Чужая | Турбо

«Нас величали чёрной чумой,
Нечистой силой честили нас,
Когда мы шли, как по передовой,
Под прицелом пристальных глаз.»

В подъезде было душно.

Ника стояла, спиной прижавшись к двери своей квартиры. Молча. Не дрожала. Уже нет.
Просто... пусто.

Дыхание, как пыль. Во рту сухо, будто язык из бумаги. В голове гул, как в трансформаторной будке. В глазах  пустой свет подъездной лампы. Тело все еще отзывалось болью на каждое движение. Она не спала вторые сутки. Не ела. Даже чай не лез. Ни мама, ни отец ничего не знали. Они думали, что она у подруги, что на учёбе завалы.И она не говорила. Ни о чём. Ни слова. Боялась расстроить их.

На коробке было людно. Снег уже не лежал, только слякоть и ветер.
Зима с кем-то говорил шёпотом, Сутулый гонял шайбу. Марат сидел на скамейке, как будто кого-то ждал, но на Нику даже не глянул. Турбо стоял у дальней стены. Курил. Молчал. Как тень.

Когда она появилась, будто кто-то звук выключил. Все  замолчали.
Лампа обернулся на нее, но тут же отвёл взгляд.
Сутулый резко метнул шайбу, она отскочила, будто воздух стал бетонным. Марат встал. Подошёл. Лицо хмурое, руки в карманах.

— Ты чё пришла?— с неприязнью сказал младший
— Дома не хотелось быть. А что за вопрос? Мне приходить нельзя?
— И чё ты теперь? Типа как раньше?
— Что значит «как раньше»? Что изменилось?—
Она оглядела всех. Они не смотрели. Ни один.
Ника сщурила глаза.
— Изменилось, — глухо сказал Марат.

И тут Зима сказал тихо, почти с сожалением:

— Фитиль сказал, что ты сама к ним пришла. Что сама в дверь постучалась. Что никто тебя не тащил.
— Что? — она не сразу поняла, что он несёт.
— Он клянётся. Говорит, ты с ним тусила, а потом, когда мы пришли, якобы подыграла, чтобы типа не палиться. И теперь весь район гудит, что у тебя с ним что-то было.
— Да вы издеваетесь?! Вы же сами меня оттуда вынесли! Видели? На мне синяки! Удар в затылок, мешок — всё забыли?
— У нас, понимаешь... — Зима смотрел на лёд у своих ботинок. — У нас правда не всегда важна. У нас базар важен. Кто громче орёт, тот и прав.
А Фитиль громко орёт. И на районе у него уши. И теперь на нас летит. Типа мы телку его увели. Грязно.
— Я не его. Не была, не буду.
— Это ты знаешь. Но на районе, если баба была в хате у врага двое суток — уже не отмоешься. Понимаешь?

Марат смотрел куда-то в бок. А потом резко:

— Ты чё к ним вообще пошла?!
— Я не шла. Меня увезли. Вам сколько повторять надо, чтоб вы мозги свои включили?
— Ага, увезли. А ты там с Фитилем два дня чаи гоняла, да? Или чё? Пацаны говорят, что вы там чуть не сосались.
— Марат, отъебись. Я же тут. С вами. Хотела бы слинять —уже бы давно ушла. Мне тут место. И мне похуй, кто там чё пиздит. Вы мне верить должны. Я ваша, пришилась. Или нет?

Он молчал.
Потом тихо, не глядя:

— Не знаю уже, где тебе место.
— Хочешь — я уйду, — сказала Ника.
— Это не мне решать. Но за такое отшивают. А ты и так тут пока на испытательном сроке.

Он ушёл, не оборачиваясь.
И она осталась одна. Посреди бетонной коробки.
Они все стояли спиной. Как будто её нет.
Как будто она просто шум ветра в ушах.

Сжала ладони в кулаки. Но силы не было.
Даже злость ушла. Только обида колола, как ржавый гвоздь в груди

— А ты чё стоишь? — Турбо появился рядом. Тихо.

Ника не смотрела на него.

— Думаю.
— Думать поздно. Надо было раньше.
— Ага. Прям перед тем, как мешок на голову надели.
— Не выёбывайся. Все теперь на нервах. Из-за тебя.
— Я не просила.
— Никто не просит. Просто либо ты с нами, либо пиздец тебе. Нам такие туда-сюда нахуй не сдались.

Она резко повернулась:

— Вы тут ебанулись? Меня два дня в заперти держали! А вы  «сама пошла». Да вы ж сами меня вытаскивали. Я, блядь, хотела быть своей. А вы на меня глядите, как будто я шавка бродячая.
Вы реально думаете, что я туда пошла сама?
— Да мне похуй, что я думаю. Тут не про веру. Тут про то, как это выглядит. А выглядит херово. На тебе не один синяк. Но и на нём не один.Пацаны думают: значит, всё по обоюдке было, а потом вы переругались. И ты теперь обратно приперлась.— он говорил медленно, закуривая сигарету и смотря вдаль, будто рассуждая
—Мне похуй че говорят, я с вами быть хочу.
— Поздно, — бросил он— потом про всю улицу скажут, что мы помазки.
— Тогда скажи прямо: уйти?

Он посмотрел. Глаза стеклянные , злые.
Без блеска. Как всегда.

— Что хочешь делай.
— Поняла.
— Ты проблема. А проблемы никому не нужны.

•

Вечером, у подъезда, она сидела на ступеньках рядом с Сутулым. Молча. Курили. Пахло морозом и гарью от соседской печки.

— А чё он сказал? — спросил Илья. Он был единственным, кто поверил. Единственным, кто не отвернулся.
— Турбо? Что могу уходить.
— Значит, надо оставаться. По-нормальному. Как все.
— Через кровь? Опять?

Он пожал плечами.

— А ты как думала? Только теперь не по снегу бегать, теперь в фанеру получать.

Она смотрела на дым, как будто там будут ответы на все, что сейчас происходит .

— Хорошо, — тихо сказала.
— Я спрошу у Адидаса. Но это уже не прикол. В первый раз тебя пожалели. А сейчас будет всё по-взрослому. Как положено.
— Да мне похуй. Только бы не косились больше, как на шавку.

Сутулый кивнул.

— Скажу. Но Турбо, он всё равно против, для него понятия важнее всего.
— Мне не нужно его «за». Мне нужно, чтоб все остальные плеваться перестали.А этот, видимо, всегда будет против. Такой человек. Лишь бы не как все.

Он ничего не ответил.

А в голове у Вероники крутилась одна фраза, как мантра:
"Я докажу. Сдохну,сука. Но докажу."