸻
СЦЕНА ИЗ ПРОШЛОГО: 1974 год.
Хогвартс. Один из коридоров рядом с зельеварением. Трое мальчишек — Джеймс, Сириус и Ремус — с шумом идут по коридору. За ними — Регулус. Перед ними — худой, сутулый Северус Снейп. Он пытается уйти, но шагов не прибавляет, будто знает: бежать бессмысленно.
— Поганая полукровка! — выкрикивает Джеймс.
— Что, донашиваешь мамину мантию? — смеётся Сириус.
— Убегаешь? Ответить нечего? — скалится Регулус.
— Северус Грязный-Снейп, — добавляет Ремус, но его голос дрожит — не от злобы, а от напряжения.
И тут — резкий, как удар хлыста, голос:
— Люпин, Поттер и Блэки. Какая милость. Сколько раз я просил вас не трогать Северуса?
В коридоре появляется Локлен Блэквуд. Старший ученик, высокий, с блестящей отличием эмблемой старосты на мантии. Его глаза сверкают сталью. Он не кричит — ему достаточно сказать спокойно, чтобы стало страшно.
— Что ты пристал, Блэквуд? — хмурится Регулус, но голос звучит слабее.
Локлен подходит к нему, вытягивает палочку — и уверенно тычет её в горло младшего Блэка. Его рука не дрожит.
— Стоишь тут, загоняя в угол собственного товарища. Того, кто с тобой делит факультет. Или ты и здесь хочешь быть тенью братца?
Регулус отводит взгляд, краснея.
— Кто чья тень? — огрызается Сириус.
— Заткнись, Сириус. — спокойно бросает Локлен. — Я говорил вам, не трогайте его. Но, видимо, у вас короткая память. Ничего. Сейчас запомните.
Он убирает палочку — и со всей силы врезает по лицу сначала Джеймсу, затем Сириусу, затем Ремусу. Регулусу — последнему. Удары не беспорядочные: каждый — чётко и по делу. Локлен, возможно, и получил рассечённые костяшки пальцев, но не отступил.
— МакГонагалл узнает! — задыхаясь, выкрикивает Джеймс.
— Да? — усмехается Локлен, стряхивая кровь с руки. — Я — староста. А мой отец — миллионер. Подумай, Поттер: будет ли мне что-то?
А за спиной Локлена — уже скрывшийся в боковом коридоре Северус. Его никто не заметил, кроме того, кто стоял у него за спиной.
⸻
1993 год. Возвращение в реальность. Люпин опускает взгляд, улыбка ностальгии скользит по его губам. Он смотрит на Монику.
— Твой отец защищал тех, кого считал своими. Даже если это было против всех остальных.
— Я думаю... ты такая же.
Моника ничего не отвечает, но шоколад в её руках немного подтаял. Как будто стало теплее. Не от еды. От памяти.
Поезд притормозил, и платформу окутал вечерний туман. Студенты толпились, слышались смех и звон посохов, но для золотой четвёрки мир казался другим — слишком свежа была тьма внутри Моники и отголоски встречи с дементором.
Они неторопливо спускались с поезда, обсуждая детали, когда вдруг раздался знакомый голос:
— МОООНИКА БЛЭКВУД! МОНИКА!! АВТОГРАФ, ПОЖАЛУЙСТА, ХОТЯ БЫ ФОТО!!!
Золотая четвёрка обернулась. К ним бежал Колин Криви — фанат №1, вооружённый фотоаппаратом и блокнотом. Его глаза сияли от восторга, руки дрожали — он, кажется, чуть не потерял дар речи.
Моника взглянула на него холодным взглядом, в котором плясала тьма, но тут же смягчилась. Она легко присела рядом, обняв Колина за плечи, словно защищая от всех невзгод.
— Конечно, Колин... — произнесла она тихо, её голос звучал одновременно мягко и решительно. — Только выключи вспышку.
Колин радостно кивнул, быстро нажал на кнопку — щёлк! — и камера захватила момент.
Моника достала перо, взяла в руки блокнот, который дрожащими руками протянул ей Колин, и аккуратно расписалась.
Потом, заметив умоляющий взгляд юноши, она с лёгкой ироничной улыбкой оставила на бумаге отпечаток губ — поцелуй в форме маленького сердечка.
В этом жесте была её двойственность: внутри неё бушевала тьма, но перед детьми она всегда была нежна и мила.
— Вот так, — сказала она, поднимаясь на ноги. — Никого обижать не позволю. Даже таких, как ты.
Колин сиял от счастья, а Моника, спрятав улыбку, шагнула дальше — в туман, в Хогвартс, в новую главу своей судьбы.
— Как же я надеялся, что хотя бы этот год пройдет спокойно... — выдохнул Рон, пока они пересчитывали чемоданы, клетки с питомцами и личные моральные остатки после дементора.
Моника, засовывая руки в карманы своих огромных, свободных джинс с низкой посадкой (которые буквально вопили «да, я видела клипы Aaliyah»), бросила через плечо:
— Ты бы ещё надеялся на то, что Малфой перестанет волосы зализывать и станет хоть на сантиметр выше меня.
Гарри при этих словах вдруг резко выпрямился, прищурился, потом очень подозрительно дёрнул Монику за край джинсы:
— Эээ... Мне кажется, ты попала в точку.
Она прищурилась в ответ:
— В смысле?..
Рон и Гермиона синхронно обернулись туда, куда уставился Гарри.
И...
О, Мерлин, спаси.
По перрону, в лёгком вечернем тумане, шёл он.
Драко Малфой.
Не в зализанной причёске, не в сверкающей слизеринской мантии, а в каком-то... летнем буржуазном casual. Волосы чуть отросли, упали на лоб небрежно, но нарочно (да, это та небрежность, которую достигают только с помощью зеркала, зелья укладки и трёх вспомогательных домашних эльфов).
И, судя по всему, он теперь был на пол головы выше Моники.
— ЭТО КАК?! — прошептала Гермиона. — За три месяца?.. Он что, пил вытяжку из йети?
Моника моргнула. Потом второй раз. Потом щуриться перестала.
— ...Да он будто вернулся из рекламной кампании Calvin Klein, — процедила она сквозь зубы.
— С*ка знает, что красивый, — буркнул Рон, наклоняя клетку с Крокшанксом.
— Причём и он это знает, и весь Хогвартс узнает через три минуты, — добавил Гарри.
В этот момент Малфой обернулся. Он явно их заметил. Его губы чуть дрогнули, но это не была ухмылка — это было что-то между вызовом и «да, детка, я вернулся». А потом он уверенно направился в их сторону.
Моника сделала шаг назад. Не от страха. От того, что ей внезапно стало жарко в воротнике толстовки.
— Не подходи ко мне, Малфой... — пробормотала она.
— Он пока ещё даже не заговорил, — хихикнула Гермиона.
— Он уже разговаривает! Его походка говорит «соскучилась?» — фыркнула Моника, сцепив руки на груди.
А он всё шёл...
И да — плечи шире, рост выше, а вот взгляд всё тот же. Как будто он за всё лето не забыл ни одну секунду между ними.
Моника щурится в сторону светловолосого силуэта, щёлкает языком и резко разворачивается к своим:
— Кто за то, чтобы уйти, пока он не подошёл к нам? — её голос звучит как звонкая монета, отброшенная в колодец с презрением.
— Я. — без колебаний выпаливает Рон, будто его спросили, хочет ли он добавку пудинга. — Причём уйти и запереть за собой дверь.
Гермиона, мельком взглянув на приближающуюся группу слизеринцев, тянет Гарри за рукав:
— У меня нет никакого желания выслушивать очередные оскорбления от него. Гарри, пошли. Нас большинство.
Гарри, как голос народа, сжимает плечами:
— Демократия, как она есть.
И четвёрка двинулась по платформе прочь от потенциальной буре-из-геля-и-эго, но... ощущение преследования не покидает Монику.
Она оглядывается через плечо: Слизеринская делегация в сборе. Драко идёт неторопливо, будто весь этот путь выстелен фанфарами, а он — звезда парада. Его ухмылка — полная коллекция самодовольства.
— Давайте чуть быстрее... — шепчет Моника, ускоряя шаг. — А не то я натравлю на него Чикаго. Никто же не хочет смотреть на смерть?
Гарри наклоняется к ней, с полуулыбкой:
— На чью? Я не желаю смерти Малфою, но Чикаго на его фоне выглядит как чемпион уличных разборок.
— Плюс сто к уважению, Поттер, — ухмыляется Моника, а золотая четвёрка, как банда беззаботных героев ситкома, растворяется в толпе, хихикая и отряхивая с плеч пыль Малфоя.
Они петляют между платформенными тележками, как ниндзя между колоннами, наращивая скорость, а за спиной — всё тот же шелест лакированных туфель и шелковых насмешек. Гарри, оглядываясь мельком:
— Он что, идёт за нами, потому что у него навигатор завис? Или думает, что мы его фанаты?
Рон фыркает, стараясь идти, не спотыкаясь от смеха:
— Фанаты? Да я скорее стану фанатом тролля с насморком. У него хотя бы душа есть.
— И меньше геля. — добавляет Гарри, за что получает одобрительный кивок от Моники.
Гермиона прикрывает рот ладонью, но в глазах пляшут весёлые искры. Моника, та, что обычно носит своё лицо как броню, на миг превращается в девчонку с улыбкой, которую только что выкрали у Слизерина.
Они переглядываются — Моника и Гермиона — одновременно поджимают губы, чтобы не расхохотаться в голос. Но это тяжело. Уж очень Рон распалился:
— А ещё у него походка, как будто под мантией у него метла поперёк застряла.
— Рон! — восклицает Гермиона, не сдерживая ни строгость, ни хихиканье.
Моника закрывает лицо ладонью, выдыхая:
— Ты чудовище. Я горжусь тобой.
В этот момент позади доносится неразборчивое:
— Блэквуд, Поттер, Уизли, Грейнджер, мило, что вы так активно убегаете.
Голос Малфоя звучит как вино с ядом.
Но Моника не оглядывается. Лишь шепчет своим:
— Пусть думает, что это его отсутствие вкуса нас пугает.
— Или его отец. — добавляет Гарри.
— Или его оттенок лица после солнечного — резко вставляет Рон. — Бледность как у варёного яйца.
— В целом это и есть Малфой. Варёное яйцо в мантии. — подытоживает Гарри.
Толпа густеет. Золотая четвёрка зигзагом уходит от «сливочной атаки», а за ними продолжается шелест мантий, чья-то назойливая ухмылка, и — о, классика — голос Пэнси, звучащий как визг чайника:
— Ну конечно, Блэквуд теперь ещё и благотворительностью занимается.
Рон отзывается, будто мимоходом:
— А если он фанат Моники? Увидел, как она оставила Колину автограф с помадой — и теперь хочет тоже?
— Типа, поцелуй в блокнот — и в терапию сразу? — подхватывает Гарри с видом знатока.
Он смотрит на Монику и добавляет, криво усмехаясь:
— Хотя, скорее всего, он получит поцелуй только от острого клюва Чикаго...
В этот момент клетка с орлом, что висит у Моники на ремне, резко щёлкает клювом, словно смеётся над шуткой. Рон подпрыгивает:
— Я не понял... Это он поддержал или меня предупредил?
— Зависит, ты за кого: за Монику или за Малфоя? — шепчет Гермиона сквозь смешок.
Моника уже собирается свернуть в толпу, но резко останавливается, разворачиваясь на пятке кроссовка, как актриса на закрытии модного показа. В её взгляде — вызов. В её движении — насмешка. Она медленно поднимает обе руки и показывает факи всей сборной Слизерина, в том числе Малфою, Пэнси и всем, кто там ещё изображает соц-элиту.
— С любовью, придурки. — подмигивает она, и, развернувшись обратно к друзьям, смеётся:
— УБЕГАЕМ! МЫ РАЗБУДИЛИ ЧЬЁ-ТО ОБИЖЕННОЕ ЭГО!
— Прямо как спящего дракона. Только вместо пламени — духи от Люсьена и обида. — подхватывает Рон.
Они срываются с места и растворяются в толпе, как герои, которых трудно поймать и невозможно забыть. Смех их всё ещё эхом остаётся в воздухе.
Толпа гудит, на перроне полный трэш и гламур вперемешку, а Золотая четвёрка мчится сквозь поток учеников, словно миссия: «Избежать драмы и выглядеть при этом как рок-звёзды».
На повороте из-за толпы выныривают Фред и Джордж — с чемоданами, в одинаковых шарфах и выражением на лице «мы сейчас кого-то затроллим». Увидев четвёрку, они сначала приостанавливаются, потом... подхватывают ритм бега.
— Эй, а куда вы так радостно драпаете?! — кричит Фред, подпрыгивая и вбегая рядом с Гарри.
— За вами, или от кого-то? — добавляет Джордж, уже посматривая на Монику с озорной ухмылкой.
Гермиона, задыхаясь от смеха, выдыхает сквозь хохот:
— Моника показала им средние пальцы. Разбудила их... нарциссизм.
Близнецы переглядываются.
— О-о-о, — говорит Фред, растягивая слово с предвкушением.
— Вот это уже интересно. — заканчивает Джордж.
— Как минимум, заслуживает фанфар. Или мемориальной таблички на том месте, где их эго пошло по швам. — кидает Рон и едва не врезается в чемодан.
— Или укола антипафосина, — хмыкает Моника, бросив взгляд назад. — Жаль, у меня нет таких зелий под рукой.
— Или... есть? — заговорщически улыбается Фред, доставая из мантий что-то подозрительно дымящееся.
— Не сейчас, — смеётся Гарри. — У нас и так орёл-смехопушка и гневная слизеринская мафия на хвосте.
Все шестеро взрываются смехом, забегая в толпу студентов, как команда из клипа: чёткие, дерзкие, немного безумные и абсолютно нескучные.
1993 год, 1 сентября, 13:44
Хогвартс сияет как начищенный кубок, каждый из факультетов восседает за своими столами, а ученики, нарядные и бодрые, заполняют Большой зал в ярком гуле голосов и смеха. На потолке — ленивые августовские облака, будто школа ещё не проснулась после летних каникул.
Золотая четвёрка идёт сквозь зал как будто в слоумо: Гарри ведёт всех вперёд, Гермиона с мятежной искрой в глазах спорит о моде и значении феминизма в волшебном обществе, Рон поддакивает, будто разбирается, но на самом деле больше озабочен, где подают картошку, а Моника поправляет гриффиндорский галстук, как будто это часть её показа на подиуме.
— Я просто говорю, что если магическая мода и дальше будет цепляться за мантию как единственную форму власти — это провал, — дерзко бросает Гермиона.
— Ага, — кивает Рон. — Особенно если она цвета барсука.
— Ты сейчас Хаффлпаф обидел, — хмыкает Гарри.
И вот они входят в Большой зал.
Толпа утихает буквально на полсекунды — достаточно, чтобы это заметить. Взгляд почти половины слизеринского стола синхронно приклеивается к Монике и её команде, будто это не ученики, а афиша скандального спектакля.
Глаза Драко Малфоя сразу находят её — те самые серебряные, чуть прищуренные, как будто хотят заглянуть под кожу. Он сидит как принц на балу: идеально ровно, с бокалом сока в руке, и будто бы всё ещё не может поверить в сцену с факами. Его лицо — смесь удивления, раздражения и... внезапного интереса.
Моника бросает на него взгляд через плечо. Никакой улыбки. Только взгляд. Спокойный, спокойный, спокойный... как будто сканирует его. Читает между строчек.
Именно в этот момент рядом с ней, Рон, чуть наклоняясь, шепчет на ухо:
— Не смотри на него так... Иначе я могу подумать, что это не ты показала ему средние пальцы.
Моника не удерживается — в горле дергается смешок, она прикрывает губы рукой, словно пытаясь сохранить лицо. Щёки слегка розовеют, но не от смущения — от веселья. Рон подмигивает, Гермиона закатывает глаза с ухмылкой, а Гарри усмехается под нос, потому что это — их момент.
Где-то в зале кто-то шепчет:
— Это же Блэквуд...
— Да они с ума сошли, что ли, дразнить Малфоя?
— Зря они так...
А Моника уже идёт к столу Гриффиндора, с грацией, будто не слышала ни одного шепота. Только плечи расправлены, а в уголке губ — та самая полуулыбка: смесь вызова, иронии и лёгкой угрозы.
Как будто говорит:
Скучно не будет. Готовьтесь.
Пока в Большом зале зазвучали первые звуки столовых приборов, и ученики в цветах своих факультетов начали рассаживаться по привычным местам, за столом Гриффиндора царила особенная атмосфера. Золотая четвёрка — Гарри, Гермиона, Рон и Моника — не просто влетела в зал, а буквально внесла с собой ураган энергии. Они обсуждали что-то дерзкое и абсолютно не относящееся к школьной программе.
— ...а если бы ты снял это на фото, Гарри, у Чикаго был бы свой фанклуб, — шутил Рон, с видом репортёра изображая заголовок: — "Орел Моники Блэквуд заклевал сына Люциуса Малфоя — и стал легендой."
— Я бы оформила ему обложку журнала, — подмигнула Моника. — "Чик-клюв — символ независимости и агрессии."
— И немного высокомерия, — добавила Гермиона с дерзкой улыбкой, что на ней всегда смотрелось особенно освежающе.
Когда они заняли свои места, волна шепота прокатилась по залу — кто-то с другого конца гриффиндорского стола, театрально присев, прошептал:
— Слышали?.. Люциус Малфой хочет навестить школу...
— Что? — Рон чуть не подавился, глядя на Монику. — Это из-за твоих... пальчиков?
Гарри наклонился поближе:
— Может, он едет мстить за уязвлённое достоинство сына?..
Моника уже подняла брови, почти не удивлённая, и повернула голову в сторону стола Слизерина. Драко, окружённый своей «элитой», тоже взглянул на неё. Глаза в глаза. Тишина внутри грохочущего зала. И... лёгкий уголок губ Моники дёрнулся вверх.
Она подмигнула. Он заметил.
И сам, спустя секунду, чуть приподнял бровь, ухмыляясь так, будто они оба знали, кто тут вёл эту партию.
Моника вернулась к своим, и, усмехнувшись, сказала как ни в чём не бывало:
— Да не приедет никто. Малфои пока ещё не опустились до того, чтобы судиться из-за моего пальца.
Рон фыркнул:
— Ну, это ты не знаешь Люциуса. Он, может, и не приедет, но письмецо в министерство накатать — милое дело.
Гарри смотрел на неё с лёгкой тревогой:
— Почему ты так уверена? Говорят, он трясётся над Драко как... как Снейп над зельями.
Моника усмехнулась и отпила сок из кубка.
— Потому что ты забываешь одну важную деталь, Поттер. У меня есть папа. Он трясётся надо мной даже больше. И в отличие от Люциуса, он на моей стороне... даже когда я неправа.
— Это как чит в игре, — вставила Гермиона, закатывая глаза. — "Активирован режим: Папа-триллиардер."
Моника кивнула со смехом:
— Триллионы галлеонов, детка. А ещё — адвокат, который судился с гоблинами и выиграл.
— Жаль, что не с Чикаго, — буркнул Рон. — Вот у кого настоящие поводы для иска...
И вся компания снова залилась смехом, в то время как за столом Слизерина кое-кто вновь пытался понять, что за связь у этой Блэквуд с Малфоем — и кто из них сейчас проигрывает.