Чужая | Турбо

«Я сам себе и небо, и луна,
Голая, довольная луна,
Долгая дорога, да и то не моя...»

Вероника уже две недели состояла в группировке, пока ее особо ни во что не посвящали, ходила только на сборы, в качалку в подвале раз через раз. Девушка все пыталась понять их систему, вникнуть в дела, чтоб не шпыняли везде, хотела прижиться, не быть тенью.

Пацаны всех возрастов недоуменно шептались, пытались понять почему Адидас разрешил девчонке пришиться к ним. Одни говорили, что она его любовница, другие, что родственница, третьи, что она ему заплатила. Но прямо никто вопросов не задавал: главный решил, значит знает, что делает. И Адидас знал, в своей интуиции он не сомневался, девочка проверку прошла—может пришиться, теперь правила были таковы. Кащей, бывший смотрящий, был категорически против такого, но и Вова—не Кащей.

Вероника нормально познакомилась с лысым парнем, Вахитом, Зимой.  Он единственный, кто не косил на нее, когда та приближалась.

— Ты чё вечно с этим Зимой пасёшься? — спросил Марат, закинув капюшон и хлопнув дверью подъезда.
— У него спрашивать не надо, чтоб серьёзное слово услышать, — ответила Ника.
— Ну ты это... поаккуратней. Он страшный, когда злой.
— А я страшнее

Марат рядом крутился: то с ней, то убегал к Айгуль.Он был как пёс: то кусается, то хвостом виляет.И он тянулся к ней, как к старшей сестре, но держался на расстоянии, Ника все еще не доверяла ему, знала, что если кто скажет, он тут же бросит ее. Интуиция щелкала.

Она стала всё чаще держаться ближе к Зиме.
Не болтала, не липла, просто слушала, когда он говорил, стояла рядом, когда пацаны собирались в качалке, подвальной, сырой, вонючей, как подвал смерти. Когда злился—молчала, и за это он не гнал.

Ника стояла у стены и жевала «Орбит» без особого вкуса. На ней были штаны с лампасами и байка от Люды, сестры мамы, с выгоревшей надписью «Miami Heat». Волосы собраны в пучок, нос поцарапан — вчера зацепила веткой, когда шла по короткой тропе к коробке.

— Ростовская! — гаркнул Зима. — К стенке иди. Сейчас учиться будешь боксерку мотать.
— Ну, если вы мне ногти испортите — я вас всех в угол поставлю. За неуважение к даме, — Ника ухмыльнулась и принялась мотать, как учил Зима: от запястья, через костяшки, с натяжкой.
— Запоминай: плотнее тяни, иначе потом пальцы сотрёт, — буркнул Вахит. — А вообще, ты нормальная. Без соплей. Мне Марат говорил, что ты жёсткая. Не верил сначала. Думал, с ума сошли Суворовы.
— Марат много чего говорит. Иногда даже думает, что у него голос есть, — отозвалась Ника и, не оборачиваясь, крикнула через плечо: — Эй, пес, ты тут?

Марат вынырнул из тени, в углу жевал семки.

— Я тебя ща укушу, если чё.
— Только с прививкой. Я бешеных боюсь, — фыркнула она и продолжила мотать.

Зима криво усмехнулся.

Она мотала, как учил. Лента туго, ровно. Пальцы красные.В этот момент в качалку зашёл Турбо.
Молчание стало ощутимым, как глухой удар в грудь.Он не сказал ни слова. Просто прошёл, снял куртку, вытер руки.Сел в угол. Курил. Наблюдал за мастер-классом.

— Это чё, теперь все подряд с нами? — бросил он в сторону.
— Ты про кого? — спокойно уточнил Зима.
— Про девочек, которые внезапно решили стать пацанами.
— Это видимо вместо привет.—бросила Вахиту.

Немного помолчала, после не выдержала:

—Ты, может, тоже внезапно решишь стать пацаном? А то пока как баба ходишь, ноешь, всё не то, все не те.

Он поднял взгляд. Жёсткий, звериный.

— Ты страх потеряла, а? Думаешь, если кровь отдала — своя? Можно рот не закрывать?
— Думаю, если не струсила, то не хуже, чтоб со мной так разговаривать.
— Ты не с нами. Ты рядом просто, околачиваешься, как шваль.
— Да? А нахуй я тогда ноги о лед стирала? Чтоб какая-то жвачка копеечная мне место мое указывала?
— Я в душе не чаю, зачем тебе разрешили пришиться, может поугарать хотят, может посмотреть, как тебя Казань поимеет, но уж точно не для того, чтоб ты была одной из нас. Так что за базаром следи, помни, с кем разговариваешь.
— Помню... С конченым уебком.

Зима был ошарашен таким поведением, но не вмешался.
Марат опустил глаза.
А Ника развернулась и вышла. Без слов. Без драмы.

⸻

Поздним вечером она шла домой из университета.Казань темнела рано, подъезды пахли кошками и водкой.Возле её дома стоял пацан, чуть старше 20.Незнакомый. В сером пальто. Шрам через бровь. Цепь на руке.
Глаза чёрные, как ночь над Волгой.

— Ростовская?
— А ты кто?
— Фитиль, Хади-Такташ. Слышала?
— Слышала.
— Понравилась мне. Слухи ходят, такая, боевая. Нам такие нужны.

Она замерла. Не испугалась, ответила спокойно:

— Тут не рынок.
— А мы не покупаем. Мы просто берём.
— Аххахаха, ну смотрите, не проебитесь.
— Ты чужая им. У нас была бы своя, пристрою тебя, будешь со мной ходить.
— Я уже там, где надо.
— Это пока. Увидимся.—и ушел, быстро, будто его и не было вовсе.

В тени, у подвала, стоял Турбо.
Он всё видел.Невольно стал свидетелем.
Не вмешался. Хотел, но проверял.
Воздух после разговора был густой, как перед грозой.

⸻

Через день она снова пришла на коробку.
Все были. Зима, Марат, Сутулый, и... Турбо.
Он стоял спиной, курил.

— Я тебе говорил, — начал он, даже не оборачиваясь.
— Что я чужая?
— Что будут идти на тебя. И ты не выдержишь.
— А ты чё, пасёшь за мной?
— Случайно на шоу попал. Просто не хочу потом разгребать, когда тебя в багажник сунут по частям.
— Да ты сам не знаешь, чего хочешь, — бросила она. — То не лезь, то не воняй, то исчезни.

Он развернулся.
Подошёл близко.

— Я хочу, чтоб ты знала, кто ты.
Ты девчонка обычная, из семьи приличной, ладно мы, уличные, только строишь из себя группировщицу. Ты посмотри на себя, жалкая, слабая, девчонка одним словом. И если ты не уйдёшь сейчас, в один момент тебе некуда будет уйти.

Она смотрела.
Не мигала.
Сердце било в ушах, но губы не дрогнули.

— А ты просто ссышь.
— Чего?
— Шо я не сломаюсь, позор, девчонка сильная оказалась, зря вонял на нее. И тогда придётся признать, что ты хуйню несешь все это время. Воздух гоняешь.
— Если кто другой тебя не убьет, этим я займусь, и язычок твой длинный подрежем за базар кривой.

Сердце било в ушах, она ничего не сказала, просто прожигала парня своими зелеными глазами.
Развернувшись, просто ушла в темноту.
И в этот раз не с тревогой.
А с презрением в висках.

И на секунду Турбо стало не по себе.