День третий
Оклемавшись от крепкого сна, так ласково предоставленного мне горстью снотворных препаратов, я снова начал борьбу за свое жалкое существование. Пройдя всего пару шагов вперед по коридору, я услышал нечто ошеломительное. Тонкая воздушная струйка карамели полилась мне в уши, на время заглушив все мои терзания и дурные мысли. Машинально я побрел далее по коридору, следуя за дивной мелодией и прокручивая в голове воспоминания связанные с ней. Насколько я помню, это любимая мелодия моего отца. Да, на самом-то деле, я отлично это помню, но изо всех сил пытаюсь забыть. Она вновь напомнила мне о недавних событиях, которые продолжают держать меня на поводке. Мелодия, напоминающая летнюю ночь, проведенную у прохладного моря с бокалом хорошего вина в компании овевающего со всех сторон тропического бриза и всепоглощающего, такого проницательного лунного света лилась будто отовсюду. И снова я погружаюсь в атмосферу скорби, душераздирающих воспоминаний. Лишь немного пройдя вперед, по звонкости ее исполнения я понял, что исходит она из большой, просторной комнаты, где акустика проявляет себя наилучшим образом. В нашей квартире это была самая крайняя комната с заколоченными окнами - отцовская мастерская, где он создавал и хранил свои произведения, коими нередко гордился, нежели наоборот.
Мой отец имел дар взглянуть на свое или чужое произведение совершенно объективно, без предначертанного обоснования и оценить по достоинству, в отличии от большинства предубежденных людей. Однажды он посмотрел на только проявленные мною первые снимки, сделанные на старенькую серебристую мамину камеру, и без всяких упреков и зазрений совести, глядя в большие, утомленные глаза ребенка, жаждущего наставления, голосисто произнес:
«Есть вещи, в которых ты сможешь проявить себя по достоинству. Есть искусство и его подражатели. Ты никогда не сможешь проявить себя в пародии на искусство».
Должно быть, мне следовало обидеться на него и возненавидеть до конца своих дней, но произошла обратная реакция — я зауважал его как никогда раньше и временно отложил свое увлечение, заменив его изучением живописи под отцовским руководством.
Дойдя до широкой двери из темного дерева, я с легкостью распахнул ее, уже надеясь лицезреть что-то невероятное: живого, целехонького отца, сидящего за столом и создающего эскиз к будущей не менее чудесной работе, без участия ненавистного Адама и без постоянных ссор с мамой; может, его призрака, неупокоенную душу, жаждущую бесцельно преследовать своих близких. Но пред моим взором открылась не столь мистичная картина. У ветхой ольховой стены, которая уже давно нуждалась в лечении из-за удивительной сырости с этой стороны квартиры, стоял старенький пыльный проигрыватель, на котором, точно планета по своей оси, если на нее взглянуть отдаленно, сверху, неторопливо вращалась избитая временем виниловая пластинка. Естественно, я был повергнут в шок. Во-первых, я не помню, когда в последний раз видел его и насколько давно слышал этот кристально чистый звук. Во-вторых, я уверен, что проигрыватель был включен не моими руками. Мною тут же овладели противоречивые эмоции: одновременно я почувствовал и страх, и удивление, и диковинное любопытство, вместе со встрепенувшейся ведомостью в мистических явлениях.
Но пиком моего изощренного поражения было кое-что иное. Обернувшись в сторону мольберта, на котором был закреплен холст с неоконченной картиной отца, активным помощником в работе над которой был Адам, я лицезрел конкретное продвижение в ее написании. Я помню,какой она была буквально вчера. Мазки окружали человека, его фигура, одежда были почти закончена. Сейчас же были дорисованы молодые сияющие руки. Мистические ладони переливались на солнце, словно искажённое отражение самого себя, в стремительно проезжающей машине. Оставалось лишь дописать лицо. Краски еще не успели высохнуть, стало быть, ночью здесь кто-то был. И не просто ворвался в дом, а писал картину отца в его неповторимой манере. Я не мог осознать происходящего.
Мои холодные пальцы прикоснулись к холсту - да, все верно, краска была еще мокрой. Обычно масляная краска сохнет один день, при жаре. Если в комнате холодно, то картина может стоять промокшей днями. Рядом с мольбертом лежали кисти отца, это был мой подарок на день рождения.
В голове было слишком шумно, словно я залез в осиное гнездо. Мыслей так много, что я не могу разобрать ни одной. Вот пролетает одна - кто мог продолжить писать картину? Друзья отца? Бред. Никто даже не пришел высказать свои соболезнования после похорон. Летит другая - Адам сейчас лежит в дубовом гробу. Вероятно сейчас черти прожигают его продажную душу. Кто же остается? Вылетает третья оса - я сам? Очень в этом сомневаюсь. Даже если я и лунатик, как же я смог бы творить столь совершенное искусство? Мои руки никогда не будут способны на подобное. И тут медленно и неуверенно подлетает еще одна - а что, если это отец? Может его дух еще тут? Бродит по дому, словно по темнице своего сознания, и ищет выход. Ведь говорят же, что самоубийцы в рай не попадают. Вполне возможно, что его дух не нашел покоя, и он решил вернуться в этот гниющий мир.
Я ухожу. Я нуждаюсь в свежем взгляде, мне нужно отрезветь от увиденного. Машинально иду по давно знакомому мне маршруту, который когда-то показали мне мои родители. Мы гуляли по этим улочкам и болтали, потеряв чувство времени. Этот город всегда напоминал мне муравейник - столь много хаотичного движения вокруг, что расслабиться невозможно. Тебя окружает туман рекламы, толпы людей, тонны машин. Я сбегаю к набережной в надежде, что река смоет мое помутнение, что она унесет грязные мысли на дно. Сейчас тут особо активно - большие компании людей проходят мимо, не замечая меня. Я становлюсь невидимкой. Молодые девушки больше не бросают на меня взгляды. Я чувствую себя так, будто мир игнорирует меня. Словно я уже вышел из игры. Я бесполезен и не поддаюсь ремонту.
Между отцом и сыном всегда есть специфическая связь. Я отчетливо помню, как он пытался привить мне свою страсть к живописи. Он просто хотел показать мне насколько это дело важно для него, в то время когда я имитировал интерес. У меня свои зависимости. С самого детства я учился черчению, низменно пытаясь заслужить его похвалу. Нужда в его поощрениях со временем стала перманентной, приравнивалась к необходимости дышать кислородом. Но слышать мне их доводилось не так часто, как хотелось. Уж так вышло, что я не наделен талантом к рисованию, коим владел он. И это меня расстраивало. В плане общего рода занятий у нас было не много точек соприкосновения. Плавно переливающиеся интересы горели синим пламенем. Я был восхищен простотой, но в то же время изысканностью произведения, созданного одним щелчком кнопки. Вспышка, и момент навсегда останется на листке бумаги.
Так вот, как я говорил, во всем всегда был виноват Адам. Это из-за него мама ушла от нас. Спустя две недели работы над картиной я стал замечать, что наш натурщик проводит слишком много времени с Офелией — моей мамой. Частенько я становился очевидцем их флирта, что в принципе бросалось в глаза, но не казалось преступлением против морали. Сначала я не стал придавать этому большого значения. Но в моих мыслях уже зародилось подозрение. Почему она отвечает ему взаимностью? Разве она больше не любит отца? Именно с этого все началось. Чуть позже меня это заметил и мой отец, но мама усердно утверждала, что он болен, что это, скорее, его сознание ему изменяет. Отец все твердил и твердил про предательство. Его сильно задевали ее обвинения в невменяемости, из-за которых его и без того разъяренный стан нуждался в успокоении. Недолго он находил его на дне бутылок дешевого алкоголя в местном баре. Затуманенный и размякший в спиртном разум выдавал поражающие размышления и поступки. Офелия лишь устало отводила измученный взгляд и говорила, что отец не в себе, продолжала настаивать на чистоте своих действий.
Она ушла, когда отец обвинил ее в измене с Адамом. Наш натурщик появился словно из ниоткуда. Я был его полной противоположностью. Его повадки, его таланты, его харизма. Все, чего не было у меня, имелось у Адама. В моих воспоминаниях навсегда остается тот самый холодный вечер, когда произошла драка между отцом и Адамом. Они так сильно друг друга поколотили, что оба стали неузнаваемы. Синяки заплывают под глазами, опухшие щеки скрывают твои скулы, а подбородок разбит в кровь. Смотришь на Якова, затем на Адама, и не знаешь кто из них является твоим отцом. В итоге, после этой очередной сокрушительной ссоры, она исчезла, оставив после себя лишь напрасные надежды, жалкие воспоминания и банку персикового джема.
Мои мысли прерывает кто-то стоящий в нескольких шагах от осыпающегося дерева под ярким детским зонтом с глупой иллюстрацией. Нагнетающую обстановку вдруг разбавил престранный персонаж. Я был готов взорваться на месте, вспыхнуть засохшими воспоминаниями, так едко въевшимися в мои внутренности и постепенно обжигающими все мое существо. И внезапно образовавшийся панический испуг, бросившийся на меня у мольберта, подталкивал меня к резким действиям, на которые я в принципе никогда не был способен. Я повернул голову в его сторону и чуть оступился, настолько удивительным был его наряд. Это был высокорослый, но худощавый мужчина средних лет с улыбкой дьявола. Его достаточно неброский черный парадный костюм был дополнен массой ярких, врезающихся в память аксессуаров. Одной из важнейших частиц его неповторимого образа был небольшой, довольно скромный бежевый фетровый плащ, заляпанный чернилами и явной одержимостью шоколадом. Он был изображен на его полупрозрачном зонтике, вальяжно разбросанный на некрупной тарели, был изображен на брошке, и даже глаза его отдавали определенной манией или нуждой в мании. Вдруг всю набережную, будто с помощью каких-то дивных чар, окатило сильнейшим ливнем, и весь сброд стал разбегаться кто куда. Только он продолжал стоять на том же месте и улыбаться так, будто ему посчастливилось осуществить свое заветное желание.
Легкими, манящими движениями он зазывал меня под зонт, уже промокшего до нитки, но все еще стоящего и внимающего его неповторимое очарование своенравности. Сомнительные типы чересчур часто врываются в нашу семью, которой больше нет. Взять того же Адама — кто он? Что на самом деле ему требовалось от моего отца, моей матери? Кем он был до этого? Я до сих пор не знаю ответов на эти непостижимые вопросы. Он исчез, а я слишком многого не знаю.
- Сэр, вам следовало одеться поплотнее. Разве вы не видели, какие тучи надвигались в эту сторону? - гнусаво протянул он и все догадки о его излишней очаровательности тут же растаяли. С его стороны повеяло наигранной настойчивостью и поддельной элегантностью. В то же время всего парой робких движений он приоткрыл занавесь к своей неуклюжести.
- Кто вы?
- Меня зовут Карл Востых, - вознесенно произнес он. - Волшебник и медиум в пятом поколении, - сразу видно, что он гордится собой и своей родословной.
Изначально его слова меня чертовки удивили. Я маялся одним злосчастным вопросом и ответ тут же поспешил ко мне. Или точнее, средство ответа.
- Вы простудитесь, и кому от этого станет легче? Вы о своих родных-то подумали?
- Да какая вам разница?! - я кинул взъерошенный взгляд в его сторону, будто на мгновение увидел в нем что-то душераздирающе гадкое, а затем вдруг выдал: - Моих родных это больше не побеспокоит.
- О, почему же не побеспокоит?
Сначала я захотел развернуться и уйти, потому что этот разговор не сулил мне ничего хорошего. Но некое любопытство тут же взяло меня под свой контроль, и следующие действия происходили под влиянием желания разузнать что-нибудь об этом странном существе, и возможно, отвлечься от обжигающего непонимания.
- У меня больше нет родных.
- Сочувствую, - буквально прошептал он, склонив глаза вниз, а затем резко поднял их - Они погибли?
Он не боялся задавать провокационных вопросов.
- Отец погиб, - на вздохе произнес я и наконец-то стал под его несуразный зонт.
Почему-то на его лице я не заметил ни доли эмоций. Будто его совершенно не удивило, что моего отца больше нет. Будто это нормально, в порядке вещей. Но я не принял это на свой счет как оскорбление и лишь сильнее загорелся любопытством.
Мы сделали пару шагов на пути к полусухой вишневой лавке, которая все это время находилась под листвой томящегося за оградой дерева. Я больше не имел нужды в разговоре с ним, но во мне уже разгоралось новое желание. Я подумал, возможно, именно он сможет разрешить мою непонятнейшую ситуацию, возникшую так нежданно. Несмотря на то, что я не верил в судьбу и бога, возможно, мне удастся узнать правду именно таким своеобразным способом. Ведь именно в ней я сейчас нуждаюсь. В правде. А возможно, я нуждался в ней всегда, не только сейчас. Именно поэтому мне и нужна помощь. Правду не выведать из воздуха, иной раз приходится верить в самые невероятные вещи. Особенно, когда тебя настигает отчаяние.
- А как же ваша жена? Иль вы холост?
Меня малость поразило его предположение. Неужели с самой молодости нужно бежать под венец?
- Нет у меня никого, - невозмутимо отрезал я и присел на лавку.
Я мог спугнуть его своей новоприобретенной резкостью, пришедшей вместе со сжимающими воспоминаниями об ушедшем, но напротив — каким-то чудом мне удалось его заинтересовать, и тогда помощь сама обратилась ко мне:
- Должно быть, вы очень скучаете по своему отцу, - в ответ я кивнул.
- У вас не осталось вопросов к нему? - ненавязчиво спросил Карл, и я сразу понял, к чему он клонит. Возможно, именно таким способом — блуждая по сентиментальным окрестностям города в поисках разбитых горем горожан, он и находит себе клиентов.
- Между нами осталась пропасть недосказанности. И если бы у меня была возможность еще раз поговорить с ним, то это спасло бы меня от мук одиночества.
- Ваша проблема мне ясна, - напыщенно произнес он и жиденько ухмыльнулся, - Вам просто необходимо поговорить. И все сомнения вас покинут. И все эти страдания вас больше не побеспокоят.
- Это возможно?
- И это вы спрашиваете у меня?! - он ветрено рассмеялся и хлопнул в ладоши, - У медиума в пятом поколении?! Конечно же возможно! И видно, что в данной ситуации это просто необходимо.
- Я думаю, его дух блуждает в нашей квартире... - неуверенно начал я, но он с резким радостным хохотом меня перебил:
- Так! Хорошо! Рассказывайте все!
- Уже не первый день я замечаю разные несостыковки, мелкие изменения. Вещи меняют свои места, растения поливают сами себя... - продолжил я, а затем на секунду замешкался.
- Продолжайте!
- А сегодня из его мастерской я услышал мелодию, исходящую из проигрывателя. С уверенностью могу заявить, что я даже не знал, куда отец в последний раз его запрятал.
- Похоже, что он действительно к вам вернулся, - пролепетал он довольно.
- Но самое удивительное, - вдруг оживился я, и мои слова стали звучать громче, четче, - картина, которую ему не удалось закончить при жизни, стала преображаться. Видно, он хочет ее закончить. Мне кажется, что это все-таки он. Никто иной не способен сымитировать его магические руки.
- Ситуация мне ясна, - после этих слов, погода стала меняться — жуткий ливень резко прекратил терроризировать город, а блеклое солнце лениво пустило свои тусклые лучи. - Но для того, чтобы узнать, правда ли это ваш отец, и для того, чтобы поговорить с ним, мне нужно побывать в вашей квартире.
Он спрятал свой зонт и мы встали с лавки.
Я принимал во внимание весь риск, оберегающе предоставленный мне моим предположением, но больше всего мне хотелось все узнать, не внимая позывов разума о возможности катастрофических последствий.
- Да, нам немедленно нужно отправиться туда! - вдруг воскликнул я и несколько метров промчался вперед к своему дому, но опомнился и добавил: - Кстати, меня зовут...
- Да-да, я знаю, - он вновь меня перебил, - тебя зовут Марк. Идем же!
Я вмиг переполнился верой в него, и волшебное настроение чутко стало разливаться по моему усталому телу. Молниеносно на моем лице заблистала редкая улыбка, но лишь на несколько секунд. Затем я окинул беглым взглядом все вокруг и наткнулся на бейдж с моим именем, привольно болтающийся на моей старой голубой рубахе. Оказывается, что не заморачиваясь с утра, я накинул вчерашние вещи. Но мою веру уже было не остановить. Я непоколебимо вбил себе в голову надежду на такой желанный ответ.
Когда мы добрались до моей квартиры, я окончательно врос в эту магическую атмосферу таинственного ясновидящего. Я был уверен в его силах, как в пальцах на своих ногах. Да и почему нет? Помню, еще в пятилетнем возрасте на той же бирюзовой набережной к нам с папой, точно касатка среди планктона, подплыла завешанная узористыми платками гадалка и стала нашептывать мне мое будущее. Просто так схватила меня, запуганного малахольного юнца, за руку и стала твердить мне о больших свершениях, настойчиво утверждать то, что я обязательно стану Кем-то в творческой сфере, именно с большой буквы Кем-то. Отец все стоял в стороне и хохотал с моего искривленного от удивления лица. А может, он смеялся с ее слов. Возможно, сегодня мне удастся это узнать.
Я, не медля ни на секунду, повел его в мастерскую. Ведь именно там происходят все чудеса.
- О, я чувствую что-то... - стал молвить медиум, водя по воздуху руками и разглядывая все вокруг. - Я чувствую чье-то присутствие... Определенно, точно! Точно, определенно!
- Что? - вдруг сорвалось с моих губ. Я завороженно наблюдал за каждым импульсом в фалангах его пальцев и внимал каждый немой шорох его губ. - Что вы видите?
- Тссс! - он приставил палец ко рту и кинул на меня разгневанный взгляд. - Вы можете спугнуть его!
Я стыдливо оступился и чуть не поддался своей неуклюжести, но вовремя удержал равновесие и не упал на холодную плитку.
- Мне кажется, что здесь находится молодой человек.
«Адам?!» - вихрем пронеслось в моих мыслях. Мне захотелось выкрикнуть это имя, но я уже был пристыжен званым гостем и поэтому смолчал. Всего несколько минут работы ясновидящего и я уже похож на яичницу под горячим солнцем — мне невероятно жарко. Даже не так, мне просто немыслимо жарко от его, казалось бы, пары невнятных предположений.
Карл повернулся ко мне передом и увидев мое вспотевшее, изнемогающее лицо, улыбнулся и заиграл черными густыми бровями.
- Да! Здесь есть молодой человек, - продолжил он метаться по комнате. - Он неприятен вам, не так ли?
Не успел я положительно кивнуть, как он подпрыгнул к той самой незавершенной картине и будто бешеный, страдающий пес взвыл следующее:
- Я вижу его! Это он! Это точно он! Ваш отец! Он здесь! Он точно здесь!
От этих слов меня окончательно укачало. Резкие, несуразные движения медиума, его образ, вопиюще горящий голос и такие нужные мне слова просто мгновенно взорвали мой привыкший к тихой, никчемной жизни мозг.
- Ну же! Задавайте вопросы! - не отрывая бледных рук от холста, он повернул ко мне длинную шею и я тут же заметил, что его глаза будто светились, - Быстрее, пока он находится в поле моего зрения, пока я могу к нему обратиться!
Мои мысли смешались в салат привокзального формата. Из них можно было сделать несвежий, отвратительный на вкус и запах бутерброд, и выбросить в мусорный ящик за дешевой забегаловкой на окраине, где его сможет подобрать единственный человек, которому вероятно было бы приятно выслушать их основание.
Что мне нужно спросить? Какой ответ вновь подарит мне спокойный сон? -Ответ, на какой вопрос может вернуть меня в прежнее состояние? Тонна вопросов взвалилась на мои хрупкие плечи. Я не мог выбрать что-то одно. Не мог определиться с таким трудным выбором.
- Задавай же хоть что-нибудь! - взъерошено замотал головой мистер Востех.
- Он верил в меня? - не обращая внимания на советы внутренних голосов, бездумно выронил я. Видно, именно этот вопрос может подарить мне долгожданный покой.
- Что? - раздраженно крикнул он. - Что вы имеете в виду?
- Верил в то, что из меня может что-то выйти? Верил в то, что я смогу покорить сцену большого театра? Верил ли в мой выбор? Он верил в меня? - на мои покосившиеся глаза уже буквально подступали горькие слезы, настолько я был эмоционален, настолько бурно реагировал на каждое событие. Это досталось мне от матери.
- Погоди, погоди... - медиум снова отвел от меня раздраженный взгляд и всей силой уперся лбом в сухой край холста. Его длинные тощие пальцы стали шариться в кармане набухшего от дождя плаща, а сам он нашептывал что-то в невидимую пространственную воронку. Выхватив из кармана маленький серебристый звоночек, он стал трезвонить в него что есть мочи и при этом продолжал громко говорить: «Прошу прощения, сэр, но мы вынуждены вас побеспокоить. Вы заставили недурно поволноваться своего сына. Он теперь похож на альбиноса. Мне кажется, что теперь вы могли бы одарить его лаской за годы послушания и верного служения. Ответьте лишь на один его вопрос: вы верили в его силы, касающиеся актерского мастерства?»
В этот момент меня посетила катастрофическая жажда. За это время я потерял слишком много жидкости, истекая пекущим потом.
- Ты слышал? - обернувшись, Карл шепотом обратился ко мне, и снова на его лице проскользнула мимолетная улыбка. - Он говорит.
- Что он говорит? - зачарованно прошептал я в ответ.
- Цитирую: «Я всегда был чрезмерно строг с тобой, дорогой мой Марк. В наших отношениях было море взлетов и падений. Ты мог гордиться мной, а я тобой. Но у нас такого не было. Ты гордился мною постоянно, беспрекословно, не взирая на мой характер и обстоятельства, а я тобой нет. Или точнее, я не мог этого показать. Иначе ты опустил бы руки, ты не работал бы над собой. Пойми меня правильно, это один извсеми известных способов воспитания сильного человека. И теперь, когда я больше не могу тебя воспитывать, а тебе больше некуда тянуться, я могу с уверенностью заявить, что я всегда был горд тобой. Я всегда был уверен в твоих силах и твоем таланте в театральном искусстве», - возвышенно произнес мистер Востех и на выдохе изнеможенно упал на пыльное, обернутое целлофаном старческое кресло.
Я не мог поверить своим ушам, хотя так хотел. Тонкой линией утреннего рассвета неповторимо разошлись мои губы и на моем уже холодном, перегоревшем от переживаний лице засверкалагромоотводящая улыбка, совершенно иная, искренняя и неподдельно чистая, что в моем случае случалось редко. Губы — чуть ли не единственное, что было видно под моими бинтами.
Я узнал. Ощущение, будто проник по ту сторону мира и впитал какие-то невообразимые эфиры, от которых меня дурманит. Я наконец узнал, что отец верил в меня. Он не покидал веры в меня до своего трагического конца. А это значит лишь одно — я могу смело брать ситуацию в свои руки. Теперь я могу делать то, о чем так безнадежно мечтал, о чем бредил во тьме ночной, о чем видел красочные, будоражащие воображение сны и таинственные ведения.
За работу мистера Востеха мне пришлось отвалить немалую сумму. Но признаться, это того стоило. Мое сердце теперь спокойно. Моя жизнь должна кардинально измениться. Приняв наличные из моих трясущихся рук, он напоследок зверино улыбнулся и устало поковылял в затемненный переулок.
Я - сияющие доспехи рыцаря. Я - довольная улыбка миллионера. Я преисполнен доселе неведомым мне чувством уверенности, подрывающем мою стабильно безуспешную жизнь. Если бы мне дали двойную дозу снотворного, то вряд ли оно смогло бы остановить меня от похода в театр.
Я вхожу в грандиозное по своему архитектурному замыслу здание, в котором обитают элегантность и роскошь, в котором перерождается всем издавна известные истории в доселе невидимом свете и рождаются альтернативные вселенные. Как же сильно я мечтал увидеть наизнанку столь гармоничный мир героев и красавиц. Лицезреть утопию за кулисами было для меня восьмым чудом света. А участвовать в ней и вовсе немыслимо.
Под влиянием воодушевления я двигаюсь по неизвестным мне коридорам и достигаю класса актерского мастерства. Сейчас тут происходит приготовление к новой пьесе. Здесь господствует бардак и хаос, но он кардинально отличается от такового в городе. Здесь витает атмосфера сплоченности и жизнерадостности. Или это просто у меня столь хорошее настроение?
Влиться в эту обстановку и попытаться проявить себя — не удел моих возможностей, предоставленных этим волшебным местом, а лишь часть тягучего наслаждения попытки перерождения в живое произведение искусства. Зачастую в юности, не отрывая глаз от своего отражения в зеркале, принимая во внимание ошибки мимики, ораторские оплошности, я занимался самообучением, несмотря на то, что это дело было для меня, можно сказать, под запретом. Теперь все совершенно иначе, все стало сложнее и за моими ошибками будут наблюдать профессионалы. Я просто обязан раскрыть им всего себя, всю свою тончайшую натуру и доказать, что мое бренное существование хоть чего-то стоит, что я не просто так появился на свет. Скоро начинается урок актерского мастерства, после которого выберут третьестепенных персонажей пьесы. Я включаю все свое обаяние, на которое только способна моя сущность, с целью поразить окружающих.
- Эй, ты, в голубой рубахе, теперь твоя очередь! - костлявой рукой торопливо подзывает меня к себе учитель с шелковистыми седыми волосами, собранными в конский хвост. - Давай ты изобразишь солдата в окопе.
Мгновенно я ориентируюсь и соображаю падение на пол, стараясь скорчить лицо, отображающее одновременно и страх, и гнев, и патриотизм. Выходит какая-то нелепость. Он просит меня встать и для начала избавиться от моей маски в виде свежих бинтов, скрывающих мое безобразное телесное увечье. Учитель спрашивает мое имя, род деятельности. «Вероятнее всего, его заинтересовала моя игра!» — тут же эхом отдалось у меня в голове. Я, не скрывая радости, представляюсь Марком Куммером, фотографом в журнале «Дэйлиз-Дью». «Мне 23 года, и я всю жизнь мечтал стать актером. С раннего детства я представлял себя на сцене. Сейчас я молод и перспективен, а главное – горю желанием развиваться и учиться!» - сказал я. Учитель усмехнулся, а затем добавил: «В тебе что-то есть, старик. Приходи завтра на 2 часа дня, будешь учиться дальше. Может, и выделим тебе роль».
Я снова одеваю свою маску и ухожу довольный до чертиков. Думаю, мы с ним подружимся. Он уже стал неформально называть меня, будто я его приятель. От него исходит некая положительная, воодушевляющая энергия, от которой я чувствую себя увереннее. После победного ужина, я обнаружил у себя резонную необходимость в пополнении энергии и взвалился на перистую подушку, перед сном вспоминая сегодняшнюю встречу с медиумом, давшую мне желанное умиротворение, и, конечно же, поход в театр, определенно давший мне радость тысячи солнц.