Чужая | Турбо

«А ты такой холодный,
Как айсберг в океане,
И все твои печали
Под чёрною водой.»

После разговора со старшим сон абсолютно не шёл. Мешало всё: тикающие часы, лай собак во дворе, шорох труб, но больше всего мешал собственный разум. Бессонница стала постоянной спутницей Вероники после переезда в Казань. А ведь завтра был важный день, ее первый в жизни зачёт в институте. Девушка кинула усталый взгляд на циферблат красных настенных часов. Час ночи. Она набрала Сутулому, зная, что тот еще точно не спит:

«Приезжай. Помоги с задачами. Завтра зачет, а я ноль полный, а то меня отчислят скоро».

Парень приехал через двадцать минут. С толстой синей тетрадкой, термосом чая и пакетом шоколадных вафель.

— Ты репетитор по вызову? — усмехнулась она, открывая дверь.
— Только без оплаты, — пожал он плечами и прошёл на кухню.

Сели. Расстелили тетради. Он начал с азов, терпеливо объясняя, рисуя схемы на полях.

— Ты бы чаще в универ ходила, а то долгов больше, чем у кинопленки — сказал он, разглядывая её записи.
— А ты ботан, отличник приличный, а в ментовке чаще, чем сами менты бываешь.—ответила на претензию Вероника.

Он объяснял терпеливо. Иногда чересчур дотошно, иногда с шутками. Её смешило, как он морщит лоб, когда думает. Как листает её тетрадь и негодует:

— Что за каракули? У тебя тут будто Лампа лекции писал.

Она посмеялась. Смотрела на его лицо, на карие глаза. Ей было спокойно.

— А ты вообще почему учишься? Я думала, у тебя другие приоритеты— спросила Вероника
— Чтобы мать не ругалась, она считает, что без высшего образования нет будущего. Я бы может и не поступал никуда, да не хочу ее расстраивать. Ей и так тяжело сейчас, без отца...—его голос стал тише при упоминании папы.

Вероника не ответила, она знала, он не любит эту тему. Отец Ильи год назад погиб на войне в Афганистане. Сутулый быстро свел семейный диалог на нет, только налил ещё чаю и подвинул ей кружку.

— Сутулый...
— М?
— Ты не думаешь, что я везде лезу? Что тебя втягиваю в это всё?

Он долго молчал. Потом сказал:

— Думаю. Иногда.
— И что?
— А потом думаю: а куда без тебя? Я б уже со скуки помер.

Она опустила глаза. Сердце дрогнуло, но он уже отвёл взгляд, будто ничего особенного не сказал. Вероника вытянула руку, легонько дотронулась до его предплечья. Осталась так.

Они решали задачи до трёх ночи. Без лишних разговоров. Лишь по делу.

— Тебе спать надо. Голова не варит, уже цифры не различаешь.

Она проводила Илью до двери. Хотелось сказать: «Останься», но промолчала. Только кивнула.

Он ушёл. А в квартире стало по-другому. Всё ещё стоял запах чая. Тетрадь раскрыта на примере с корнями. Плед лежал на диване, смятый, ещё тёплый. Но комната пустая. Слишком пустая. Она прошлась по квартире. Коснулась окна. Заглянула в холодильник. Села на стул. Как-то резко пришло понимание: в Ростове всегда кто-то был рядом. То Ира на подушке храпит, то Санёк в окна орёт, то Андрей позовёт к костру. А тут порядок. Порядок и тишина. И даже кошки не мяукают.

Она посмотрела на дверь. На крючок, что так и не починила. На карандаши, забытые Сутулым на столе. И подумала, что было бы легче, если бы он приходил чаще.
Просто... так теплее.

"Потому что быть одной иногда сложнее, чем быть среди чужих"— вновь повторилось в голове. Она молча закурила сигарету. Её накрыло какой-то неожиданной дрожью, как разряд тока. И вдруг ей стало понятно, что это всё не про влюблённость. Не про "нравится" и романтику. Просто Сутулый, как старая тёплая кофта. Потёртая, знакомая, родная. Та, в которой можно спокойно уснуть. Даже если в доме нет отопления.

•

Следующие сутки прошли, как в горячке.
Вероника ненадолго встретилась с Айгуль после сданного зачета, потом зашла домой, почитала конспекты, даже успела вымыть пол. Но вечером, в качалке, было не по себе. Зима стоял у окна и не гонял малых, как обычно. Адидас курил молча, оглядывая входящих. Турбо не ругался. Марат  вообще избегал взглядов.

— Шо случилось? — осторожно спросила Ника, подойдя к Сутулому.

Тот вздохнул, будто ждал этого вопроса.

— Кто-то говорит не тем.
— В смысле?
— На том ларьке вас ждали. Знали, кто поедет, кто разговаривать будет, сколько вас. Так совпасть не могло.
— Думаете, кто-то слил?

Сутулый ничего не ответил. Только кивнул.
Она замерла.

— А если это кто-то из нас?
— Вот это и страшно.

— Кто знал план? — спросил Вова, собрав всех вокруг себя.

Молчание. Кто-то кашлянул.

— Я —Зима поднял руку
— Я — Сутулый тихо ответил
— И я... — медленно поднимает руку Турбо. — И Ростовская.

Все головы поворачиваются.

— Да вы чё, — Ника вскакивает. — Я вообще узнала всё перед выездом!
— Спокойно, — Адидас поднимает руку. — Никаких криков.

Он встаёт.

— Все, кто знал маршрут, через час в комнате. И пока не вычислим крысу, никто из вас в дело не вернётся.

Подвальная коморка сырая, пахнет потом, пылью и железом. В углу стоит старое кресло, на нем сидит Ника, лицо как камень. Турбо у стены, курит, кидает окурок в банку. Зима крутит зажигалку. Молчит. Сутулый выводит ботинком какие-то узоры на бетонном полу.

— Кащей был прав: «Баба в деле—к беде»—прервал повисшую тишину Турбо.

Вероника поднимает ошарашенные глаза:

— Шо ты хочешь этим сказать?— раздраженно спрашивает она старшего.
— Что сказал, то и хотел сказать.— процедил сквозь зубы Валера.
— Если бы слила я — я бы сейчас с вами тут не сидела.
— Или ты хорошая актриса.
— Или ты, блядь, актер хороший, может ты слил.

Он отрывается от стены, делает шаг.

— Ты самая вероятная тут, — говорит он глухо. — Ничего не теряешь, у тебя связи в Ростове в случае чего. Ты всё ещё не своя. И...
— Заткнись! — Ника срывается. — Я в реанимации лежала за ваше, блять, дело! А ты до сих пор думаешь, что я не своя?!

Зима встаёт медленно между ними:

— Всё. Хватит.
— Нет, не хватит! — повышает голос она — Пусть скажет прямо, что думает, раз такой «старший».

Турбо смотрит ей в глаза.

— Думаю, у тебя косяки сплошные. Ты опасная и себе, и нам.
— А ты идиот. И давно не видишь, кто враг. Потому что заклинило. Потому что боишься признать, что все уже давно не как при Кащее.
— И жаль, что все уже не так! При Кащее все правильно было, и не было крыс приезжих. И он меня воспитал правильно, как брат.
— Так а что ж ты не упиздовал вслед за своим Кащеем?

Турбо делает резкий шаг вперед, кровь закипает в венах. Он только начинает говорить, как дверь за спиной с громким скрипом отворяется. Адидас входит в коморку.

— Всё. Расход. Расслабьте булки — Никто ниче не сливал.—Он смотрит на них с каким-то усталым облегчением

Все четверо встают в ожидании объяснений.

— Просто кинопленковские видели машину вашу, а там уже смекнули че по чем, и своим доложили. Ни один из вас не виноват.

Ника резко садится обратно, но унижение остается пятном в груди. Зима выдыхает. Сутулый откидывается на стену. Турбо тяжелым шагом выходит из комнаты. Даже ничего не говорит.

— Делами пока не светим.—продолжил Адидас.
— Все ходы, все разговоры — глухо, ясно?
— Ясно,—ответили трое в один голос.

•

Позже вечером Ника сидела одна на скамейке у коробки, закуривала свою любимую «Приму» и не хотела возвращаться в пустую квартиру. Снег падал, редкий, сухой. Она закуталась в куртку, колени к груди. За спиной раздался скрип снега под ботинками.

— Иди в дом, — хрипло, с ноткой грубости произнес Турбо.
— Шо? Забота проснулась?—медленно проговорила она, даже не смотр в его сторону.
— Просто не сиди тут одна. Время не то.
— Опять просто? Всё у тебя «просто». Просто спас. Просто заступился. Просто винил. Просто молчал.—усмехнулась девушка, смотря на тлеющий кончик сигареты.

Он садится рядом. Смотрит куда угодно, только не на неё.

— Мне не «просто». Я... запутался.
— В чём? В том, кто я? Крысой назвал меня, ахуенный поступок, Турбо.— она закатила глаза и рукой показала «класс»

Он кивает.

— Согласен.

Она поворачивается, удивленно:

— Согласен?
— А ты думала я только пиздеть умею? Ошибся, признаю.
— Наверное магнитные бури, Валерий Туркин впервые признал, что он не прав.—Ника театрально вскинула руки вверх.
— Смешно - ответил Турбо с каменным лицом.

Они молчали, сигарета тлела, изо рта валил пар. Вероника не ждала извинений, понятия знает. Но признание ошибки от такого человека, как Турбо было выше любых извинений.

— Ты когда-нибудь сможешь со мной разговаривать нормально, как со всеми?—она прервала тишину.
— Тебе Сутулого не хватает?
— Речь не о нем. Со мной уже даже малые все здороваются, а ты всё нос воротишь.
— Видимо я один понимаю, во что ты влезла.
— Ты типа боишься за меня?
— Я типа за тебя ответственность несу, не хочу потом снова в больничке ночевать, спина больная—он улыбнулся.
— У тебя что-то странное на лице.
— Что?
— Улыбка. Не знала, что ты так умеешь.
— И дальше не знай.

Он встаёт. Уходит не сразу, будто ждёт, что она его остановит.

— Домой иди, холодно—бросил, вместо прощания

Она не останавливает. Только, когда он исчезает за углом, шепчет в пустоту:

— Только не молчи опять. Хоть что-нибудь говори. Хоть злость, хоть бред. Только не исчезай.

Но он уже не слышит.

А снег всё падает и падает.