𝐮𝐧𝐝𝐞𝐫 𝐭𝐡𝐞 𝐬𝐤𝐢𝐧 ★ 𝘳𝘢𝘧𝘦 𝘤𝘢𝘮𝘦𝘳𝘰𝘯

Если бы я мог что то сказать,
Я бы нас легко спас.

Рэйф.

Темнота давила на него, густая и липкая, словно подводная пучина. Бежать... Это стало его проклятием, единственным решением, которое он знал. Бежать с Отмелей, от прошлого, от семьи, в глазах которой он читал лишь презрение после смерти матери, словно вину за ее уход он должен был нести вечно. Не столько бегство было мучительным, сколько осознание собственной ущербности. Никто не взял на себя труд научить его другому способу существования, не указал иной путь, кроме бегства от боли и самого себя.

Сейчас, затерянный в этой ночной мгле, он терзался запоздалыми, болезненными вопросами: "А был ли хоть крошечный шанс все исправить? Неужели все предопределено?"

***

Тогда, в тот мимолетный миг, ты держала мою руку. Твои глаза, чистые и бездонные, смотрели прямо на меня, не отводя взгляда, словно пытались разглядеть то, что я сам в себе давно потерял. Ты не сжигала меня ни презрением, ни упреками, не превращала сердце и душу в пепел, как делали все остальные. Ты не требовала объяснений, не выносила приговор.

Ты просто была. И я, ослепленный собственной болью и страхом, не выбрал тебя. Я предпочел этот оглушительный хаос, этот пылающий ад, эту вакханалию пороков, где каждый день горел, как спичка. Ведь в тишине, в одиночестве, слышал лишь голос собственной души, а этот голос был мне отвратителен. Я ненавидел себя до глубины костей.

Для робкого "прости" теперь слишком поздно, мосты сожжены, время упущено. Я лишь отчаянно хотел, чтобы ты знала – я помню. Каждую секунду, каждое мгновение, каждое прикосновение. Память, словно безжалостный палач, терзала меня, не давая забыть о том, что потерял.

И, возможно, в параллельной вселенной, в какой-то другой, более милосердной жизни, я бы набрался храбрости и сел рядом с тобой, опустил бы голову на твои колени, словно израненный ребенок, и прошептал бы, захлебываясь от боли: "Солнце, мне так страшно. Спаси... спаси меня от самого себя..."

Но – нет. Этот счастливый финал написан не для меня. Я обречен на вечное скитание во тьме.

Я пишу эти слова, словно предсмертную записку, просто чтобы ты знала: ты была моим единственным лучом света в этом бесконечном мраке. Ты была надеждой, моим спасением, моим маяком в бушующем океане жизни.

И я благодарен себе лишь за одно: за то, что не успел окончательно тебя потушить, не успел запятнать тебя своей грязью, не разрушил твою чистоту и свет. Или все же мне это удалось? Неужели моя тьма все-таки распространилась и на тебя, оставив на твоей душе неизгладимый след? Этот вопрос терзает мою душу, словно ядовитый скорпион.

Я не хотел тебя делить ни с кем другим, когда увидел тебя в тот вечер в баре, словно ты соткана из света и воздуха. Ты расцвела со временем, стала еще прекраснее, словно редкий цветок, выросший на пепелище. Но, знаешь, в чем мое проклятие? В том, что я не умею любить. В моем сердце нет места для любви, оно давно превратилось в холодный камень. Я умею лишь ненавидеть себя и причинять боль тем, кто мне дорог. Людям, к которым я хоть что-то чувствую. Я не хочу появляться в твоей жизни, Мия. Не хочу рушить ее в который раз, превращая в руины, где больше ничего не может расти. Я знаю все. Барри, словно исповедник, выложил мне всю правду. О том, как ты хотела умереть, о том, как лежала несколько дней, не вставая с кровати, словно сломленная птица с перебитыми крыльями. Что я чувствовал? Я и сам не мог этого понять. Смесь вины, отвращения к самому себе и животного страха потерять то, чего у меня никогда и не было.

***

Рэйф сидел, словно в трансе, склонившись над мерцающим экраном ноутбука. В открытой переписке с Мией он то набирал строки, полные раскаяния и отчаянной нежности, то безжалостно стирал их, словно боясь выпустить на волю свои чувства. Слова казались предателями, неспособными выразить ту бурю, что бушевала в его душе. В конце концов, не выдержав этого внутреннего напряжения, он просто захлопнул крышку ноутбука с такой силой, что тот отлетел в противоположный конец кровати, где в клубок, словно раненый зверек, свернулась полуголая брюнетка, укутанная в одеяло. Он всегда ненавидел брюнеток – они напоминали ему о Роуз, о ее холодности и отстраненности, когда она еще не перекрасилась в светлый цвет, когда отец выбрал ее после смерти мамы. Но лишь ее молчаливое присутствие сейчас хоть как-то заглушало боль в его душе, словно теплый компресс на кровоточащей ране.

— Ты хоть когда-нибудь обратишь на меня внимание? — прозвучал обиженный голос Лэйн, словно плач брошенного ребенка.

— Господи, Лэйн, — выдохнул Рэйф, закатив глаза, словно каждое ее слово отзывалось в нем болью. Он почувствовал себя загнанным в клетку, откуда не было выхода. Он резко поднялся с кровати и направился к балкону, словно ища там спасение.

Парень вышел на балкон, словно беглец, скрывающийся от преследования. Он жадно затянулся сигаретой, выпуская клубы дыма в темную бездну ночного океана. Его взгляд, обычно дерзкий и самоуверенный, сейчас был полон усталости, тоски и какой-то первобытной боли, словно в нем поселилось древнее проклятие. В этот момент он казался уязвимым и беззащитным, как ребенок, потерявшийся в огромном и жестоком мире. Сзади его обвили тонкие, но сильные женские руки. Прикосновение, настойчивое и жадное, неприятно поцарапало кожу его рук, словно когти хищного зверя. Рэйф вздрогнул от неожиданности, словно его ударило током, и чуть не выронил из пальцев тлеющую сигарету.

— Чего ты такой злой? Мне казалось, мы провели приятную ночь, — прошептала Лэйн, впиваясь пальцами в его плечи. — А утром ты стал каким-то... Каким-то другим, словно подменили.

— Лэйн, давай без лишних вопросов. Просто уйди. Я такое не люблю, — прорычал Рэйф, сбрасывая ее руки со своей шеи, словно отбрасывая назойливую муху. Его голос был холоден и бесчувственен, словно лед.

— Ты вообще хоть что-то любишь, кроме себя? — Лэйн отшатнулась от него, словно ее обожгло, и стала торопливо натягивать на себя короткую юбку, словно защищаясь от его презрения.

— Давай без глупых вопросов, Лэйн, — процедил он, с трудом сдерживая ярость. — Ты же знаешь, я этого не люблю.

— Ты сбежал к себе домой на целых три месяца, не сказав ни слова. А потом вернулся, затащил меня в постель, и теперь грубишь мне. Я не твоя игрушка, Рэйф, — ее голос дрожал от обиды и гнева. — Если я захочу – то уйду.

— Чего же ты все еще здесь, и терпишь меня? — с издевкой процедил Рэйф, окинув ее презрительным взглядом. — Ты та, которая смотрит только на деньги, Лэйн. Так что уйти от таких, как я, для тебя просто не выгодно. Ты продашь душу за красивую обертку и толстый кошелек.

Лэйн бросила на парня взгляд, наполненный ядовитой ненавистью и презрением. В ее глазах, обычно холодных и расчетливых, вспыхнул огонь ярости. Она развернулась и, не произнеся больше ни слова, выбежала из квартиры, расположенной на тринадцатом этаже роскошного небоскреба, словно бежала из горящего ада, захлопнув за собой дверь с такой силой, что стены содрогнулись.

Рэйф остался один, словно в вакууме, чувствуя себя опустошенным, сломленным и ничтожным. Он потянулся машинально к ноутбуку, словно к спасительному якорю, но в последний момент резко одернул себя. Нет. Он не напишет ей. Он просто не сможет. Он не имеет права касаться ее, не имеет права даже думать о ней. Он слишком грязный, слишком сломленный, слишком испорченный для нее. Он должен держаться от нее подальше, чтобы не разрушить ее жизнь окончательно. Он должен исчезнуть, как страшный сон, оставив ей шанс на счастье.

Мрачная тишина, словно зловещий призрак, поселилась в опустевшей квартире сразу после того, как за Лэйн захлопнулась дверь. Она давила на Рэйфа, проникала в самые глубины его сознания, заставляя каждую мысль, каждое воспоминание кровоточить. Он ощущал себя запертым в ловушке, где единственным развлечением было терзать собственную душу, выискивая в ней самые неприглядные подробности. В этот самый момент, когда казалось, что его страдания достигли своего апогея, раздался дверной звонок – как насмешка, как вызов, как жестокое напоминание о его слабости. Рэйф вздрогнул, словно от удара током. "Неужели она вернулась?" – промелькнула в его голове безумная надежда, сменившаяся мгновенно волной отвращения к самому себе. Нехотя поднявшись с кровати, словно его конечности были налиты свинцом, он поплелся к двери.

— Ты не могла сразу забрать все свои вещи? — грубо рявкнул он, открывая дверь. В его голосе сквозила усталость, смешанная с раздражением.

— Эй, чувак! — услышал он в ответ, и сердце его пропустило удар. Вместо ожидаемого заплаканного лица Лэйн, на пороге стоял Барри, его неизменный рюкзак висел на плече, а взгляд выдавал такую усталость, что Рэйф невольно почувствовал к нему сострадание.

— Барри? Черт тебя побрал... Заходи, скорее, — выдохнул Рэйф, испытывая странную смесь облегчения и смятения. Он и подумать не мог, что Барри, его лучший друг, решится приехать к нему сейчас, в этот хаос, который он называл своей жизнью, в это царство боли и отчаяния, где каждый день был похож на пытку.

Забыв о Лэйн, о ее уходе, о своей боли, Рэйф впустил Барри в квартиру, словно позволяя ему войти в свой внутренний мир, полный тайн и страданий. Не теряя ни единой секунды, он по привычке направился к старому шкафчику, набитому бутылками с различными видами алкоголя – той самой гавани, куда он бежал от всех своих бед. Барри, словно предчувствуя неминуемую бурю, молча опустился в старое кресло на балконе, его движения были вялыми и утомленными, как будто он нес на себе непосильный груз. Он принял из рук Рэйфа бутылку пива, кивнув ему в знак благодарности, и в его взгляде промелькнуло что-то, что заставило Рэйфа сжаться от предчувствия беды.

— Что за девчонка выбежала отсюда несколько минут назад? Так быстро нашел замену? — спросил Барри, глядя на Рэйфа с укором. Его голос был тихим, но в каждом слове звучала скрытая боль.

— Заткнись, — просипел Рэйф, отворачиваясь к окну. Он больше не хотел говорить об этом, не хотел оправдываться, не хотел ничего слышать, потому что правда резала его по живому, словно острый нож.

— Мия чуть не покончила с собой, пока ты спал с другой. Знаешь, как это называется, чувак? — Барри говорил медленно, смакуя каждое слово, словно судья, выносящий смертный приговор. – Это называется, что ты последняя сволочь.

— Да закрой ты свой поганый рот! Что ты вообще понимаешь?! — взревел Рэйф, не в силах больше сдерживать клокочущую в нем ярость, как вулкан, готовый извергнуть свои огненные потоки. Его голос дрожал от ярости, от стыда, от безысходности, и каждое слово было словно удар хлыста по обнаженной коже. – Как будто ты святой, или ты забыл, как продавал девчонок, а потом устраивал с ними свои грязные игрища?!

— Мия — это другое, — прохрипел Барри, его голос звучал так, словно он произносил заклинание. Он поднялся с кресла, его плечи осунулись, как будто под тяжестью непосильной ноши, и схватил Рэйфа за плечо. Его пальцы впились в его кожу, словно клещи, сжимая его с такой силой, что Рэйф вздрогнул от боли. – Она любит тебя, а ты, как последний трус, сбежал от нее, оставив ее один на один со своей болью. Ты понимаешь, что ты наделал?

Рэйф, как обезумевший зверь, словно лишившись остатков разума, неожиданно занес кулак над лицом Барри и обрушил его на его челюсть. За первым ударом последовали другие, словно он хотел разрушить все вокруг, уничтожить все, что напоминало ему о его грехах. Град ударов сыпался на нос, на скулы, на губы, на все лицо Барри, превращая его в кровавое месиво. Рэйф бил остервенело, с яростью, вымещая на нем всю свою боль, всю свою вину, всю ненависть к себе, которая долго копилась в его душе и теперь вырвалась наружу. Барри молча терпел, стиснув зубы, давая другу выплеснуть на него всю накопившуюся желчь. Его лицо быстро покрывалось синяками и ссадинами, кровь струилась по коже, оставляя багровые следы. Спустя несколько долгих и мучительных минут Рэйф, обессилев, остановился, тяжело дыша, с ужасом рассматривая то, что он натворил.

— Успокоился? Все? Ты хоть немного пришел в себя, герой? — с трудом выговорил Барри, вытирая кровь с лица тыльной стороной ладони. Его голос был хриплым, а в глазах сквозила боль и презрение.

— Да... Прости, — пробормотал Рэйф, отворачиваясь, не в силах смотреть в глаза другу. Ему было стыдно, противно от себя самого, и он чувствовал себя раздавленным, как таракан, на которого наступили тяжелым сапогом.

Барри, не обращая внимания на извинения, отпил глоток пива, потом поставил бутылку на кухонный стол. Затем, не говоря ни слова, включил кран и обдал холодной водой свое окровавленное лицо, словно пытаясь смыть с себя не только кровь, но и тот ад, что творился в его душе.

— Ты же не собираешься искать ее? — тихо спросил Барри, повернувшись к Рэйфу, в его взгляде сквозило предостережение. В его голосе звучала тревога.

— Мию? — горько рассмеялся Рэйф, его смех был полон отчаяния, словно он выл в пустоту. – Для чего? Чтобы вновь разбить ей сердце? Чтобы она возненавидела меня еще больше? Чтобы удостовериться в том, что я – чудовище? — Его взгляд, полный муки и отчаяния, метался по комнате, будто ища выход, но не находя его.

— Ты любишь ее, Рэйф? — этот вопрос, прозвучавший как приговор, словно раскат грома, пронзил тишину.

— Я не знаю, что такое любовь, — прохрипел Рэйф, как если бы признавался в самом страшном преступлении. — Я знаю только ненависть к себе и боль. Я просто не умею любить. Я хотел быть с ней. Я хотел ею обладать. Она всегда будет моей маленькой Мией, которая украла мое сердце, которую я встретил много лет назад. Но я сломал ее. И я не заслуживаю ее. Я не могу быть счастливым. Я не должен касаться ее.

— Она из-за тебя чуть не лишила себя жизни. Если бы не я... кто знает, что бы с ней стало, — Барри говорил медленно, тщательно подбирая слова, словно осторожно ступал по минному полю.

— Да, я помню, Барри. Спасибо тебе за это, — пробормотал Рэйф, отворачиваясь, словно боясь увидеть боль, отражавшуюся в глазах друга. — Я не хочу об этом говорить. Просто не хочу.

— Не хочешь, потому что тебе стыдно. Не хочешь, потому что знаешь, какую боль ты ей причинил. Не хочешь, потому что ты эгоист, думающий только о себе, — голос Барри был полон горечи и разочарования.

— Ты стал слишком святым в последнее время, — огрызнулся Рэйф, пытаясь скрыть свою боль и вину за маской цинизма, но его слова звучали жалко и неубедительно. Он чувствовал себя загнанным в угол, обреченным на вечные муки совести.

Рэйф застыл, словно пораженный молнией.

— Она продала дом, бар... твоему отцу, если это вообще имеет для тебя какое-то значение, — слова Барри, пропитанные усталостью и горечью, пронзили его, словно осколки льда.

Внутри Рэйфа заклокотала ярость, годами подавляемая и загнанная в самые темные углы сознания, и выплеснулась наружу в язвительной, саркастической усмешке:

— Ну конечно, и тут подсуетился, чтобы урвать свой кусок. Добрая душа. — голос его дрогнул, выдавая бурю эмоций, которую он тщетно пытался скрыть под маской цинизма.

— Я тебе это сказал... просто чтобы ты был в курсе. Она уехала.

Слово "уехала" зависло в спертом воздухе комнаты, подобно давящей тени, предвещающей неминуемую катастрофу.

— Уехала? Куда? — вырвалось у Рэйфа непроизвольно, словно крик отчаяния. Он не мог, не хотел верить в реальность этих слов, словно они были всего лишь кошмарным сном.

— В Джэксонвилл.

— А... — выдохнул Рэйф, лишаясь кислорода, словно задыхаясь под тяжестью обрушившейся на него вести. Взгляд его затуманился, покрываясь пеленой печали и безнадежности, а губы, иссушенные жаждой и тревогой, покрытые сетью предательских трещинок, невольно облизал, словно пытаясь почувствовать вкус жизни, вкус хоть чего-то реального в этом рушащемся мире. Он машинально кивнул, словно стремясь убедить себя в том, что все понимает, что все принимает, но в глубине глаз плескалась неприкрытая растерянность, боль, обнаженная и уязвимая.

— Я тебя прошу, Рэйф. Не ищи её. Не надо. — в голосе Барри, обычно спокойном и сдержанном, прозвучала непривычная нотка мольбы, искреннее предостережение друга, желающего уберечь его от неминуемой душевной боли.

— Конечно, — прошептал Рэйф, словно находясь под гипнозом, словно голос Барри был единственным якорем, удерживающим его от падения в бездну отчаяния. Взгляд его был прикован к Барри, ищущему опору и поддержку.

Внезапно, с натянутой, почти неестественной любезностью, он предложил:

— Ты, если хочешь, можешь переночевать здесь, у меня. Места хватит. Я постелю тебе там, на диване. Устроит? — это предложение звучало почти как отчаянная попытка удержать хоть что-то, хоть кого-то рядом, словно он боялся остаться один на один со своей болью.

— Да, спасибо, — ответил Барри, тронутый неожиданным проявлением заботы. Улыбка его была грустной, в ней читалось понимание, сочувствие и невысказанное беспокойство за друга.

Ночь опустилась быстро, словно тяжелый бархатный занавес, отрезая остатки дневного света и погружая комнату в густой, зловещий полумрак. Рэйфу не спалось. В его голове бушевал настоящий шторм, мысли метались, как испуганные птицы, не находя себе места. Расстояние, словно невидимая, но непробиваемая стена, по-прежнему разделяло его и Мию. Он не мог, просто не мог так легко её отпустить. Что-то внутри него терзало душу, не давая покоя, не позволяя смириться с потерей. Не должен был быть такой конец, без прощания, без сказанных слов, без надежды на то, что еще что-то можно исправить.

Рэйф, измученный бессонницей и терзаемый сомнениями, приподнялся на локтях, окинув взглядом погруженную в полумрак комнату. Он посмотрел на диван, где Барри, раскинувшись на животе, мирно посапывал, словно не подозревая о буре, бушующей в душе его друга. Рука Барри безвольно свисала к полу, а на полу, в опасной близости, лежал его телефон, словно забытый, никчемный предмет. Аккуратно, стараясь не нарушить тишину скрипом старых пружин кровати, Рэйф осторожно поднялся и подошел к другу. Словно волею случая, телефон не был защищен паролем.

Сердце Рэйфа бешено колотилось в груди, словно пойманная в клетку птица, предчувствуя неминуемую опасность. Он начал лихорадочно рыскать в телефоне Барри в поисках хоть какой-нибудь зацепки, хоть какого-нибудь следа Мии, хоть какой-нибудь возможности вернуть потерянное счастье. Он пролистал список контактов, и вот, словно долгожданное откровение, увидел её имя в сообщениях. Палец дрогнул, словно ослушался воли разума, когда он нажал на переписку, и в глазах вспыхнула слабая искра надежды, когда он увидел заветное сообщение:

— Если вдруг ты захочешь навестить меня в новом городе, вот мой адрес: Джэксонвилл, Сэнт Джонс Авеню, 36.

Кровь застучала в висках, словно барабанная дробь, отбивающая ритм безумной решимости. Рэйф лихорадочно переписал адрес в заметки, словно это было единственное, что имело сейчас значение, единственный ключ, способный открыть дверь в новую жизнь. Осторожно положив телефон обратно на пол, он вернулся в постель. Он не мог, просто не мог так это оставить. Эта мысль, словно навязчивая мелодия, звучала в его голове, заглушая все остальные голоса, заставляя сердце биться в бешеном, отчаянном ритме. Он должен действовать. Должен увидеть её. Должен... Он не знал, что именно должен, но чувствовал, что не может оставаться на месте, словно приговоренный к вечному заточению в собственной боли и безнадежности.

Он должен попытаться, даже если это будет последней, самой глупой вещью, которую он когда-либо делал.