Чужая | Турбо

«А ты одна, совсем одна,
И ты глядишь по ночам в окно,
А ночью так за окном темно.»

Квартира  родителей пахла прокуренными обоями и котлетами. Ника терпеть не могла этот запах. Он въедался в стены, в волосы, в одежду. Мать сидела у окна, в темном халате с облезлыми розами. Тусклая лампа горела, будто нехотя. Отец листал какие-то рабочие тетради. Пальцы дрожали. Лоб в морщинах.

— Мне «копейки» заплатили в этом месяце, — сказал он, не глядя. — Завуч сказал, что директорская ставка висит в воздухе.
— Я вообще без зарплаты, сказали могут гречки накинуть если сильно надо— добавила мать, нервно смеясь, —  Сказали, что не тянем, бюджета нет.
— Ты взрослая, Вероника, — отец говорил, будто не ей, а пустоте. — Если можешь пока пожить с нами, было бы проще. Мы твою квартиру не потянем. Временно.

«Временно» звучало как приговор. Сколько продлится это «временно» никто не мог сказать. Алексей Валентинович в душе понимал, это может никогда не закончиться. Время такое.

Она кивнула. Встала. Закрылась в дальней комнате. Теперь видимо, её личной.

•

Спокойно жить не получалось. Пьянки одна за другой. Шумные, тяжёлые, с надоедливыми разговорами, музыкой на кассетнике, непонятными мужиками, которые вечно что-то обсуждали с перегаром в голосе. Марат забегал, когда в очередной раз слышал крики на весь подъезд, защищал её, как мог. Всё пытался помочь, отгородить от балагана:

— Она спать пошла, давайте тише, — говорил он, когда кто-то из гостей слишком громко запевал застольную песню.
— Вали в другую комнату. Там девушка.

Но всё равно, с наступлением темноты что-то внутри Ники сжималось. Агрессия пылала в висках, когда она видела перед собой не маму и папу, а пьяных кукол, совершенно не похожих на свою трезвую версию. Она закрывалась в комнате, накрывала уши подушкой и тяжело дышала, пытаясь справиться с накатывающей злостью.

Всё это уже давно знакомо. В голове уверенно возникал образ маленькой светловолосой девочки, что даже в школу еще не ходит, которая в маечке и шлепках в зимний ветреный вечер тащит в подъезд пьяного отца, вернувшегося с новогоднего корпоратива. Девчушка не плачет, нет, не сейчас, она уверенно тянет его за рукав коричневой грязной куртки, а в глазах вместо ребячества груз ответственности, ответственности за зависимых родителей, за семью, за быт, а сейчас за жизнь родного отца.

В одну из  ночей под звон наполненных рюмок Вероника собрала рюкзак: книга, один тёплый свитер, зубная щётка. Пошла в ванную, глянула в зеркало. Бледная, как снег. Повернулась и вышла. Не хлопнув дверью. Без сцены.

— Ты чего здесь? — Марат случайно встретил её на лестничной площадке, с бутылкой тархуна в руке.
— Погулять, — соврала.

Он посмотрел внимательно. Всё понял.

— У Вовы ключи от подвала есть. Сейчас вынесу. Никому не скажу.

Казань ночью — это не фонари, это тени.
Тёмные подворотни, запахи бензина, кошки под машинами. Она шла и не думала куда. Главное — не быть дома. Не слышать тех голосов, не видеть стеклянных глаз матери с отцом.

Коморка качалки встретила тишиной и пылью. Ника устроилась в углу. Укрылась курткой. В голове гул. Она не плакала. Просто смотрела в потолок. Снова в одиночестве.

— Тут хотя бы никто не достает пьяными расспросами, — прошептала сама себе.

На улице дышалось легче. Она вышла посидеть на лавке, вдохнуть свежий морозный воздух. Покурить. Снег мелкий, колючий. Темно. Тихо.

— Это что за призрак такой?- послышался знакомый голос. Турбо.

Он сидел, облокотившись на бетон, куртка расстёгнута, кудрявые волосы в беспорядке.

— Сколько можно тебя по ночам находить?
— Ты за мной следишь?
— Ага. Ещё и блокнот с заметками завёл: "Ростовская, 00:41. Опять сбежала".
— Я не сбежала.
— А что, дома не сидится? Приключения на задницу пошла искать?

Ника присела рядом, поджав ноги.

— Не могу дома быть.
— А тут типа классно?
— Тут хотя бы знаешь, чего ожидать.

Он посмотрел на нее внимательно. На щеках морозный румянец, волосы пушатся от влажного снега, посиневшие пальцы рук прячет в рукава.

— И что ты, здесь  будешь ночевать?
— Придется.
— Я никому не скажу.— тихо, но уверенно ответил он.

Молчание. Только снег ложился на куртки.

— Турбо...—она помолчала несколько секунд, взвешивая, стоит ли продолжать,— Если я однажды просто исчезну — ты даже не заметишь, да?

Он затушил сигарету об подошву.

— Замечу. Но виду не подам.— тихо пробормотал под нос, встал и сказал—возвращайся, тут холодно.

Она посмотрела вслед уходящему старшему и впервые не почувствовала раздражения. Словно они оба устали бороться.

•

Несколько дней в Казани стоял серый мороз. Не хрустящий, не солнечный, а тот, что давит изнутри. Сквозняки в подъездах, в уличных будках у рынков, в трамвайных щелях. Холод не такой, от которого кутаешься, а такой, в который проваливаешься.

Ника сидела на краю качалки, перебирая старые тетради.  Ей поручили пересчитать состав — «формально», как сказал Адидас. Но в его взгляде читалось другое: очередная попытка показать ее место.  Будто других ему было мало. Она теперь редко возвращалась к родителям. Одиночество давило. Ночевала один раз у Адидасов, но и там стало душно от расспросов отца Суворовых.  Поэтому чаще в качалке, под старыми одеялами. Или в квартире Сутулого, когда мать дежурила в ночную смену на ж/д вокзале. Он ничего не говорил. Не спрашивал. Даже кровать застилал сам, когда она молча уходила рано утром.

Одним вечером она вернулась домой, впервые за долгое время не за вещами, а с надеждой, что сегодня проведет хотя бы час с семьей.

Отец спал на диване, в засаленной рубашке. Мать курила у окна, даже не повернулась, когда услышала, как открылась дверь.

— Зарплату выдали? — тихо спросила Вероника.
— Нет.— отрешенно ответила Галина Николаевна.
— Я на следующей неделе что-нибудь подкину.

Женщина только кивнула. Не «спасибо», не «зачем». В этой квартире уже никто не разговаривал по-человечески. Всё по каким-то делам, как заученные диалоги. Никаких истинных эмоций, знали, если вырвется, это уже не остановишь.

Вероника вышла из квартиры с разочарованием на сердце. Села на ледяные ступеньки в сером подъезде, закурила. Дым тянулся вверх, растворяясь в сквозняке. Она вспоминала все моменты, когда родители были родителями, настоящими. Их поездки на море, когда отец пел песни под радио, а мать хохотала и раздавала им бутерброды, походы на хоккей, майские шашлыки... Улыбка невольно растянулась на лице, но тут же погасла. Вероника понимала, им сейчас тоже тяжело, вот и пьют каждый день. Казань бьет не только ее, она ударила по всей семье. Но вместо того, чтоб справляться с этим вместе, мама и папа ежедневно топят мысли в спирте, а дочь выживает в одиночестве. Чужой город. Чужой дом. Чужая семья. И она, как тень среди теней в месте, где по ощущениям даже собаки сторонятся приезжих людей.