Чужая | Турбо

«Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать:
Руки прочь, прочь от меня!
Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть.
Что будет стоить тысячи слов,
Когда важна будет крепость руки?»

Как только железная дверь квартиры захлопнулась за спиной девушки, мысли начали шуметь в ушах, как надоедливые комары, от которых она медленно осела на пол, прислонившись к холодному металлу затылком. Она уже представляла, что ей влетит, в лучшем случае от Зимы или Турбо, в худшем—от всего Хади-Такташ... Вероника прошла в квартиру, швырнула перчатки в угол, села на подоконник у окна и курила, глядя, как свет от окна падает на снег.

Девушка не могла уснуть всю ночь, слова Турбо «шалава» и «телишься» крутились в голове, как битая плёнка. Где-то глубоко под сердцем не просто злость, а настоящая, густая обида. Такая, от которой не плачут, от которой трясёт и хочется разнести всё в хлам.

"Ты, сука, кто, чтобы так говорить?"

•

Дверь качалки хлопнула так, что с потолка сыпанула пыль. Ника ввалилась внутрь с лицом, которое говорило само за себя — лучше к ней сейчас не подходить.  Сутулый сидел на брусьях, смотрел, как Зима на скамье показывает Лампе, как правильно жать штангу. Илья посмотрел на взвинченную девушку, пытающуюся скинуть с себя тяжелую куртку:

— Чё такая? — протянул Сутулый, чуть склонив голову, взгляд в упор.
— Всё нормально, — буркнула Ника и прошла мимо, будто не слышала.

Она часто приходила в подвал спокойная, немного со злыми глазами, но сейчас даже кулаки были сжаты, а спина прямая, как никогда. Вероника могла бы рассказать и о ночных приключениях и о словах старшего супера, но не хотела, чтобы Илья защищал ее. Почему-то была уверена, что вступится, но твердо решила: «Надо быть равной, а не побрякушкой для упреков и разборок»

— Ты чё, Ростовская, кони двинешь, если расскажешь? — он всё-таки подкинул реплику.

Ника мотнула головой:

— Да спала плохо, кошки орали под окном.

Она ушла курить к двери. Парень остался сидеть, смотрел ей в спину. Пытался разгадать, что она скрывает. Что-то в груди у него сдвинулось, но он сам не понял что.

Дверь в подвал со скрипом отворилась, Фитиль и Хмурый тяжелым шагом вошли в качалку, не посмотрев по сторонам, двинулись в сторону комнаты, где сидел Адидас. Сутулый и Ника моментально переглянулись, он заинтересованно, а она испуганно. Илья показал взглядом на закрывшуюся дверь коморки, будто зная, что она натворила. Девушка же только пожала плечами, молясь, что это не по ее душу, но надежды на это не было и процента. Как только от первой сигареты остался коротенький бычок, в ход пошла вторая. Нервы натянуты.

•

Адидас, в окружении каких-то бумажек настраивал волну на старом хрипящем радио, как за спиной хлопнула железная дверь. В маленькую комнату со старым диваном и белой плиткой на стенах вошли двое.

— Проблема? — спокойно, но с напряжением в голосе спросил Вова, обернувшись на неожиданных гостей.

Фитиль и Хриплый по-хозяйски сели на диван, хлопнули по месту рядом с собой

—Садись, разговор есть—начал главный Хади-Такташ.

Адидас прокрутил регулятор радио на край и сел рядом.

— Не умеешь ты, Адидас, за своими подопечными следить, — начал Фитиль спокойно, но четко, как судья, зачитывающий приговор, — Девка твоя Ростовская, заявилась вчера ко мне в подвал, извиняться требовала, мол, я про нее пизжу по району хожу, а я что? Ну сказал Туркину твоему, чтоб подумал, может мы с ней спали. Но я ж не утверждал, это он сам уже решил. А виноват я остаюсь,— Фитиль сложил руки в замок, не отвел взгляд от глаз Адидаса ни на секунду.
— Одна заявилась хочешь сказать? Ты только знай, я ее не посылал, она у нас видимо, дохера инициативная.
— Ну старший же ты, значит и базар вести ты будешь за инициативу. У нас че теперь, можно старшему чужому гвозди в руку загонять, это по понятиям? — он дернул рукав куртки вверх, оголяя бинт, промазанный йодом и заляпанный кровью.
— Если б я знал, я б остановил, так понятное дело, мы примем меры. Пацаны, ну вы сами эту хуйню начали, так что я вам с ней разбираться не дам.
— Мы и не просим, мы ж не обезьяны с клетки сбежавшие, все понимаем, за свои дела уже ответили, так пусть и она за свои ответит, как надо.
— Ответит, только если хоть слово про нее всплывет—разговаривать мы уже не будем, только действовать.
— Слово пацана даю, все нормально будет, она ж хорошая девчонка, красавица, только воспитывать надо.
— Знаем.

Они поднялись, пожали руки и вышли. Адидас устало упал на спинку дивана, смотря в облупленный потолок.

Фитиль закрыл за собой дверь коморки, и молча кивнул Веронике, будто давая понять, что больше он ее не тронет. Она облегченно выдохнула, но тут же раздался громкий голос Адидаса, не предвещавший милой беседы:

— Ростовская!!!

Ника быстрым шагом направилась в комнату, будто боясь, что если задержится хоть на секунду— получит.

Адидас сидит, опершись локтями на колени. Рядом пепельница, переполненная бычками. Ника заходит. Дверь хлопает за спиной. Молчание. Он не поднимает головы.

— Садись.

Она молчит. Стоит. Все тело, словно в судороге.

— Я сказал: сядь.

Села. Медленно. На край деревянного стула. Плечи жёсткие. Пальцы сцеплены. Лицо спокойное, но под кожей напряжение, как будто в любой момент взорвётся. Адидас достаёт сигарету. Щёлкает зажигалкой. Говорит спокойно, почти отрешённо:

— Ты мне объясни, Ростовская, ты себя старшей почувствовала?
— Он на меня пиздел...— Ника говорила тихо, смотря в пол.
— А ты блять кто такая? Кто? Чтоб на старшего с гвоздями кидаться, по правилам такую хуйню надо решать, ты должна была ко мне прийти, а не самоуправством заниматься— он повысил тон, но не кричал.
— Я решила, он меня понял...
— Понял блядь, а я тебя чето не понял. Ростовская, я твои косяки уже заебался разгребать, ты тут месяц всего, а воротишь такого, что я должен как школьник перед Фитилем оправдываться, за то что у меня скорлупа отмороженная.
— Я когда от Сутулого получала, вы обещали, что решите с Хадишевскими— она наконец подняла на него неуверенный взгляд, вспоминая, что виновата далеко не она — обещали, Вова. А он у НАС на районе старшим рассказывает, что в подвале меня трахал, а они уши развесили и верят, ладно Фитиль отморозок, но мне же Турбо предъявляет, что я вафлерша.
— У НАС на районе — он усмехнулся — резво ты на район планы иметь стала...Мы и решали, решали, а ты не дождавшись ничего побежала по подвалам с горящей жопой, вырасти тебе еще надо, здесь не Ростов и не школа батькина, здесь дела решают по-другому. Я тебя прикрываю в последний раз, еще один косяк— ищи себе другое место, другой район желательно. Поняла?
— Поняла.
— Две недели никаких дискотек, никаких гулянок, дом-универ-подвал-коробка, увижу где-то еще или с кем-то—получишь в фанеру. Весь возраст поставлю за тобой следить, чтоб не игралась. Поняла?
— Да поняла, поняла. А если Фитиль еще вякнет?
— Не вякнет, он обещал. Иди.

Она кивнула, вышла из коморки, быстрым шагом двинулась к выходу на улицу. Три пары ошарашенных глаз тут же уставились на нее, ожидая ответов. Сутулый не успел даже сказать что-то, как дверь за ее спиной захлопнулась. Зима спросил у Адидаса о происходящем, тот отмахнулся, сказал, что его не касается.

•

Этим же вечером, когда все собрались на хоккейной коробке, Вероника уверенным шагом вышла в центр, в куртке нараспашку, выпрямленной спиной, без капли сомнения и мандража. Она провела взглядом по лицам собравшихся, хриплый голос разнесся по воздуху:

— Если кто-то ещё раз скажет, что я кого-то тяну или под кого-то ложусь — я сама его зарываю, ясно? — взгляд на секунду остановился на Марате. Он опустил глаза в землю, сжал челюсть. Она продолжила— Я сюда не для тележек пришла. Хотите что-то сказать, сначала докажите, и не нам, а сами себе.

Ника оглядела круг еще раз и кивнула, будто поставила точку. Шагнула назад к Пальто и Сутулому и выдохнула, сбрасывая с себя накопившийся груз. Пацаны молчали. Никто не усмехнулся, не хихикнул. Зима только прошептал:

— Ну... всё, теперь она точно наша. Голос прорезался.

И когда Турбо это услышал, стоя чуть поодаль, у него в груди кольнуло. Не обида. Не злость.

Стыд.

Он не знал, как ей в глаза смотреть. Как он может вести себя, как старший, когда сказал такое. Это не те слова, которые в их кругах можно забрать назад. Он бы, может, и подошёл. Может, и сказал что-то. Но она даже не посмотрела в его сторону.
Как будто его никогда не существовало.

•

В первый день наказания Ника ещё думала, что проскочит. Мол, ну подумаешь, пару раз шаг в сторону — кто заметит? Но заметили. Вышла с универа на полчаса раньше, на углу уже стоял один из универсамовских пацанов, Сява, месил снег ногой и смотрел прямо в душу.

— Ты куда? — тянет, не моргая.
— Домой, — буркнула.
— Ну и дуй. Я проверю.

И ведь проверил, шёл за ней через два квартала, пока она не зашла в подъезд.

Смех смехом, но каждый день кто-то «случайно» оказывался рядом. На остановке Шнур. На перемене у универа  Марат, как будто мимо проходил. Даже в магазине возле дома  Адидас, стоял у кассы и крутил в руках банку тушёнки.

— Говорил же тебе, контролируй себя. Теперь вот как собака на цепи, —начал Сутулый, как только увидел, что даже до качалки ее довел Сява.
— А ты что, тоже сторожить будешь?
— Ага. Могу даже будку принести, чтоб с удобствами.

Пока Ника отбывала наказание за свои дела, Сутулый продолжал быть рядом. Не назойливо, но постоянно. Он общался с ней в универе, когда видел, как она одиноко сидит в самом конце аудитории, иногда довозил до дома, когда пары заканчивались по темноте. В подвале он помогал ей, советовал, рассказывал, что и когда лучше сказать, а когда промолчать, учил их системе, иерархии:

— Смотри, с Шуриком ты уже немного проявила себя, значит уже какой-то голос имеешь, не как совсем новенькие. Сейчас я тебя учу всему, ты пока в статусе «малой», если на серьёзном деле не подведешь—дорастешь до «человека», там уже и слово на сборах будешь иметь. Так что следи за каждым своим действием, не забывай, что за тобой следят. И это, с Турбо поспокойнее будь, следи за базаром, он все-таки «Супер», если захочет—ты вылетишь за секунду.

Их разговоры постепенно становились всё глубже, они уже могли обсудить не только дела и группировку, но и что-то личное, и Ника постепенно понимала, что рядом можно быть и без громких признаний любви и дружбы, просто быть. Она впервые смеялась, не натужно, не из вежливости, а искренне, до красных щек. Сутулый был правильный, честный и надежный. Он не давил, ничего от нее не требовал. А она все чаще думала о нем, вспоминала его улыбку, волосы, шутки и голос, ей хотелось быть рядом с ним чаще.