𝐮𝐧𝐝𝐞𝐫 𝐭𝐡𝐞 𝐬𝐤𝐢𝐧 ★ 𝘳𝘢𝘧𝘦 𝘤𝘢𝘮𝘦𝘳𝘰𝘯

Если бы ты мог что то сказать,
Ты бы нас легко спас.

Мия.

Кромешная тьма, густая и липкая, словно патока, обволокла меня, поглотив все чувства, оставив лишь пульсирующую боль и сосущее отчаяние. Это была не просто темнота — это была бездна, в которой утонули все мои надежды, все мечты, все краски жизни. И в этой бездне, в этом кромешном мраке билась, словно раненая птица, лишь одна мысль — отчаянная, нестерпимая потребность в тебе.

Ты не пришел. Не появился даже тогда, когда каждая клетка моего тела вопила о твоем присутствии, когда дни тянулись, словно столетия, в мучительном ожидании чуда. Неделя миновала, превратившись в вечность, а ты растворился в воздухе, словно утренний туман, — так же внезапно и необъяснимо, как в июне, возник в моей жизни вновь, словно мираж, в полумраке бара.

Барри, мой верный, но такой несовершенный ангел-хранитель, единственный, кто остался рядом в эти часы агонии, с маниакальной осторожностью спрятал все острые предметы, словно я была безумной, готовой в любой момент обрушить на себя весь гнев вселенной. Он думал, что спасает меня, но разве можно спасти того, кто уже мертв внутри?

И знаешь, Рэйф, в этой кромешной тьме, в этом вакууме, где нет ни единого лучика света, я поняла одно: мне не нужна жизнь без тебя. Без тебя она — лишь пустая оболочка, бессмысленный фарс, разыгрываемый в театре абсурда.

Я пыталась. В пять часов утра, когда весь мир еще спал, погруженный в сонные грезы, я стояла в ванной комнате, окруженная холодом кафельных стен. Влажный воздух обволакивал меня, словно саван. И в этот момент, словно в замедленной съемке, я увидела, как лезвие бритвы, холодное и безжалостное, коснулось нежной кожи моих рук. Боль пронзила меня, словно удар молнии, — резкая, обжигающая, невыносимая. И вдруг... вскрик, истошный, раздирающий тишину, словно крик раненого зверя.

Я была под действием наркотиков, которые мне дал Барри, наивно полагая, что они облегчат мою боль. Но вскоре он сам пожалел об этом решении, увидев, к чему привела его "помощь". Хорошо, что он все-таки не отмахнулся, не отвернулся, не оставил меня умирать в одиночестве. Услышав мой крик, мой предсмертный вопль, он ворвался в ванную и увидел меня — почти без сознания, лежащую на холодном кафельном полу в луже собственной крови, расплаканную и разбитую, словно хрупкую вазу.

Барри, с дрожащими руками и испуганным взглядом, оказал мне первую помощь: аккуратно перевязал раны, пытаясь остановить кровотечение, а затем, дрожащим голосом, вызвал скорую помощь. Сирена, разрывающая ночную тишину, казалась мне похоронным маршем.

Позже, случайно подслушав ваш разговор, — обрывки фраз, произнесенных приглушенным шепотом, — я узнала правду. Ты сбежал. Сбежал, как трусливый пес, поджав хвост. Сбежал, потому что тебе было стыдно. Но стыдно за что? За то, что не любил меня? За то, что не смог ответить на мою любовь? Или стыдно за ту ложь, за те надежды, которые ты мне подарил?

За что тогда мне были предназначены эти три месяца — этот краткий миг счастья, превратившийся в вечность боли? Чтобы я окончательно убедилась в собственной никчемности, в своей непригодности для счастья? Ты оставил меня накануне моего дня рождения, дня, который я больше не смогу отмечать многие годы, дня, который навсегда будет ассоциироваться у меня с предательством и болью. Мне оставалось лишь пролежать в постели, с обвязанными руками, в комнате, пропитанной запахами лекарств и горечью утраты, словно в склепе.

С каждым днем становилось всё хуже. Моя жизнь, и без того хрупкая, рушилась, словно карточный домик. Я потеряла всё: дом, ставший для меня тюрьмой, надежды, превратившиеся в пепел, Сару, мальчиков, которых я больше не могла видеть... тебя, Рэйф, — самое ценное, что у меня было. И, главное, я потеряла себя — ту девушку, которой когда-то была, ту, которая умела любить, верить и надеяться.

Мне казалось, что ни один человек не останется рядом, что я обречена на вечное одиночество, на вечное скитание в этой бездне отчаяния. Даже Барри, мой спаситель, который когда-то протянул мне руку помощи, — и тот, казалось, готов был сдаться. Но он был не тем, кто бы принял меня с распростёртыми объятиями, как брат, как самый близкий друг. Он заботился, следил за моим душевным состоянием, пытался вернуть меня к жизни, но когда копы едва не настигли его, он скрылся, оставив меня вновь одну в этом мире. Он обещал вернуться, клялся, что не оставит меня, но я больше ни во что не верю. Слова — лишь пустой звук, обманчивая иллюзия, не имеющая ничего общего с реальностью.

Рэйф, я потеряла всё. И, кажется, потеряла навсегда. И в этой кромешной тьме, в этом вакууме, где нет ни единого проблеска надежды, я чувствую, как медленно, но верно угасаю, словно свеча на ветру.

***

Ночь, словно наждачное полотно, безжалостно терзала сон Мии, вгрызаясь в измученное сознание бессонницей. В вязком, тягучем полумраке, где тени танцевали зловещий танец, предвещая неминуемое, словно крылья хищной птицы, пришло тяжелое, как надгробная плита, осознание: пора. Пора ставить точку в этой главе жизни, переполненной горечью и утратами. Продать бар, "Жгучий Яд", давно заброшенный, словно памятник осыпавшимся надеждам и угасшей любви. Избавиться от дома на Отмелях, этого родового гнезда, ставшего клеткой, будь то продажа или, в крайнем случае, заклад, чтобы получить сумму, достаточную для бегства из этого проклятого богом и людьми места. Деньги, столь необходимые ей, должны были стать билетом в новую, неизведанную жизнь, скромным пристанищем, где можно зализать кровоточащие раны и, возможно, начать строить что-то новое, светлое, где ее больше не будут преследовать призраки прошлого. Где она сможет дышать полной грудью, а не задыхаться от воспоминаний.

Страх, подобно дикому зверю, рычал внутри, грозя спугнуть с таким трудом принятое решение, заставить отступить под натиском прошлого, сломать хрупкую решимость. Этот страх гнал Мию вперед, заставляя действовать стремительно, словно вор, крадущийся в ночи. Едва забрезжил бледный, робкий рассвет, окрашивая горизонт в нежные пастельные тона, она, словно тень, скользнула в кабинет нотариуса. Здесь, под мерным тиканьем настенных часов, она подписывала бумаги о передаче дома и бара на аукцион, словно вырывая страницу из своей судьбы. Каждое слово в официальном документе, каждое неуверенное движение ручки, оставляющее чернильный след, — как гвоздь, безжалостно вбиваемый в крышку гроба ее прошлой жизни, жизни, которая больше не принадлежала ей.

— Вы уверены в своем решении, Мия? — спросила нотариус, властная женщина средних лет с пронзительным, изучающим взглядом, спрятанным за стеклами очков в строгой темно-синей оправе. Беспокойство, словно тонкая трещина на безупречной фарфоровой маске, читалось в ее глазах, когда она рассматривала осунувшееся лицо девушки, измученное бессонными ночами кошмаров, с фиолетовыми синяками под глазами, словно отпечатки бессонных ночей, и дорожками застывших слез на щеках, словно следы жестоких ран.

— Более чем, — кратко, почти сухо, ответила Мия, стараясь изо всех сил, чтобы голос не дрогнул, не выдал бурю, бушующую внутри.

— Я не могу гарантировать вам большую сумму, — продолжила нотариус, смягчив тон, словно приглушая свет, чтобы не ослепить раненого. — Ваш дом стоит почти на отшибе, вдали от центра, что значительно затрудняет его продажу. Далеко от магазинов, от цивилизации. За бар, "Жгучий Яд", я могу ручаться, это прекрасное место для ведения бизнеса, обладающее определенным шармом.

— Я могу уже получить деньги? — прозвучал вопрос, полный отчаяния, будто слова нотариуса пролетели мимо, не достигнув сознания.

— Это не делается так быстро, Мия... — ответила женщина, отводя взгляд, словно стыдясь своей беспомощности.

— Мне они нужны сегодня, понимаете? Мне нужно срочно уехать, прямо сейчас.

— Чем вызвана такая спешка? Мия, послушайте, подобные дела не решаются в один момент. Это кропотливая работа, требующая времени и терпения. Необходимо найти потенциальных покупателей, собрать все необходимые документы, провести аукцион, организовать осмотры недвижимости...

— Я прошу вас... — прошептала Мия, и голос ее сломался, превратившись в жалкий, полный боли сип. Слезы, словно прорвавшаяся плотина, хлынули из глаз, обжигая щеки. — Я не могу больше здесь оставаться, ни минуты. Мне нужно уехать, как можно скорее. Невыносимо больно здесь находиться, каждый камень пропитан воспоминаниями.

В повисшей тишине, наполненной тяжелым дыханием и невысказанными словами, нотариус сжала губы в тонкую, решительную линию, обдумывая что-то, взвешивая все "за" и "против".

— Я постараюсь что-нибудь придумать, приложу все усилия, чтобы до конца дня у вас были деньги, — наконец сказала она, с плохо скрываемым сочувствием в голосе, глядя на Мию с искренним участием.

Мия, словно заведенная кукла, лишенная воли, поднялась с кресла и, не произнеся ни слова, вышла из здания, оставив нотариуса наедине со своими мыслями. Ноги дрожали, как осенние листья на ветру, но она продолжала идти, словно преследуемая невидимым гонцом, пока не оказалась у порога дома, этого проклятого гнезда, ставшего для нее могилой. Шагнув внутрь, словно ступив в прошлое, она направилась в спальню, к старому, потрескавшемуся от времени комоду, где хранились обрывки воспоминаний, осколки счастья, собранные по крупицам. Раскрыв ящики, она медленно, словно боясь потревожить покой ушедших дней, нежно перебирала одежду, гладила каждую вещь дрожащими пальцами, пытаясь вдохнуть утерянный запах тех времен, когда на душе еще царила безмятежная тишина и спокойствие.

Вдруг ее руки замерли, словно парализованные, над лимонной футболкой Рэйфа, оказавшейся здесь по чистой случайности, словно привет из прошлого. Ткань, несмотря на годы, все еще хранила его запах, запах лета, беззаботной юности и безумной, безрассудной любви. Девушка, не в силах сдержать захлестнувшую ее волну эмоций, словно тонущий хватается за соломинку, натянула футболку поверх топа и обняла себя руками, пытаясь унять рыдания, разрывающие ее изнутри, словно хищные звери. Футболка стала временным убежищем, хрупким напоминанием о времени, когда она еще умела улыбаться, когда жизнь казалась бесконечной и полной надежд. Когда Рэйф был рядом.

Барри, обладая неукротимым чутьём на верные решения, горячо советовал Мие избавиться от всего, что хоть отдалённо напоминало о Рэйфе — словно той нелегкой цепи, что держала её в прошлом. Мия убеждала себя, что сумела освободиться: вещи были аккуратно убраны в дальний угол шкафа, словно забытые страницы давно закрытой книги. Но предательская футболка, мягкая и изношенная, словно затаившись в глубине тени шкафного мрака, вдруг неожиданно вынырнула, словно призрак, который не желал отпускать её.

Её пальцы дрожали, когда она нерешительно коснулась знакомой ткани — последнего связующего мостика с прошлым. В её душе бушевала буря противоречивых чувств: любить и отпустить, хранить и забывать. Нежно натянув футболку на себя, словно крошащийся мост, связывающий с тем временем, она с тяжёлым сердцем начала укладывать в маленький чемодан лишь самые необходимые вещи — оформление новой жизни, о которой она так мечтала, требовало от неё решимости и силы.

Сидя на старом диване, который казался ей последним островком прежней жизни, она сжимала подлокотник в отчаянном порыве удержать себя от слёз. Время растекалось медленно и тяжело — каждое мгновение ожидания звонка от нотариуса казалось манной небесной. Этот звонок был больше, чем просто звуком — он был обещанием освобождения, дверью в светлое будущее. Деньги за проданный дом и бар, символы её пережитого прошлого, должны были стать билетами в новую реальность, где не было боли и воспоминаний, где можно было начать жизнь с белого листа.

Утомлённая бесчисленными мыслями, каждое из которых резало сердце как острое лезвие, она откинулась назад, закрыв глаза. Телефон выскользнул из ослабевших пальцев и тихо упал на пол. Дремота, подобная забвению, окутала её своим тёплым, но коварным покрывалом — сон, о котором она мечтала в течение бессонных ночей тревоги и отчаяния.

Но вдруг треск звонка внезапно разорвал тишину, словно гром среди ясного неба. Мия вздрогнула, её сознание расправилось, словно тонкий пузырь обрушился, оставляя лишь горьковатый привкус реальности и зияющую пустоту в груди.

— Мия, — голос нотариуса прозвучал грустно и устало, но в нём таилась искренняя симпатия и поддержка. — Сейчас к вам приедет покупатель. Он передаст вам деньги.

Сложно было подобрать слова, чтобы выразить всю широту благодарности, что клубилась в её душе.

— Спасибо! Спасибо вам огромное! — вырвалось из неё с трепетом и слезами в голосе.

— Я сделала всё, что могла. Удачи вам, юная леди, — произнесла нотариус, и звонок оборвался.

Лишь через несколько минут послышался тихий, но настойчивый стук в дверь. Сердце Мии застучало с новой силой, словно актер, выходящий на последнее, решающее представление. Ноги подкашивались, ставали ватными, но она всё же сделала несколько неуверенных шагов, чтобы открыть дверь.

Проходя через порог, она увидела знакомое лицо — Уорд Кэмерон стоял перед ней, неся в руках небольшой, но ощутимо тяжёлый чемодан. Его глаза, наполненные сложной смесью усталости, сожаления и скрытой боли, встретились с её взглядом. В его голосе звучала тихая грусть:

— Здравствуй, Мия.

Она ответила робко, не в силах подобрать слова, и отступила в сторону, впуская его внутрь, в этот дом, который для неё теперь был не просто постройкой, а хранилищем её самых сокровенных воспоминаний.

— Сегодня мне позвонила миссис Лопез, — начал он, — однажды она рассказала мне об одной юной девушке, которая срочно нуждалась в деньгах и была готова в считанные часы распрощаться с домом и баром у океана. Сначала я не понимал, почему именно мне звонят, но потом понял — это ты.

Слова отзывались в груди эхом, заставляя Мию покраснеть и застыть. Она сползла на диван, нервно теребя ткань футболки, которая теперь была словно последним мостом между ней и прошлым, носившим имя Рэйф.

— Что случилось, Мия? — голос Уорда стал мягче и теплее, словно всеми силами стараясь стать опорой.

Она опустила глаза, скрывая ливень слёз, который рыцарски сдерживала, и тихо прошептала:

— Я... я не хочу говорить об этом.

— Рэйф внезапно уехал, — Уорд голосом, набитым сталью, продолжил постепенное обнажение правды. — Сара последние дни плачет и не желает говорить со мной. Ты продаёшь дом и бар, а я требую объяснений.

Её руки крепче сжали футболку, словно в попытке удержать себя от краха.

— Я ужасно поступила с Сарой, — она едва слышно произнесла. — А Рэйф... Господи...

Слёзы подступили к глазам, роняя край ткани, и её голос стал прерванным, как будто страх и боль сжимали горло.

— Что этот мерзавец натворил?! — рявкнул Уорд, его гнев промчался по комнате как гроза. — Он осквернил тебя? Поссорил с моей дочерью?!

— Пожалуйста, успокойтесь, — произнесла Мия мягко и осторожно, словно боясь нарушить тонкую нить спокойствия, хрупкую, как стекло. Внутри неё бушевал шторм, отражая глубинную тревогу, которую она тщетно пыталась скрыть от него, стараясь собраться с силами и поддержать его в этот момент.

— Я спокоен, — ответил он, но голос его звучал тяжело, каждое слово пропитано было горечью и болезненной усталостью. — Я лишь безмерно зол... зол на своего сына... — на лице его всплыло гримасное выражение, словно раны в душе обострились вновь. — Этот мальчик... он опять ведёт себя так, будто не замечает последствий своих поступков. Может, я был слишком мягок с ним? Очень может быть, что не сумел выковать в нём чувство ответственности...

Мия резко прервала его, не желая, чтобы тягость этих слов ещё глубже опутала их разговор:

— Пожалуйста, не стоит сейчас об этом говорить.

Её взгляд искал спасение в беге времени, нервно скользя к часам, где секунды будто пели прощальную мелодию ухода этого тяжёлого дня — дня, богатого сомнениями и душевной болью.

Уорд тяжело прикрыл лицо руками, словно пытаясь укрыться от тяжести мира. Вдруг он решительно раскрыл перед собой кожаный чемодан, высыпав на стол аккуратную, но внушительную гору денежных купюр. Слышался глухой, размеренный стук банкнот, ломавший тишину, словно символизируя жестокий контраст между холодной реальностью и зыбкой надеждой.

Мия застыла — в её сознании словно застыл момент, кадр из фильма, где героиня стоит в неподвижности, охваченная ужасом и недоумением. Дети семейства Кэмеронов тихо отворачивались, оставляя ее наедине с главным патриархом дома, который теперь был не властным властелином, а простым человеком, готовым расстаться, произнести прощальные слова и пожелать удачи.

— Что это? — произнесла она с дрожью в голосе, несмело и с оттенком растерянности.

Его губы слегка изогнулись в тихой усмешке, в глазах читалась глубокая, болезненная печаль.

— Это... — начал он тихо, — это твоя новая жизнь. Путь без возврата. Я не знаю, что произошло между вами, но хочу верить, что ты делаешь правильный выбор.

— Спасибо... — её ответ был едва слышен, голос трепетал от нахлынувших чувств.

— Беги же, моя девочка, — произнёс он, вставая с дивана. Его движения были неспешными, словно он боялся, что торопливость может нарушить хрупкую грань между прощанием и надеждой. Он притянул Мию к себе, и в тот мой миг объятия словно пытались остановить время. Тёплые слёзы медленно скатывались по его щекам, и он осторожно касался её футболки — пропитанной запахом его сына, ароматом, который теперь казался одновременно далеким и острым, как жгучая рана в сердце.

— Помни, — прошептал он на ухо, — что этот дом всегда будет твоим убежищем, а бар — твоим пристанищем. Если захочешь вернуться — всё это останется здесь для тебя. Я не отнимаю у тебя ничего — я лишь отдаю то, что ты заслуживаешь.

— Я не могу просто так принять это... — её слова были почти шёпотом, голос супругался с дрожью, не в силах справиться с нахлынувшими чувствами.

— Давай без лишних слов, — сказал он тихо, следя за её взглядом, вновь украдкой бегающим к часам. — Время уходит. Пришло время уйти. Не оглядывайся назад.

Он медленно отступил, а в его глазах играли искры одновременно грусти и надежды. Там, в этом взгляде, таилась любовь и понимание — без слов и объяснений, но с бесконечной силой и теплом.

Мия накинула рюкзак на плечо, плотно прижала его к телу, взяла в другую руку тяжёлую ручку чемодана и, с легким трепетом в груди, вышла из дома. За ней следовал Уорд — он не стал задерживаться, чтобы не создавать девушке неловкости своим присутствием. Она шла вперед, делая быстрые, уверенные шаги, а он спокойно шел рядом, словно тень, которая не мешает.

Беннет остановилась на пороге, еще раз обернувшись к родным стенам. Дом, в котором она прожила почти всю свою сознательную жизнь — почти всю свою юность и первые взрослые годы — теперь словно стал совсем чужим. Этот дом уже не принадлежал ей, здесь навсегда исчезнут её запахи и воспоминания. Со стен и пола уходили громкие взрывы смеха Сары, раздражённые голоса Джей Джея и Джона Би, ссоры с Рэйфом, даже звуки нежных поцелуев, которые когда-то казались вечными. Всё это растворилось в воздухе, оставив после себя пустоту, холод и тишину.

Не будет больше ничего. Нет ничего, что могло бы вернуть время назад, оживить ушедшее.

Уорд подошел к дороге и вызвал такси. Мия, почти не оборачиваясь, уселась в тёмный салон заднего сиденья. Она сразу же уткнулась в экран телефона, проверяя время. Её самолет должен был взлететь совсем скоро, и она торопилась, чтобы успеть к назначенному рейсу. Никому не было сказано место её прибытия — это знание было только её тайной. Она скрывалась от всего прошлого, готовилась начать жизнь с чистого листа, где никто не сможет найти её и задеть душу.

Восемь часов вечера, маленький аэропорт Внешних Отмелей встретил хмурыми облаками, едва заметным холодком и легким шорохом ветра. Такси остановилось у обочины, и водитель с доброй улыбкой помог Мие достать из багажника чемодан, пожелав приятного полета. Девушка, словно преследуемая внутренним волнением, бросилась к залу ожидания. До отлета оставался ещё час, и Мия решилась хоть ненадолго сесть.

Она заняла одно из слегка потрёпанных кресел в зале, медленно кружила пальцами вокруг горячей кружки с кофе, пытаясь никак не торопиться, чтобы не дать дрожи в теле вырваться наружу — она дрожала от волнения, от страха и от боли. Тепло напитка постепенно согревало холод, который разливался внутри.

Внезапно раздался голос, такой знакомый и родной, что сердце подскочило:

— Мия!

Девушка резко обернулась, и кофе чуть не выплеснулся на колени. От входа в аэропорт со всех ног мчалась Сара. Волосы зачем-то прилипли к влажному от пота лбу, лицо покраснело от долгого бега, дыхание стояло тяжело и прерывисто. Сара с трудом догоняла подругу, а когда подошла, едва сдерживала эмоции и, не сдержавшись, ринулась обнимать Мию за шею.

— Сара?! — Мия растерялась, словно не понимая, сном это или явью.

— Папа рассказал, что ты собираешься уезжать, — слезы душили слова Сары. — Зачем? Почему ты уходишь? Это из-за Рэйфа? Из-за того, что мы увидели?

— Нет, Сара... Нет, — тихо ответила Мия, стараясь скрыть дрожь в голосе.

— Почему ты мне ничего не сказала? — голос Сары срывался, отчаянно. — Почему ты скрывала ваши отношения? Особенно когда всё зашло так далеко?

— Я боялась, — коротко, но честно призналась Мия.

— Боялась чего? Что если я узнаю, он сбежит? — сарказм и горечь слез прорывались в каждом слове Сары. — Так вот, я узнала. Он сбежал. Это случилось бы рано или поздно! Он такой человек! Он не умеет любить!

— Но его люблю я! — вырвалось из горла Мии, голос звенел от боли. — Люблю всю свою сознательную жизнь. И мне больно. Ужасно больно!

— Он мой брат, Мия... — с трудом выдавила Сара сквозь слёзы.

— Нет запрета на то, кого можно или нельзя любить, — спокойно, но твердо ответила Мия. — Извини, Сара, мне пора. Скоро начнется посадка.

Она резко выбросила недопитую чашку в урну и отступила на несколько шагов, отойти от Сары, от воспоминаний, от прошлого.

— Куда ты летишь? — крикнула в след Сара.

— В Джексонвилл, — спокойно сказала Мия, не оборачиваясь.

— Я думала, ты едешь к нему — в Чарльстон.

— Нет, Сара. Я хочу забыть всё это.

— Мне больно, Мия... Мне обидно, что ты скрывала всё. Я бы приняла ваши отношения... если бы ты была со мной честна и если бы Рэйф был хорошим человеком.

Мия не ответила, не оглядывалась и тихо, но решительно направилась к выходу на посадку. Колеса её чемодана издавали резкий, неприятный звук, который раздражал и подчеркивал надвигающуюся неизбежность перемен. Она шла вперед, оставляя за собой ушедшую жизнь — навсегда. Было уже слишком поздно что-то менять.

Полет предстоял долгий — пять, а то и шесть часов, в течение которых Мия едва ли смела отдаться сну. Лишь однажды на мгновение прикрыла веки, но сразу же, словно охваченная тревогой, распахнула их вновь. По салону пронесся голос стюардессы: «Мы пролетаем над Чарльстоном». Мия нахмурилась, прижавшись лбом к холодному стеклу иллюминатора. Вот под ней, внизу, по этой земле сейчас блуждает он — Рэйф... Черт побери, как ярко звучало это имя в её мыслях.

Где в тот момент мы допустили ошибку? В какой миг наши пути свернули в разные стороны? Или, может быть, никогда и не было между нами настоящего шанса? Сердце жгла не просто боль утраты — нет, это была нездешняя, глубочайшая тоска. Тоска не только по тому, что было — теплому, живому — но и по тому, что могло бы стать, по тем неведомым возможностям, что навсегда остались запрятанными в тени.

Каждый наш разговор, каким бы нежным и светлым он ни казался, неизбежно подводил к одному: к прощанию. И мысль об этом затуманивала разум — никогда ли мне не под силу изменить этот роковой цикл? Ведь дверь твоего сердца прочна и заперта на замок, а если у меня и есть ключ, замочной скважины все равно нет. Я пыталась — отчаянно, безрассудно — выбить эту дверь, бросалась всем своим существом в этот бой, но лишь сама обливалась кровью от ран, в то время как ты оставался непоколебим. В твоих глазах и сейчас читается ледяное молчание, холодное, как зимний ветер: «сдайся, оставь меня...» Но разве ты понимаешь? Даже если я сложу оружие в битве за твою любовь, я так и не смогу изгнать тебя из глубин собственного сердца. Там останешься навеки.

Почему это не можешь быть ты?

Тот самый — единственный, кому я могла бы доверить все тайны души, кого я могла бы обнимать и прятаться в его руках от всей суровости мира. Тот, кто укроет меня от бури и ласково проведет пальцами по волосам, кто никогда не отпустит. Кто будет любить меня — безусловно, навсегда. Почему же вместо этого пустота? Почему это не ты?

Мысли в ее голове плотно сплетались в клубок до самого конца полета. И вот, когда самолет мягко коснулся земли, а Мия, опустившись по трапу, ступила на новую, незнакомую территорию — сердце внезапно забилось быстрее, словно предчувствуя перемены. Новый воздух — непривычный, свежий, полный загадок — окутал её своим прохладным объятием.

Теперь она на расстоянии от него... Почему же до сих пор так больно? Почему разлука не приносит облегчения, а лишь умножает тоску? В душе — невыносимая пустота, которую не сможет заполнить ни одна тропа, ни один новый город...