День второй
Новое утро - новая жизнь. Завтрак кажется вовсе не таким питательным. Я отбрасываю прочь яичницу и бекон. Я хочу ту овсянку, что каждое утро ел мой отец. Ежедневно он повторял мне простые истины:
«Сын, посвящая всего себя чему или кому-нибудь, научись отпускать. Как бы сильно ты не стремился к чему-то, твоя тяга может сделать еще более разрушительный эффект. И напротив, небольшой перерыв может оказать большую пользу, чем месяцы пустых попыток».
На его столе всегда был беспорядок, меня удивляло его отношение к своему рабочему месту. Но этим утром меня больше удивило само наличие беспорядка - перед похоронами я убирал во всей квартире. Вчера я не заходил в его комнату, но ручаюсь, там было убрано. Кто-то ворвался в наш дом? "Наш" - повторил я. Теперь уже не наш, а мой. Мне все еще сложно свыкнуться с мыслью, что его больше нет. Кто же сделал этот беспорядок, блуждало у меня в голове. Это было словно тупик, среди бесцельного скитания по коридорам моей жизни.
Моя пустая квартира стала для меня символом моей пустой жизни. Кухня больше не была полна пряными запахами. Из спальни не доносилось урчание и наставления. В мастерской я больше не чувствовал запах краски. Холсты остались на прежних местах. Часть картин была готова к выставке, некоторые были не дописаны. При взгляде на вещи отца я хотел умереть. Я ненавидел всех и каждого. Ненавидел людей, которые безразлично проходили мимо. Ненавидел отца, который своим уходом отверг меня. Он наложил на себя руки и при этом не оставил предсмертной записки. Я ненавидел себя за то, что не остановил его. Я мог бы избавить себя от навязчивых мук одним движением острого лезвия, как это сделал он, но я не смогу себя убить, так как слишком слаб для этого.
Воспоминания плывут перед глазами, словно вода на порогах быстротечной реки, разбиваются о скалы моих переживаний и по кусочкам собираются в истоках моего сознания. Что-то блокирует их. Что-то внутри меня хочет, чтобы я жил дальше. Основной моей защитой всегда было забвение, и в этот раз оно хотело быть моим врачом. Но я не нуждаюсь в помощи. Я нуждаюсь в объяснениях. Почему все случилось именно так, и почему именно со мной?
Ответ на этот вопрос не раз всплывал на похоронах. Одни говорили, что это Бог посылает нам испытания. Другие говорили, что все то, что мы проживаем - мы должны пережить. И это сделает нас теми, кем мы должны стать. А я говорю, что это полнейший бред. Я доказываю: "Это лишь оправдание для страдающих людей. Вот я страдаю, но после этих слов оказывается, что я страдаю не просто так. Это было мне предназначено. Теперь я стану тем, кем должен стать. О, теперь должно стать легче. Как гора с плеч".
После таких слов на меня ошарашенно смотрят, а я продолжаю: "Оказывается, есть смысл во всех моих страданиях, представляете? Это Бог так задумал. Он однажды придумал план вселенной и запланировал, что я буду страдать, чтобы потом измениться. Здорово, правда? Теперь так хорошо стало".
Возмущенные возгласы слетают с губ, а я настаиваю: "А знаете, вполне возможно, что нет Бога. Нет судьбы. Нет смысла жизни. Просто нет его! И я всего лишь грущу и тоскую, а не прохожу предначертанный мне путь. Я просто страдаю, а не из-за какого-то всемогущего существа. И я просто хочу, чтобы вы оставили меня в покое!".
За спинной проносится: "Тяжелые судьбы у великих людей". Да, это так. Мой отец был великим. Может быть теперь, после смерти, о нем заговорят, кто знает? Он был человеком настроения. Иногда мы с ним не понимали друг друга. Всегда выделялся его особый взгляд на мир, взгляд творца. По мнению многих, он был непризнанным гением. Его работы пользовались спросом, но цена у них была вовсе не шестизначная. Бывали такие периоды, когда он закрывался от всех и не писал картины месяцами. В такие периоды он казался другим человеком - другой взгляд, иные повадки, даже стиль речи отличался. Но при всех его недостатках, я не мог его покинуть. Я чувствовал особую благодарность за то, что он дал мне жизнь.
Холодный ветер безмятежно развивает остатки моей юности. Внутренний сквозняк продувает старые, уже пыльные воспоминания, при затрагивании которых возникают первобытные чувства. Я никогда не был уверен в завтрашнем дне или в том, что впереди меня ожидает только радуга, но я всегда был уверен в своем отце. Я был уверен в том, что он будет со мной до конца. Мне никогда не приходилось ожидать от жизни слишком многого, а все благодаря неисчерпаемой поддержке со стороны самого родного и понимающего меня человека, который совершенно внезапно выпал из моих серых дней. И с большой опрометчивостью в голове, я перебираю всевозможные варианты причин произошедшего. Порой хуже неизвестности и быть ничего не может.
Каждый день я замечал в нем изменения. Незначительные отличия, которые вскоре послужили кардинальному перевоплощению. Я видел, что с ним что-то происходит, что-то гложет его уже долгое время, что он страдает от чего-то день за днем, пытаясь раскрыть сюжет своих переживаний посторонними способами, но моя боязливая натура предпочла оставаться в стороне. Я был уверен в его силах. Он не единожды спасал меня, стало быть, был в силах спасти и себя. Но оказалось совсем иначе. Мы не делились друг с другом секретами, но он видел меня как на ладони, а я блуждал догадками, что творится в его голове.
Мое утро проходит нечаянно и безобразно — все мои действия небрежны, не имеющие смысла и не ведущие никуда дальше. Я лишь повторяю одно и то же день за днем, не имея конкретизированной цели, надеясь дождаться чего-то нового, невообразимо нечеткого события, переломного момента иль внезапно образовавшегося поворота на дороге моей жизни. Хоть я и работаю фотографом, и на первый взгляд эта работа кажется невероятно легкой, большую часть времени я вовсе не снимаю, а просто проявляю снимки. В маленькой темной затхлой комнатушке мне доводится проводить львиную долю всего своего времени, что неоспоримо вводит в отчаяние. Я предпочел бы ездить в захватывающие места и фотографировать какие-нибудь необычные пейзажи, интересных людей, но начальство видит во мне затворника, способного лишь на черную работу. И не сказать, что я удивляюсь этому, я уже поведал о том, что таланты обошли меня стороной, но в этих поручениях есть бесчестность и даже доля жестокости.
В офисе было как-то непривычно. Я чувствовал себя не в своей тарелке после похорон. Вновь стаей волков меня атаковали сомнения. Подкожной иглой неопознанности меня пытали только что приобретенные страхи. В голову прокрадывались непостижимые идеи и замыслы. Внезапно у меня возникло диковинное жамевю, но эти люди, эти недовольные лица мне до боли знакомы. Мимо проплыла вечно хмурая и тучная Клавдия, как всегда озлобленная неразберихой в личной жизни и неудачным выбором карьеры. У нее всегда такой замученный и уставший взгляд, будто она уже годы переживает собственную гибель. Взмахнув длинным черным плащом, Клавдия стряхнула с него прозрачные капельки только что громыхавшего ливня, и привычно скривившись, повесила на свой стул, не сказав никому ни слова, наживая себе новых неприятелей. Она не просто не поздоровалась со мною, нет. Это было абсолютное игнорирование. В дебри моего сознания прокралась злоба и с лихвой оторвалась на моем настроении, из-за чего немедля я направился в свою каморку. Над моим незаконченным заданием потела моя сменщица. Дело это не сложное, но очень кропотливое. Важно точно совершать определенную последовательность действий. Иногда это утомляет. В такие моменты я обычно начинал фантазировать. Сидя в темной комнатушке, это легко удается. Я представлял, как летаю над лесной рекой. Пролетаю у самой воды и слегка касаюсь ее ладонью. Затем река обрывалась - там был водопад, и я летел вниз быстрее, чем вода, и окунался внутрь, достигая дна.
Я не хотел отвлекать свою сменщицу, а тем более пугать ее. Нередко ко мне в голову забирались мысли об умышленном нанесении вреда человеку, но это был не тот случай, да и к тому же вышло совершенно наоборот. Мой силуэт вознесся танцем в отражении единственной тусклой лампочки и комнатка облачилась во вражеский наряд. Зловещая тишина сыграла со мной недобрую шутку — мои шаги привели сменщицу в испуг. Имея недостаточно крепкий характер, но натренированный инстинкт самосохранения, отвлекшись от дела и резко повернувшись в мою сторону, она громко завопила и плеснула раствор для проявления прямо мне в лицо. В тот момент она будто бы задела рецептор, находившийся в моем теле, который отвечал за непонимание, и он сразу же взбесился. Да, было больно. Невероятно больно. Если бы я был из тех мужчин, что терпят боль, то я все равно не смог бы сдержать крик. Я схватился за лицо руками и попятился обратно. На крик прибежали мои коллеги, затем подошло начальство. Я стал объяснять им, что решил пораньше вернуться на работу из-за ошибочного предположения того, что она поможет мне прийти в себя. Они внимательно посмотрели на меня, а затем одна из этих выскочек, сверкнув своей новой вставной челюстью, отвела меня в сторонку и учтиво предложила поскорее обратиться за медицинской помощью. Она был права, временить с химическим ожогом было нельзя, поэтому я поспешил в больницу.
Там мне без лишних вопросов наложили бинт, который скрывал мое лицо. Мне сказали, что ничего серьезного нет, нужно лишь дать коже время зажить, а бинт спасет от попадания инфекции. Возможно, мне следовало бы всю жизнь ходить в маске.
Я снова дома, снова в ванной, снова в дерьме. У меня нет ни сил, ни желания двигаться. Я просто лежу в воде. Кожа становиться дряблой, обвисшей, словно у старика. Сейчас я себя именно так и чувствую. Будто мне лет 60. Я стар и одинок. Разочарован в людях и утомлен жизнью.
Часть раствора попала мне в глаза, и теперь они красные от раздражения. Мрачные, приглушенные тонким зернистым ультрафиолетом мысли о минувшем не оставляют меня с собой наедине ни на мгновение. Я полностью отдаюсь им и проваливаюсь в заблудшую яму, полную тьмы и торчащих со всех сторон острых корней близь посаженных деревьев, беспощадно терзающих мою плоть при каждом прикосновении. Она глубока, но внутри нее нет ничего, что могло бы сдержать меня от побега. А я никуда не бегу. Мне предоставляют благоприятствование, предлагают выбраться с помощью лестницы или веревки. Но я продолжаю сидеть на месте. Я не вижу смысла выбираться. Мне и здесь хорошо. Я могу стать зависимым от психологической боли.
Такое чувство, будто я мазохист - я причиняю себе боль, думая о потере. Я знаю, что мне от этого лишь хуже, но тем не менее, я обедаю, вспоминая об отце. Я гуляю по городу, думая об отце. Я чувствую себя комком снега, который катиться и катиться вниз, увеличивая свою массу. Так же и я стремительно лечу вниз, думая о папе слишком много. Может это нормально, но мне кажется, что слишком много отца в моих мыслях. Я хочу потеряться в прошлом. Прогуляться в парке с мамой. Она-то всегда верила в меня. Порой она говорила:
«Марк, взгляни на своих друзей. Ты должен знать, кто есть кто на самом деле. Но самое важное, ты должен знать, кем являешься ты сам».
Я отвечал маме, что хочу быть актером. Хочу играть в театре. Хочу получить признание и обожание. Хочу видеть тысячи поклонников по всему миру.
Скорыми бликами бегло проплывают воспоминания в моей голове. Что-то внутри блокирует мою маниакальную зависимость. Я знаю, что мне нужно продолжать идти вперед. Я чувствую себя уверено, когда представляю себя победителем. Но для того, чтобы побеждать, необходимо избавиться от своей одержимости, которая мнимо разливается по нутру, и постараться стать разносторонним. Я никогда не был победителем.
Моя мама ушла от нас. Или это отец ушел от нее. Сложно сказать, на самом деле. Вся проблема была в Адаме. Я его ненавидел. Самовлюбленный Адам появился в жизни моего отца совсем внезапно и стал вдохновением на написание его лучшей картины. Она до сих пор стоит в мастерской. Адам был чертовски привлекателен. Он хотел стать художником, так они и познакомились с отцом. Это та нить, которая крепко связала их на длительное время. Отец всегда хотел видеть во мне художника, но все, на что я был способен - фотографировать. В остальном я бесполезнее бруска дерева. Адам же, напротив - был талантлив, словно продал душу дьяволу. А может, так и было. Его обаятельная улыбка красовалась в мастерской каждый день. Я не мог терпеть этого напыщенного отцеугодителя. Этого высокомерного семьеразбивателя. Но надо признаться, картина, вдохновленная натурщиком, становилась воистину прекрасной. Жаль, она не будет дописана.
Пасмурно снаружи, пасмурно внутри. Несколько дней беспробудного непрестанного дождя ранее были способны отрезвить меня, но я все еще пьян от своих собственных мыслей. Они глубоко въелись мне под кожу и в неограниченной дозировке дурманят меня своим хмельным влиянием. Все те же мысли о неизбежном, которое так внезапно меня настигло, и так же внезапно сломало, необратимо повредив мое хрупкое мировосприятие. Я засыпаю, думая о своей никчёмности.