Глава 13
Глава 13
Ночи созданы, чтобы сближать людей
Ева Садовская
Нелегко узнать что-то о человеке, если он засыпает тебя вопросами и мало что рассказывает о себе, а потом, когда ты хочешь задать свой, засыпает сам, но сложности Мирослава не пугали. Он впитывал как губка каждый из рассказов Евы о детстве, подростковом возрасте или прошедшем дне. Заветное «печатает» с тремя точками радовало его, как ничто и никогда на свете. Наиболее откровенной Ева была во время ночных переписок, когда уже выучила свою домашку и могла немного отвлечься и не говорить об учёбе хотя бы час. Он надеялся, что в один из таких вечеров та доверится ему настолько, что расскажет о произошедшем между ней и её преподавателем. Потому что каждая из его догадок была хуже предыдущей, потому что он надеялся, что правда не будет так ужасна. Но Ева по-прежнему нацепляла свою защитную улыбку, позволяющую ей мимикрировать под обычную студентку, у которой нет скелетов в шкафу, и продолжала свой рассказ. О том, как её мама хотела вырастить из неё чемпионку и отдала на большой теннис. Или о том, как они с папой хотели сделать маме сюрприз на день рождения и решили испечь ночью торт, но всё сожгли, а мама потом проснулась не из-за красивых поздравлений, а из-за запаха гари. Или о тысяче других мелочей, рассказами о которых заслушивался Мирослав и из-за которых растворялся в моменте.
Ева внезапно вышла из сети, и Мира так и не дождался её ответа, но не был обижен: знал, что завтра у неё должна была быть предпоследняя контрольная по анатомии, поэтому, вероятнее всего, она устала и уснула. Она изо всех сил старалась не говорить с Мирославом только об учёбе, чтобы не показаться скучной зубрилкой, но это не всегда удавалось. Тот же никогда не думал о Еве в таком ключе, так что она просто была слишком критична к себе. Ей хотелось показать себя только с самых лучших сторон, что не имело смысла – для него она и так была самой интересной и очаровательной девушкой на свете. Он зашёл на её страницу, чтобы ещё раз попытаться узнать о ней что-то новое. Что-то из того, что можно узнать не от человека, а из долгих наблюдений за ним. Наконец-то в списке подписок долистал до группы, в которой публиковали интересные места и фотографии Петербурга. Они практически не обсуждали книгу, которую вместе слушали, но Ева пару раз говорила, что влюблена в Питер и жалела, что была там последний раз ещё в детстве. Она безумно хотела вернуться в этот город, чтобы прогуляться по местам, где ходил Раскольников. Съездить в Петергоф, пробежаться, как ребёнок, под струями фонтанов-шутих. Сходить в Эрмитаж или какой-нибудь другой музей, которых там были сотни. Увидеть белые ночи, разведение мостов. Как же она завидовала тем, кто поступил в Питер и мог видеть все красоты этого города в любое время дня и ночи. Как-то в переписке она упомянула, что собиралась поехать туда летом, перед началом второго курса, со своим парнем, но не получилось. Пара минут молчания, в которые умудрилась уместить все свои сомнения и душевные терзания, и она отправила ещё одно короткое сообщение: «Потому что он меня бросил». Это был первый раз, когда Ева смогла открыться кому-то, кроме мамы и лучшей подруги. Эти пять слов были как капли, пробившиеся через трещину, прежде чем плотина рухнула и хлынул поток искренности и откровений. Впоследствии Ева жалела об этом сиюминутном порыве, думая о том, что навсегда останется в глазах Миры любительницей ныть и жаловаться на жизнь. Чего только стоили все пролитые слёзы при нём, из которых можно было спокойно собрать новое Мёртвое море. Ей всегда было тяжело показывать свою слабость. А Мирослав читал её сообщения и думал, что никогда бы так не поступил ни с одной девушкой, а тем более с Евой. Знал бы он, что тот Илья был далеко не последним, оставившим неприятный след в её душе, его сердце одновременно разлетелось бы на тысячи осколков и переполнилось ненавистью к каждому из тех парней. Но Ева всё равно не рассказала бы ни об одном из мимолётных знакомств в клубах. Отчасти потому, что не помнила с тех вечеров ровным счётом ничего. Может, это было и к лучшему, ведь если у человеческого мозга есть чудесная способность блокировать травмирующие воспоминания, значит, это кому-нибудь нужно. Отчасти потому, что не хотела выглядеть в глазах Миры девушкой уж очень лёгкого поведения. А потом Ева так же резко прервала своё повествование, как и начала его.
Ева
Твоя очередь.
Мирослав
Очередь в чём?
Ева
В истории о первой и несчастной любви.
Мирослав
С чего ты взяла, что она должна быть несчастной?
Ева
Потому что ты не похож на того, кто может разбить чьё-то сердце. А я больше не верю, что люди могут расстаться по-хорошему.
Мирослав грустно улыбнулся, потому что его собеседница попала в точку.
Если бы был день, они бы общались о неумолимо приближающихся экзаменах или контрольных, но ночи созданы, чтобы сближать людей. И Мирослав начал свой рассказ. Его первую любовь звали Юля, и, как бы смешно это ни звучало, она была дочерью маминой подруги. Близкой подруги, что обрекло их на совместное взросление, один садик и школу. Их родители были сначала одногруппниками, а потом и коллегами по работе, дружили семьями. Все кругом твердили, что они прекрасная пара и созданы друг для друга и что если бы они начали встречаться, то это было бы точно раз и навсегда. Если сотню, даже тысячу раз что-то повторить людям, то они могут в это и поверить. Мирослав и Юля поверили ближе к старшим классам. Они были теми людьми, которым показали две пирамидки, чёрную и белую. Остальные десять человек в группе сказали, что они обе белые. Когда очередь дошла до них, они и забыли, что одна из них была на самом деле другого цвета. Ребята были очень близки и привязаны друг к другу, настолько привыкли быть рядом, что решили, что влюблены друг в друга. Методом проб и ошибок начали выстраивать отношения, которые были первыми для них обоих. Первые неловкие поцелуи, первые свидания, первые сумбурные ссоры, первые примирения, первая близость. Оглядываясь назад, можно было смело заявить, что главной ошибкой было вообще начинать эти отношения. Но родители были рады и ждали объединения двух врачебных династий в одну, разве что до планирования свадьбы не доходило. Но этого не случилось по ряду причин. Во-первых, Юля решила поступать на дизайн или, как считала вся её родня, стала разочарованием семьи и заразила этой творческой дурью сестру Мирослава. Если на Ладу и не возлагали особых надежд в медицинской стезе, то Юля была единственным ребёнком, и на её творчество осуждающе смотрела вся династия до седьмого колена. Причём часть родни – откуда-то из врачебного рая. Во-вторых, с началом учёбы в разных институтах их отношения пошли под откос. Видеться они стали всё реже и реже, всё общение свелось к паре слов в переписке. Последний раз, когда Мирослав попытался позвать Юлю куда-то, та ответила, что у неё уже есть планы на вечер – посидеть со своей лучшей подругой в кафешке. Мира тут же почувствовал что-то неладное, но решил задвинуть свою никому не нужную ревность на задний план. А потом с этой подругой он встретился в парке, пока гулял с Арли. Та девушка никогда не умела врать и сдала Юлю с потрохами. Мира сделал вид, что не знает о другом парне и предложил своей девушке остаться просто друзьями, не называя никаких причин. А через пару дней увидел во всех её соцсетях фотографии с новым парнем. Это был чуть ли не единственный раз, когда их родители оказались не правы – ничего у них с Юлей не вышло. Кто был виноват в этом расставании, никто так и не узнал, да и нужно ли это, если дети остались друзьями, пусть и прекратили всё общение чуть ли не на следующий день, словно никогда и не были знакомы. Мирослав не стал предавать огласке неверность своей «первой любви», потому что ей и так ежедневно доставалось от родителей из-за рисования, зачем подливать масло в огонь и давать новый повод для упрёков. Он надеялся, что Юля наконец-то стала счастлива. Мирослав решил, что никакой любви тогда и не было: просто привязанность, привычка и подростковая глупость, но неприятный осадочек на сердце всё же остался и иногда противно поскрипывал. Он не испытывал ничего похожего на муки разбитого сердца, но внутри у него осталась какая-то пустота. Она не была особо ощутима, не мешала жить, не возвращала все мысли к Юле, возможно, потому что они уже давно отдалились и он привык к тому, что её уже давно нет рядом, хотя в школьные годы всё было иначе.
А потом на экзамене по биологии он увидел Еву. И она, как электрон, заняла свободную орбиталь во всех атомах его души. Возможно, если бы вместо Евы за столом сидела другая первокурсница и так же сосредоточенно грызла ручку, вспоминая классы простейших, или улыбалась, заправляя прядь за ухо, или рассказывала очень забывчивой преподавательнице трижды одни и те же два предложения про пролиферацию и дифференцировку, эффект был бы тот же. Химический элемент без одного электрона пытается притянуть к себе всё, что оказывается рядом. А потом Мирослав начал невольно искать Еву в толпе и всегда находил. Об этом он ей не стал сообщать, но если бы был чуточку смелее, то узнал бы, что он стал для неё точно таким же электроном.
С каждым вечером, проведённым на кухне или в переписке допоздна, Ева и Мира находили всё новые и новые точки соприкосновения. Да и, если вы оба ставите учёбу в медицинском на первое место, найти их совсем не сложно. Оба ходили на одни и те же пары, видели одних и тех же преподавателей, писали одни и те же контрольные. У обоих были бесячие старосты, думающие о себе, а не о группе. Как оказалось, их лучшие друзья погрязли в отработках и совсем не думали о предстоящих экзаменах. Возможно, как раз они и были самыми обычными, нормальными студентами, которые в лучшие годы своей жизни не хотели видеть только книжки.
Бабушка с дедушкой Мирослава были такими же заядлыми огородниками, как и родители Евы. Ностальгии по детству среди грядок, цветущих роз и ромашек они с Евой посвятили несколько часов. По времени, когда можно было бегать босиком по тёплой земле, качаться на качелях среди ветвей деревьев, есть ягоды прямо с кустов, прятаться в теплицах, разбрызгивать воду из шланга в сторону солнца, чтобы сделать радугу, невозможно было не скучать. Ева не помнила, что за их забором часто пробегали, гавкая, беспризорные собаки. Мирослав забыл о вечных старческих ссорах бабушки и дедушки, которые бывают, когда люди живут вместе не один десяток лет.
Но самое интересное в их общении начиналось за пределами сходств. Конечно, приятно осознавать, что человек по ту сторону экрана такой же, как и ты, но куда более ценно узнавать его всё с новых и новых сторон, искать отличия, удивляться, иногда негодовать. Противоположности притягиваются, вот и их тянуло друг к другу какой-то безумной силой. Мирослав не понимал, как Ева может всё свободное от учёбы и посиделок в кафе с Лизой время находиться дома в четырёх стенах и на дух не переносить занятия спортом. Он сам регулярно выходил на пробежки в парк с Арли. Эти минуты помогали ему ненадолго отвлечься от мыслей на медицинские темы. Когда родители даже за ужином обсуждают необычные клинические случаи, бег становится жизненной необходимостью. Из-за Евы он начал слушать аудиокниги во время пробежек. «Преступление и наказание» уже давно закончил, поэтому и не обижался, что она слушала главы без него. Ева в ответ негодовала, как можно пить такую гадость, как чёрный кофе, и любить лакрицу.
Она когда-то писала стихи, он, как и сестра, рисовал, но никто из них пока не спешил делиться своим творчеством. Рисовать Мирослав начал, когда этим увлеклась Юля. Он был готов разделить любое из её многочисленных и быстротечных хобби, но краски и кисти, карандаши и клячки, холсты и бумага остались в жизни обоих дольше, чем на неделю. Юля всегда придумывала что-то: новых персонажей, бесконечные эскизы костюмов, мифических животных. Мирослав же пытался отразить на бумаге всё прекрасное, что когда-либо видел. Хотел остановить и поймать мгновения счастья и умиротворения. Одно лето он устроил себе пленэр на даче. Это было одновременно самое счастливое и самое печальное лето. Он был рад, что все детские воспоминания обрели материальную форму и украшали теперь стены в квартире его бабушки и дедушки, но бесконечно грустил, когда осознавал, сколько времени прошло с его последнего приезда и как бесповоротно постарели бабуля с дедулей. Быстротечность времени его пугала. Вдруг не успеет оглянуться, как пройдёт не один десяток лет, а он так и не сможет ничего достичь. Юля всегда говорила, что он страдает от недостатка фантазии и с тем же успехом мог бы фотографировать. Натюрморты и пейзажи она презирала. Но разве могут безжизненные пиксели передать эмоции и настроение, как хаотичные, но в то же время выверенные мазки? Может, он был слишком консервативен, но считал, что плотные мазки гуаши, рельеф масла и полутона акварели не передаст ни один экран компьютера. Кроме того, Мира был из немногого числа студентов, у кого не было проблем с рисованием альбомов по биологии и гистологии. Пока другие возмущались, что поступали не в Суриковское училище, он молча и медитативно рисовал. Даже если задача на паре стояла невыполнимой: нарисовать за полтора часа три клопа, два паука, двух мух и парочку комаров со стадиями их развития.
Портрет Евы лежал в столе и увидел свет только один раз, когда сестра Мирослава искала в его комнате маркеры. Во всех ящиках, даже там, где их и не могло быть. Лада ещё долго пыталась узнать, что это за таинственная незнакомка. Ставить своего старшего брата в неловкое положение ей очень нравилось.
Ева же писала стихи каждый раз, когда ей было плохо или ей делали больно, причём, чем хуже ей было, тем легче из глубин души поднимались слова, чтобы отпечататься на бумаге и затем затеряться среди тысячи листков в царившем всегда на её столе хаосе. Илья стал катализатором практически всех её стихотворений. Наивных, немного детских, с рифмой невпопад. Она писала, обливаясь слезами, в день расставания с Ильёй. Писала от одного вечера в клубе до другого, сидя затворницей дома. Карандашом, на любом клочке бумаги, который только мог ей попасться под руку. Писала в старых тетрадках, на оборотных сторонах чеков. Произошедшее на кафедре не оставляло её, сколько бы бумаги она ни измарала, ни порвала, ни сожгла в немом крике о помощи. Возможно, её стихи уже давно стоило собрать где-то в одном месте и выпустить сборник. Если бы была чуточку смелее и сильнее, то так и сделала бы. Но она никогда не перечитывала, что пишет. Отпускала боль и переживания, когда очередные строчки куда-то пропадали по необъяснимым и абсолютно случайным совпадениям каждый раз, как только за ней заходила Лиза. О дальнейшей судьбе своей писанины Ева не хотела даже знать.
К сожалению, и Ева, и Мирослав были в первую очередь студентами медицинского и своими увлечениями в полной мере могли насладиться только на каникулах, которые были слишком малы для того, чтобы уместить в них целую жизнь, которую у них отбирал институт, но это был их выбор. В первую очередь это касалось Евы, которая каждый раз под конец семестра превращалась в зомби, который на обычный вопрос «Как дела?» мог начать рассказывать один из вопросов к экзамену. Декабрь обещал быть весёлым. А потом… так далеко она ещё не заглядывала. Сейчас ей хотелось больше всего на свете закрыть долги по биохимии, сохранить автомат по анатомии, не слететь со стипендии и, самое главное, наконец-то выспаться. Бессчётное количество бессонных ночей, большая часть из которых была проведена с учебниками, а другая, чуть поменьше, – с Мирославом по ту сторону экрана телефона, давало о себе знать. Но не всем мечтам дано сбываться.
Мирослав ещё раз взглянул на надпись «была в сети вчера в 23:54», примерно подсчитал, сколько часов Еве предстоит спать, и прикинул, сможет ли она выспаться перед контрольной, после чего погасил свет в своей комнате и сам лёг под звуки рвущейся акварельной бумаги, раздававшиеся из соседней комнаты. «Опять Лада не в духе», – подумал он. Кажется, та переживала очередное расставание. Мирослав решил, что сон подождёт. Хорошо, что родители сегодня на сутках и никто не узнает, что они всю ночь будут смотреть «Сумерки. Затмение», её любимую часть, и есть мятно-шоколадное мороженое ложками прямо из пластикового ведёрка.