Чужая | Турбо

«Вот опять окно
Где опять не спят
Может, пьют вино
Может так сидят»

Качалка с раннего утра была наполнена ребятами: кто-то крутился на турнике, кто-то обсуждал слухи о новой разборке. Но всё это фоном. Вероника сидела у батареи, попивая холодный чай, листала тетради Сутулого с лекциями. Мозг всё равно не работал, будто жевал вату.

— Слышала? — Айгуль тихонько присела рядом. — Сегодня весь Универсам к дяде Гоше пойдёт. Он кассеты откопал. Сказал, будет «Рэмбо».

Ника кивнула. Она помнила дядю Гошу, или как его обычно называли, Анатолича, мировой мужик лет пятидесяти, всю жизнь проработавший на меховом комбинате, у него в гараже был списанный видеомагнитофон, редкость для этого района. Да и ребят он никогда не шпынял, знал, что лучше они будут мирно смотреть кассеты, чем делить асфальт в драках улица на улицу.

— Пойдёшь?
— Ага. Чего мне тут тухнуть.— улыбнувшись, ответила девушка.

•

Гараж у Анатолича был завален хламом: запчасти от «Волги», потрёпанный диван, куча проводов, и видак, который приходилось пинать, чтобы он не жевал кассету. Но зато тут был обогреватель, кипяток в термосе и, главное, кассета с «Рэмбо», чуть подбитая, с затертым углом и надписью фломастером: RAMBO (не мотать!).

В маленькое помещение набилось ни больше ни меньше двадцать человек. Зима с перемячами в пакете, младший Адидас с ирисками, Пальто притянул плед и сразу начал спорить с Лампой, кто будет сидеть на диване, а кто на старой покрышке.

— Вот я щас кого-нибудь сам как Рэмбо вырублю, — ворчал Сутулый, растягиваясь на ковре, — один диван, а вас тут как на юбилее.

Смех отразился от металлических ворот. Даже Турбо улыбался, сидя в углу с кружкой чая. Ростовская устроилась у стены, рядом с Айгуль. Сява подсел сбоку, осторожно, оглядываясь, чтоб не палили старшие, сунул ей пачку «Примы».

— На, возьми. Я видел, что ты сегодня в качалке ночевала, тебе все равно не дадут там нормально покурить, Вова учует. А тут его нет, — спокойно шепотом сказал юноша, не отводя взгляд от экрана.

Ника удивленно уставилась на пачку сигарет в его руке, не ожидая такого поступка от парня. Она криво улыбнулась:

— Спасибо, а с чего ты мне помогаешь вдруг?
— Думаю не просто так ты спишь в коморке, а так хоть порадую тебя. Ты мне мою сестру напоминаешь, она как замуж вышла аж на дальний восток уехала,— с ноткой печали произнес пацан.

Вероника взяла маленький подарок от Ильгиза, так на самом деле звали мальчика, и тихонько спрятала ее в карман, чтобы Зима не увидел.

Георгий Анатольевич поставил кассету.

— Какой, нахрен, Рэмбо? — возмущался Марат, — Давайте что-то весёлое.
— Весёлое? Иди мультики смотри, — буркнул Турбо. — Тут боевик, мужики, война, кровь.

Фильм начался. Первые кадры, музыка, Штурм. Ребята взвыли, комментируя каждое движение на экране. Зима присвистнул:

— Вот это, понимаю, операция. А у нас Шнур не может в подъезде тихо пройти, чтоб бабка не наорала.
— Ты б сам там обосрался, — пробурчал Турбо.
— Да я б этот лес сжёг нахрен, чтоб не искать никого, — отмахнулся тот.

На сцене, где Рэмбо зашивал себе рану ножом, Марат сморщился:

— Всё, я обед обратно вспомнил. Это не для слабонервных
— Ты слабоумный, — сказала Айгуль, покрутя пальцем у виска. Пальто отвесил ей «пять» по ладони, весело смеясь.

Ника смотрела фильм и ловила себя на мысли: как будто это про них. Один парень против целого мира. Только в Казани всё куда грязнее и бессмысленнее, чем на экране.

Ребята гоготали. Кто-то уже лежал прямо на полу, укрывшись курткой. Сява зевнул и ткнул пальцем в экран:

— Вот Рэмбо — он чё, вообще не спит? Или у него там вьетнамская бессонница?

И вдруг, когда Рэмбо вырвался из окружения, Анатолич бахнул кулаком по ящику с инструментами, взбодрив всех шумом:

— Вот это мужик! Вот это по-нашему!

И ребята поддержали, засвистели, заорали.

Когда фильм закончился, все сидели молча секунд десять, как после финального свистка.

— Всё. Теперь у нас в качалке тоже будут ножи и ловушки из палок, — сказал Лампа.
— Только тебя первого и поймают, — хмыкнул Зима. — На колбасу.

Все засмеялись. Лампа в шутку кинулся с кулаками на Вахита, присвистывая.

Турбо потянулся, встал.

— Ладно, бойцы. Завтра вечером тренировка на коробке. Не как Рэмбо, а как олимпийцы. Всё, по домам.
— Эй, а где вторая часть? — завозился Марат.
— Не сегодня, ребятки. А то у вас тут кинотеатр, а у меня завтра сутки,— прояснил Анатолич, отрубая провода.

Маленький киновечер в кругу новой компании позволил Нике ненадолго забыть обо всем, погрузившись в мир, созданный режиссером. Эти часы не существовало проблем с деньгами, не было пьяных разговоров родителей на кухне, зачетов по математике, заданий от Адидаса, колких слов от Турбо и даже шрам на боку болел меньше, чем обычно.

Когда шум гаража сменился тишиной зимнего вечера, девушка закурила подаренную Сявой сигарету, идя по улице в сторону своего дома быстрее обычного. Ей вдруг резко захотелось прийти туда, не ругаться, не спорить, а просто побыть рядом, а не в одиночестве, почувствовать, что у нее все еще есть семья. Внутри жила странная надежда: может, у них сегодня другой вечер, без бутылки, а, например, за проверкой тетрадей учеников или уютный ужин.

Она поднялась по лестнице, сердце билось чуть чаще. На секунду представилось: открывает дверь, мама в халате, папа листает газету, и можно будет сказать: «Я вернулась». Просто и спокойно. Но прихожая встретила ее тяжелым запахом сигаретного дыма. Мать с отцом валялись на диване в гостиной, закутавшись в плед, рядом пепельница и конечно же пустая бутылка самогона на полу.

— Вероника? — Галина Николаевна будто удивилась. — А ты чё пришла?
— Я... живу здесь, вообще-то, — сказала Ника и почувствовала, как тон ее голоса неконтролируемо повышается.

Отец повернулся:

— Деньги принесла?
— Какие деньги? — она вздрогнула.
— Ты ж обещала подкинуть. Или ты думаешь, тут всё само?
— Я не банк, — процедила Ника. — Вы вообще в курсе, что меня по несколько дней нет дома?
— Ну... у подруги, наверное? Или у какого-то хахаля своего? — пожала плечами мать.
— Вам вообще плевать на меня, да? Дальше бутылки не видите?
— Какой еще бутылки? — отец поднялся на ноги, — Мы работали целый день, какая бутылка?! — плохо подделав удивление выдавил мужчина.
— Зачем врать? Я устала от этого, признайте уже, что у вас проблема, мы вместе ее решим! — девушка срывалась на крик.

Она подняла недопитую бутылку спиртного, собираясь вынести и вылить, но отец схватил её за руку. Слишком резко и больно.

— Не тебе меня учить! — выдохнул он, и в голосе было больше боли, чем злости. — Я каждый день на работе, я школу тяну, чтоб не развалилась. А дома... дома хотя бы хочется забыться!

Он говорил резко, но внутри его самого что-то обжигало. Алексей Валентинович не любил рассказывать, каким было его собственное детство. Отец — военный, вечно в командировках, в казармах, на учениях. Мать одна, работала на двух работах, таскала домой сумки, латала старые ботинки. Денег не хватало никогда. Он рос в вечном чувстве, что «надо крутиться, чтобы выжить». И сейчас, спустя годы, история повторялась: зарплату не платят, продукты по талонам, квартира холодная, в семье каждый сам по себе. И он вдруг чувствовал себя тем же мальчишкой в драных валенках, только теперь уже сам — отец семейства, от которого ждут силы и опоры, а у него уже нет сил «крутиться» и выживать.

— Перестаньте! — выкрикнула Ника, — не могу больше это выносить. Вы развалили дом, превращаете всё в помойку. Как я должна здесь жить?

Мужчина швырнул её руку и бегло дал пощёчину. Не сильно, но резко. Противно. Унизительно.

— Не нравится—вали отсюда, раз мы такие плохие.

Слова вырвались из пьяной головы неосознанно. В них было не только отчаяние, но и стыд за то, что он слышал в её словах правду, которую сам боялся признать.

Ника стояла. Пылающая щека, дрожащие пальцы. Эти слова резанули глубже любых ударов. Ника стиснула зубы, схватила куртку и рванула на улицу. Ночью на дворе было мокро и холодно, но ей было всё равно. Сердце колотилось, а мысли путались. Она почувствовала не просто злость, а отчуждение: эти двое были её родителями, но они тонули в своём болоте и тянули её за собой. И никакая любовь, никакие воспоминания о море и шашлыках не могли это исправить.

Она направилась в качалку — единственное место, откуда ее пока не гонят.

•

Ника влетела в подвал, хлопнув дверью так, что от вибрации звякнули железные блины. В зале гудела тусклая лампа, пахло потом, ржавчиной и железом. За тренажёром сидел Турбо, поднимал штангу, будто срывая злость на каждом повторе. Поднял глаза на взъерошенную Веронику хотел что-то сказать, но не успел. Она пробежала мимо него, не сказав ни слова, захлопнула дверь комнаты и прислонилась спиной, будто заслонилась от внешнего мира. В руках дрожала пачка сигарет. Она вытащила одну, но тут же вспомнила, что здесь нельзя — Турбо сразу взбесится. А потом решила, что терять уже нечего, зажигалка чиркнула, кончик сигареты начал тлеть.

Снаружи раздался его голос:

— Эй, не вздумай дымить там. Я знаю, ты куришь.

Она не ответила, молча осаживаясь на пол. Девушка злилась на него и на себя, что Турбо оказался здесь именно сейчас, она не хотела показывать ему свою слабость и эмоции. А старший еще и лезет со своими правилами. О каких правилах может идти речь, когда у нее вся жизнь идет под откос?

Турбо постучал в дверь:

— Ростовская, открой.

Она промолчала. Но он не ушёл, наоборот, сел прямо у двери. Ника слышала, как он тяжело дышит после подхода. Тишина длилась, пока Ника не прошептала:

— Оставь меня в покое.

Турбо вздохнул, и его голос стал мягче:

— Думаешь одна такая?, — сказал он. — я тут неделями жил, когда батя вышвыривал. Ты теперь как я тогда.
— Серьезно?— наконец ответила Вероника.
— Серьёзно. Батя приходил с работы злой, нажрётся и давай меня колотить. Я тоже валил. Сначала к Кащею, а потом сюда.

Слова задели ее. Слишком похоже.

— Мне дома тоже нечего ловить, — тихо ответила она. — Там дым, оры, бутылка, они делают вид, что ничего не происходит, будто я дура.

Турбо уставился в пол, прислонился к холодной бетонной стене головой.

— Я не хочу тебя жалеть. Просто... иногда смотришь на кого-то и как в зеркало.
— Я тоже не хочу, чтоб меня жалели. И на тебя быть похожей не хочу.
— Че я, настолько страшный?
— Да, еще и идиот.
— Ну спасибо, Ростовская.— он немного улыбнулся.
— Ты чего вообще постоянно тут отшиваешься?— спросила девушка, повернув голову к закрытой двери.
— Я тоже домой не хочу,—тихо сказал Турбо.

Валера молчал, сидя на полу, и сжимал кулаки так, будто пытался удержать ими все то, что рвалось наружу. Он никогда не позволял себе показывать слабость — слишком рано понял, что мир не прощает ни жалости, ни слез. Но в Нике он видел слишком много своего отражения. Она лезла на рожон, терпела удары и прятала боль за злостью, точно так же, как когда-то делал он сам. Может, именно поэтому она его бесила. В каждом её слове, в каждом упрямом взгляде вспыхивало то, от чего он бежал всю жизнь. Слишком похожая судьба, слишком знакомая безысходность.

Она приоткрыла дверь. Турбо сидел на полу, спиной к стене, руки в мелких шрамах и мозолях от грифов. Он смотрел не на неё, а куда-то в пол.

— Курить будешь?- Ника отворила дверь полностью, приглашая парня в комнату. Она зажала пачку сигарет в кулаке. Хотелось затянуться до боли, выжечь в себе всё.

Он лишь поднял на нее глаза, не дернувшись. Молча кивнул головой. Знал, что нельзя позволять ей курить, но почему-то сейчас это не казалось важным.

Она села рядом. Между ними было всего полметра, но казалось — пропасть. Протянула ему сигарету, они оба затянулись дымом. После стало тепло, но не в теле, а где-то глубже. Ни в дружбе, ни в любви. Просто — не одни. Просто кто-то рядом, кто молчит так же громко, как ты.