День четвертый
Я словно заново родился! Сегодня важный день – это новая страничка моей жизни. Я знаю, что должен воплотить свою мечту в жизнь. Я понял, ради чего я жил. Это моя высшая задача. Теперь я должен посвятить всего себя этому делу. Мигом собравшись, мне довелось мчаться на прежнюю работу, которая больше не могла удержать меня, отныне я не имел надобности терпеть ее издевки. Удивительно дождливая погода все так же грозно нависала над грустным городишкой. В транспорте так же отвратно, как и снаружи – люди пачкаются, а затем несут грязь внутрь. В итоге, я еду в болоте, вместе с безликими особями. Какой-то парнишка уступает мне место. Видимо, я выгляжу не лучшим образом. Я слегка не выспался. Сон не давался мне, ведь весь мой разум заполняли мысли о будущем - гастроли, путешествия, фанаты. Конечно, это будет не сразу, но все же благодаря моему упорству я стану успешен. На удивление, я уверен, что смогу покорить сцену большого театра. Не зря же отец верил в меня.
Передо мною вновь предстало безучастное лицо все такой же отстраненной и брезгливой Клавдии. Она бросает на меня отрывистый взгляд и продолжает что-то набирать на ноутбуке своими длинными черными когтями, при желании которыми можно убить надоедливого сотрудника или случайного прохожего. Я иду прямиком в кабинет вечно занятого или, по крайней мере, делающего такой вид начальника. Доброе утро, говорю я ему. Невозмутимое лицо медленно поднимает глаза и осматривает меня, затем произносит:
– О, доброе утречко! Как ваше лицо? Ожогов не осталось?
– К счастью, нет. Я пришел сказать вам, что нашел дело своей мечты и теперь хочу уволиться. Были приятно с вами поработать.
– Уволиться пришли? – усмехнулся он, затем издевательски добавил.– Удивительное заявление, ведь вы у нас никогда и не работали. Так что не задерживаю.
Такого ответа я не ожидал, и ответить было особо нечего, поэтому я просто молча развернулся и ушел. Надо же, «вы у нас никогда и не работали». Да, я не был работником месяца, но позвольте, каждый хочет, чтобы его труд ценили. Настроение существенно упало, и я решил поспешить в обитель вымысла и маскарадов. Взбежал по мраморным ступенькам, ведущим к новой жизни, и залетел в класс. Сейчас тут было слегка мрачно – свет не был включен, и в атмосфере полумрака задумчиво стоял преподаватель, рассматривая стопку бумаг в руках. Только подле его стола горела одинокая лампа. Я поздоровался и спросил: «Можно ли начать раньше?».
– О, это ты, - он обернулся и поправил свою прическу. Он говорил очень тихо, почти шептал. – Я сейчас занят, сходи пока что на регистрацию в третий кабинет.
Там сидела очень статная женщина за компьютером. Я стал бережно заполнять анкету, раздумывая, какой псевдоним хорошо подошел бы мне.
Я вот подумал, неплохо было бы притвориться кем-то другим. Думаю, и искренне надеюсь, что не ошибаюсь, у меня отлично получается притворяться. Иначе я б и не совался в этот прелестный мир перевоплощения. Выбирая псевдоним, я могу стать кем-угодно — американцем, французом, итальянцем. Внешность будет указывать на истинные корни, но люди узнают обо мне нечто иное, возможно необычное, и это привнесет особый интерес к моей таинственной персоне. Это невероятно и потрясающе, ведь в данный момент я собираю сам себя по обрывистым кусочкам бракованного пазла. Я создаю образ, который вскоре будет у всех на виду, и он может быть таким, каким я захочу его сделать. Лишь я и только я. Неизведанная ранее ответственность меня более чем забавляет. Может, Рик Морган? Или Морган Рикман? Феликс Броков или Эллиотт Маккензи? Я могу быть кем угодно и эта угодность доселе не радовала меня, ибо все всегда решалось за меня кем-то другим. Отныне все по-другому. Теперь я сам вершитель своего настоящего.
Я возвращаюсь в класс и изображаю короля. Движения кистей становятся легкими, плавными, величественными. Я представляю, что у меня есть тысячи слуг, и мое лицо преображается. Подбородок приподнят как у сфинкса, никогда не смотрящего вниз. Взгляд строгий и уверенный. Я воплощение грации и величия. Я судья и я палач.
Меня прерывает та самая тучная женщина из третьего кабинета, она зашла к нам и говорит:
– Вы допустили ошибку при заполнении. Назовите имя, фамилию, отчество, год рождения.
– Марк Куммер, третье февраля девяносто третьего.
– У нас уже зарегистрирован Марк Куммер. Он приходил раз в две недели. Молодой парень, фотограф. Вы – не он.
– Да что же вы такое говорите? Я – Марк! - возмущенно сказал я.
– У тебя ужасное чувство юмора, - будто вдруг вспомнив что-то важное, вмешался седой учитель. Он вызывающе на меня посмотрел. - После того как ты вчера пришел, я вспомнил о Марке и навел справки. Он умер пять дней назад.
Умер. Да, как же?! Вот он я стою. Тут я! Я мыслю, а значит - я существую. Почему меня преследует мысль, что от меня кто-то хочет избавиться? От таких бредней у меня начинается сильная головная боль. Острие входит мне в мозг через затылок и начинает раскаляться, запекая мою голову изнутри. Эти слова режут меня не хуже, чем это сделал бы скальпель.
– Не могу я больше слушать это! Перестаньте врать! Это ложь, – громом вырывается из моих холодных уст. Я обессилен и подавлен от таких резких и разящих заявлений в мою сторону.
Мигрень накрывает меня все больше. Я начинаю глубоко дышать, будто бы тону, сердце выпрыгивает из груди, я глотаю все больше воздуха и запихиваю сердце обратно в грудную клетку. Мне просто необходимо уйти. Вернуться домой, чтобы прийти в себя.
Дома все знакомо. Я тщательно закрываюсь – замок, засов, цепочка. Затем я задергиваю все шторы и оказываюсь в утробе матери. Моя голова кипит, от чего я начинаю таять и сливаться с домом. Мое тело словно сделано из воска, вот рука больше не слушается и невольно прогибается в обратную сторону. Я отвожу взгляд и смотрю, как моя нога стекает на ковер. Прежде чем окончательно я пропитаюсь через паркет до самого фундамента, я успеваю взглянуть на картину отца.
Сначала я подумал, что у меня жар – картина была окончательно дописана. Собрав остатки руки в карман, я ковыляю к мольберту. Вглядываюсь в портрет Адама, словно в отражение самого себя и пытаюсь найти различия. Ко мне медленно подползает осознание в облике натурщика. Он заходит из-за спины и бьет меня, от чего я извиваюсь на полу. Затем опускается на колени, плавно продвигаясь к моему уху, и нежно шепчет мне «Ты должен знать, кто есть кто на самом деле. Но самое важное, ты должен знать, кем являешься ты сам».
Я все еще лежу на полу. Закрыв шторы я нахожусь в изолированном пространстве, но я не чувствую себя одиноким. Сложно сказать, сколько прошло времени. Передо мною моя онемевшая рука. Рука из воска. Я смотрю на нее как на чужую и думаю: «Мне ли она принадлежит?». Тихий шепот проникает в ушную раковину: «Я становлюсь невидимкой. Я чувствую себя так, будто мир игнорирует меня. Словно я уже вышел из игры. Я бесполезен и не поддаюсь ремонту».
Я думаю о нашей семье. Семейные узы это всегда сложно. Я помню, как мы играли в монополию. Казалось бы, что может быть проще и незатейливее? Я тогда был в начальной школе, папа становился популярнее, а мама была просто счастлива. Игра состоит из поочередных ходов игроков, скупки карт. Выигрыш зависит от обдуманных покупок и правильного решения проблем. Смысл монополии в выживании? Я помню, как мне попалась самая хорошая карта в игре, с ней я был непобедим. У папы напротив - была ужасная ситуация, он проигрывал. Смысл монополии в имитации? Я мог бы, и даже хотел, отдать ему эту карту. Но тогда я погибну сам. Я мог бы дать карту, с условием иммунитета, но тогда под удар подставляется моя мама. Ужасно играть со своей семьей. Смысл – выжить, превзойти и разорить конкурентов. Это далеко не семейная игра.
«Знакомые вещи кажутся чужими, и наоборот» - настойчиво повторяет мне шепот.
Я думаю о проблемах людей. Многие люди, подвергаясь отчаянию, начинают придумывать оправдания другим человеческим особям. Вы недооцениваете возможность людей мечтать. От плохой жизни человек начинает задаваться вопросами «За что?», «Почему я?». И придумывать невероятные логические цепочки. Люди не могут понять, что на самом деле все просто. Почему тебя не повысили? Да потому что ты бездельник, а не от того, что начальник козел. Почему от тебя ушла жена? Не нужно бежать к гадалке за советом. Все просто – она тебя не любит.
«Новое утро - новая жизнь» - нежно шепчет Адам.
Иногда люди попадают в столь тяжелые ситуации, что не могут принять правду. Им настолько невыносимо наблюдать за действительностью, что они закапываются в своих убеждениях все глубже и глубже, пока не поверят в собственные слова. Например, ему стыдно, что его избил и обокрал уличный сорванец, и тогда он рассказывает, что он дрался за честь девушки. К тому же, сразу против троих. И был героически одолён в бою. Рассказав эту история более десятка раз, он потихоньку начинает верить в ее существование.
«Я не чувствую себя полноценным без него. Это странно звучит, но я даже не чувствую себя собой» - цитирует меня до горечи сладкий голос Адама.
Адам умер пять дней назад. Марк умер в тот же день. Когда живешь под постоянным гнетом, жизнь становиться невыносимой. Когда не видишь и малейшего шанса на исполнение мечты, жизнь лишается смысла.А имела ли она смысл вообще?
«Смотришь на Якова, затем на Адама, и не знаешь кто из них является твоим отцом».
Адам и Марк похожи на две стороны монеты. Форма одна, содержание разное. Орел и решка. Две противоположные фигуры на шахматной доске. Теперь я понимаю, откуда взялся Адам в моей жизни. Я начинаю стягивать бинт с лица. Моя восковая рука выглядит так же, как и рука на картине. Вглядываюсь в лицо Адама и вижу в нем Якова. Вижу в нем себя.
– Одного сына тебе не хватало, решил еще и меня эксплуатировать. Но зачем же нужно было меня убивать? – издевается надо мною плутливый натурщик.
– Я не убивал тебя, Адам. Ты наглотался таблеток.
– Не убивал меня? Но это определённо ты стал причинной смерти Марка.
– Марк не выдержал давления холодных пальцев жестокой жизни, которая с забавой наблюдала над его тщетными попытками изменить свое бесталанное естество, но в итоге все-таки раздавила его. Я был отрешен от него, – со слезами на глазах говорю я. – Меня полностью поглотила работа над картиной. Я... Я раскаиваюсь.
– Ты не оказывал никакой поддержки ему, неудивительно, что он спрыгнул с крыши.
– Я не хотел этого!
– Как же, – сверкают сапфировые глаза Адама. – Дай угадаю, со своей верной и любящей женой ты тоже не хотел ругаться? Ты не виноват?
– Офелия? Но я же думал, что... – моя восковая голова тоже начинает таять, и я с трудом произношу слова. – Что это ты.
– Обрек жену на одинокую жизнь, довел сына до суицида, убил воображаемого друга – не малые заслуги.
– О последнем не сожалею, – глухо отрезал я.
– Как ты думаешь, что поможет искупить твои грехи?
– Без понятия. Я совершенно убит и не могу думать.
– Именно. Убей себя. Здесь и сейчас, - настаивает Адам. – Ведь ты уже делал это. Это ты наглотался таблеток тогда. Доведи начатое до конца.
Я молча иду за пистолетом. Черным, металлическим, тяжелым пистолетом девятого калибра. Восковая рука хватает его и несет к мольберту. Моя ли это рука? Я снова всматриваюсь в картину. Дуло пистолета направлено прямо в мой мозг. Прежде, чем Адам нажмет на курок, я вспоминаю всю историю сначала.