𝐮𝐧𝐝𝐞𝐫 𝐭𝐡𝐞 𝐬𝐤𝐢𝐧 ★ 𝘳𝘢𝘧𝘦 𝘤𝘢𝘮𝘦𝘳𝘰𝘯

Я из пекла под твоим крылом.
Я из сердца под твоим ребром.

Каждый шаг Мии отдавался в голове гулким эхом, словно напоминая о её слабости, о её неспособности разорвать этот замкнутый круг страдания. Её похолодевшие пальцы, словно ведомые неведомой силой, нащупали шершавую, знакомую до боли дверную ручку подсобки. Это тесное, пропахшее сыростью и дешёвым табаком помещение стало для неё своего рода святилищем — местом, где распинались её надежды и приносились в жертву здравый смысл и инстинкт самосохранения.

Она не смогла устоять перед зовом этого места, перед необъяснимым притяжением его обитателя. Может, это и была слабость, слепая и унизительная, а может, нечто большее — некая предначертанность, рок, от которого невозможно убежать. Может, это был её крест, её миссия, её судьба — вечно возвращаться туда, где её ждали не только муки и разочарования, но и проблески той самой любви, которая одновременно исцеляла и разрушала её. Она так истосковалась по его близости, по той тонкой, почти мистической связи, что тянулась между ними сквозь годы и расстояния, словно невидимая, но неразрывная нить. Она не могла просто уйти, бросив его во власти тьмы, позволив своим демонам разорвать его на части. Ей отчаянно хотелось вновь ощутить тепло его руки, услышать биение его сердца, вдохнуть запах его волос, чтобы хотя бы на мгновение забыть о той бездонной пропасти, что разверзлась между их мирами.

— Ты... вернулась? — голос Рэйфа, хриплый и надтреснутый, как старая пластинка, прорезал густую, вязкую тишину, окутавшую подсобку, словно погребальный саван. В его словах, казалось, смешались удивление, горечь, смирение, и даже какое-то неверие в то, что она действительно могла вернуться после всего, что произошло.

— Я... я не могла просто уйти, — прошептала Мия, и эти слова прозвучали как капитуляция, как безоговорочное признание в собственной зависимости. Как отчаянная мольба о пощаде, обращенная к тому, кто одновременно был её спасителем и её мучителем.

— Да ты точно сумасшедшая, — Рэйф выдавил из себя кривую усмешку, и этот звук, лишённый даже намёка на тепло и нежность, пронзил её сердце, словно удар кинжала. Его усмешка была горькой, болезненной, разочарованной, словно он давно утратил всякую надежду на то, что они когда-нибудь смогут вырваться из этого порочного круга боли и страдания.

Мия, дрожа всем телом, словно осенний лист на ветру, осторожно опустилась на самый краешек продавленного, скрипучего дивана, будто присаживаясь на край бездны. Она не решалась приблизиться к нему, сократить расстояние, установить зрительный контакт. Она боялась спугнуть тот хрупкий, неуловимый момент, что возник между ними, нарушить то шаткое равновесие, на котором держались их отношения, развеять ту тонкую нить надежды, что всё ещё мерцала в непроглядной тьме.

Даже в этом скудном полумраке, пронизанном лишь бледным светом уличного фонаря, она отчётливо видела каждую деталь его измученного лица: распухшую губу, рассечённую бровь, запекшуюся кровь на разбитых костяшках пальцев, багровые синяки, расплывшиеся под его пронзительными, небесно-голубыми глазами, словно чернильные кляксы на чистом листе. Эти жуткие отметины насилия кричали о его внутренней сломленности, о той невыносимой боли, что разъедала его душу изнутри, лишая воли к сопротивлению, обрекая на медленное самоуничтожение.

И, несмотря на весь этот ужас, она чувствовала, как его взгляд, пристальный и настороженный, словно просвечивает её насквозь, изучает каждую трещинку на её сердце, пытается проникнуть в самые потаённые уголки её души. Он разглядывал каждую линию её лица, каждую морщинку, каждую новую прядь в её волосах, словно искал в её внешности ответы на вопросы, которые он не мог или не хотел задавать вслух.

— Это ты больной, — внезапно, почти неслышно прошептала Мия, и в её голосе прозвучали обида, горечь и затаённый упрёк, от которого ей самой стало нестерпимо больно. — Это ты, а не я, просто взял и сбежал в никуда, бросив всё и всех, кто был тебе дорог, позади. Это ты в один миг перестал отвечать на звонки, заблокировал все контакты, словно нас никогда и не было в твоей жизни, перестал общаться со всеми... со мной, даже не потрудившись объяснить, что случилось, что произошло, что сломалось в тебе. Почему ты так поступил, Рэйф? За что ты так со мной?

Мия почувствовала, как горячие слёзы, словно раскалённые бусины, обжигают кожу, катясь по её щекам, и в горле застрял невысказанный крик, полный отчаяния, боли и разочарования. Она больше не могла сдерживать те эмоции, что копились в её сердце годами, терзая её душу и не давая ей покоя. Она отдала ему себя целиком и полностью, а он просто взял ее сердце и выбросил его, как ненужную вещь.

Мия едва сдержала стон. Слова Рэйфа вонзились в самое сердце, словно осколки льда, обнажая давние раны, кровоточащие и по сей день.

— Господи, прекрати, Мия. Почему тебя вообще это волнует? — его равнодушие обжигало сильнее гнева.

— Забей, Рэйф. Просто забудь, — прошипела она в ответ, отворачиваясь, словно от ядовитого укуса. — Ты вряд ли помнишь то, о чем я говорила тебе в тот день. — в голосе сквозил горький сарказм, прикрывающий глубокую, ноющую боль. В тот день она обнажила перед ним свою душу, доверила ему самое сокровенное, надеясь найти в его глазах отклик, понимание, поддержку. Но для него это, по всей видимости, осталось лишь туманным воспоминанием, затерявшимся в лабиринтах памяти, искаженным алкоголем и наркотиками.

Тяжелая, словно свинец, тишина окутала комнату, давя на плечи, сжимая грудь. Рэйф молчал, но его руки, словно одержимые бесом, лихорадочно рыскали по карманам его выцветших, изношенных шорт. Мия замерла, не сводя с него глаз. На лице, некогда прекрасном, а ныне измученном и осунувшемся, играла зловещая гримаса. В глубине зрачков, за пеленой равнодушия и отчаяния, на мгновение вспыхнул тот безумный, лихорадочный блеск, от которого у нее холодело все внутри, от которого по коже пробегали мурашки, словно от прикосновения ледяной руки. Он возвращался. Она чувствовала это каждой клеточкой своего тела, каждой дрожащей нервной клеткой.

Сейчас было бесполезно что-либо говорить, объяснять, умолять. Она знала это, как знает солнце, что взойдет завтра. В этом состоянии он был глух к любым доводам разума, слеп к любым проявлениям любви и сострадания. Она могла лишь наблюдать, с замиранием сердца, как он выворачивает карман, и на пыльную, продавленную обивку старого дивана высыпается содержимое маленького, целлофанового пакетика. Белый порошок, зловеще поблескивающий в тусклом свете единственной, мигающей лампочки, словно призывающий к себе, манящий в объятия забвения.

Резкий, сдавленный вздох, полный боли и отчаяния — Рэйф выпрямился, согнувшись пополам, словно под непосильным грузом. Мия не видела, что именно причиняет ему страдания — старая ли травма, ноющая ли пустота внутри, или воспоминания, преследующие его в кошмарах, — но знала, что эта боль гораздо глубже, чем просто физическая. Он двигался словно во сне, словно зачарованный, ощупью, как слепой в темноте, находя в полумраке гладкую, но такую знакомую поверхность кофейного столика, покрытого слоем пыли, разводами от пролитых напитков и следами былых развлечений. И вот, на этой поверхности, он начал свой зловещий ритуал — аккуратно высыпал белый порошок, с маниакальной точностью разравнивая его в ровные, безупречные дорожки, словно готовясь к обряду жертвоприношения.

— Боже мой, Рэйф! — вырвалось у Мии невольно. Она отшатнулась, прикрывая рот ладонью, пытаясь удержать рвущийся наружу вопль ужаса и отчаяния. — Это что?

Рэйф медленно поднял голову, его движения были скованными, словно он с трудом контролировал свое тело. В его глазах не было ни узнавания, ни сожаления, ни проблеска раскаяния. Лишь холодная, непроницаемая пустота, словно в глазах манекена. Он смотрел сквозь нее, как сквозь стекло, не видя ее, не замечая ее боли, не чувствуя ее страха. Затем, словно забыв о ее присутствии, словно она была лишь призраком в его кошмарном сне, он отвернулся к порошку. В воздухе отчетливо запахло кокаином — едким, горьким, дьявольски притягательным, обещающим мгновенное забвение, но взамен забирающим душу. Запах, который намертво въелся в ее память, запах, который ассоциировался у нее с кошмаром, от которого она никак не могла проснуться. Запах, который несколько лет назад сбросил Рэйфа с края, заставив его совершить тот ужасный, непоправимый поступок, который до сих пор лежал между ними, как зияющая рана, как непреодолимая пропасть.

Он склонился над столиком, его тень, зловещая и непроницаемая, нависла над белыми дорожками, словно крыло смерти. Рэйф резко, жадно вдохнул одну из них. Белый порошок испачкал кончик его носа. Он машинально вытер его тыльной стороной ладони, и откинул голову назад, закрыв глаза. На мгновение на его лице, измученном и осунувшемся, промелькнуло подобие облегчения, мимолетное и обманчивое, словно мираж в безводной пустыне.

— Хорошо, — прошептал он почти неслышно, словно это слово было заклинанием, открывающим дверь в другой мир, мир иллюзий и забвения.

Мия затаила дыхание, боясь даже пошевелиться, боясь нарушить хрупкое равновесие, удерживающее его на краю пропасти. Она чувствовала, как внутри нее растет и ширится паника, душит, лишает возможности дышать, сковывает тело парализующим страхом.

— Рэйф...? Это то, о чем я подумала...? — ее голос дрожал, срываясь на шепот, словно звук ломающегося стекла. Вопрос прозвучал как мольба, как отчаянная надежда на то, что она ошибается, что это всего лишь жуткий сон, от которого она сейчас проснется, обливаясь холодным потом. Но взгляд Рэйфа, стеклянный и отчужденный, запах, режущий ноздри, дрожь в его руках — все говорило об обратном. Он снова тонул. И она знала, что если она не предпримет что-то прямо сейчас, то он утянет за собой и ее, в эту черную, бездонную пропасть, обрекая на вечные страдания и отчаяние.

— Ты будешь? — прозвучал осипший вопрос Рэйфа, словно сдавленный хрип умирающего. Он медленно повернул к Мие голову, но взгляд, замутненный наркотическим дурманом, не выражал ничего, кроме опустошающей пустоты. В нем не было ни приглашения, ни сочувствия, лишь безучастное любопытство, словно он наблюдал за бабочкой, попавшей в паутину.

— Ты серьезно сейчас? — выплюнула Мия, и в этом коротком вопросе, словно в осколке разбитого зеркала, отразились все ее чувства — презрение, боль, отчаяние, надежда, умирающая последней. Внутри нее разверзлась пропасть, в которой бушевал ураган, сметая все на своем пути. Любовь и ненависть сплелись в смертельном танце, отравляя каждый вдох, каждый выдох. Человек, которого она боготворила, ради которого была готова на все, сейчас, словно испытывая ее преданность, предлагал ей вместе с ним спрыгнуть с обрыва, в пучину безумия и саморазрушения.

«Боже,» — пронеслось у нее в голове, словно молитва, — «насколько же слепа и безумна моя любовь, что я готова последовать за ним даже в ад?»

— Я задал вопрос, — отрезал Рэйф, его голос звучал механически, лишенно эмоций, словно он был лишь оболочкой, лишенной души.

— Ты же не такой, Рэйф... — прошептала Мия, словно пытаясь вернуть его к жизни, вырвать из цепких объятий зависимости. В ее голосе звучала мольба, отчаянная надежда на то, что где-то в глубине его измученного сознания еще теплится искра разума, искра человечности. Но в ответ лишь тишина, словно ее слова разбивались о невидимую стену, не находя отклика в его омертвевшей душе.

— Ты думаешь, что знаешь меня? — Рэйф усмехнулся, и этот звук был страшнее рычания зверя. В его глазах вспыхнул ледяной огонь, злой и беспощадный. — Ты видела только то, что я позволял тебе видеть, Мия. Под кожей скрывается тьма, которую ты не можешь вынести.

— Откуда ты знаешь, что я смогу?! — вырвалось у Мии, словно с цепи сорвался дикий зверь. Ярость хлынула наружу, сметая все плотины, которые она так долго и упорно возводила, чтобы сдержать свою боль, свое отчаяние, свою ненависть. — Ты нихрена не знаешь! Ты не знаешь, что я пережила, через что мне пришлось пройти, чтобы выжить! Ты не знаешь, как я живу сейчас, с этой дырой в сердце, которую ты оставил после себя! Ты ничего не знаешь, Рэйф! Ты сам выбросил меня из своей жизни, как сломанную куклу, словно я никогда ничего для тебя не значила!

— Тогда попробуй! — Рэйф резко вскочил с дивана, словно его ударило током, его лицо исказилось в гримасе ярости и отчаяния. — Возьми, блядь, и попробуй! Окунись в эту тьму! Почувствуй, как она разъедает тебя изнутри, как выпивает все соки, оставляя лишь пустую оболочку! Узнай, что такое жить с этим дерьмом внутри, которое убивает тебя каждый день, каждую секунду! — его голос сорвался на крик, полный боли и бессилия, словно он умолял ее понять то, что невозможно объяснить словами, почувствовать ту тьму, которая поглотила его целиком.

Грудь Мии тяжело вздымалась, словно она только что пробежала долгий и мучительный марафон, задыхаясь от нехватки воздуха. Внутри нее разгорелся пожар, выжигающий все чувства, кроме одного — всепоглощающей любви. Любовь, словно наркотик, затмевала разум, манила к нему, обещала избавление от страданий, призрачную надежду на счастье, которое казалось таким недостижимым. Ей безумно хотелось быть рядом с ним, разделить его боль, его страх, его тьму. Ей просто хотелось его, целиком и полностью, со всеми его демонами и пороками, несмотря ни на что.

Словно во сне, словно под гипнозом, Мия медленно кивнула, принимая его вызов, сдаваясь на волю отчаяния и любви, которая оказалась сильнее страха и разума. Под взглядом Рэйфа, полным злорадства и одновременно какой-то обреченности, она подошла к столику, словно идя на эшафот. Руки дрожали, как осенние листья на ветру, а в голове гудело от страха и предчувствия неминуемой катастрофы. Она наклонилась над белой дорожкой, ее сердце бешено колотилось в груди, словно загнанная птица, и, зажмурившись, сделала глубокий вдох...

Обжигающая, невыносимая боль пронзила носоглотку, словно ее резали о сколками стекла. Горький, отвратительный вкус заполонил рот, вызывая резкий, болезненный приступ кашля, выворачивающий наизнанку. Слезы, хлынувшие из глаз, словно водопад, смешались с соплями, размазывая тушь по щекам, превращая ее лицо в жалкое подобие маски, отражающей всю ее боль и отчаяние. Все тело пронзила дрожь, словно ее подключили к оголенным проводам, а в голове возникло ощущение нереальности происходящего, словно она провалилась в кошмарный сон, из которого нет выхода, в мир, где нет места надежде и свету.

Мия, обессиленная и сломленная, прислонилась к плечу Рэйфа, и рыдания вырвались из ее груди, словно прорвав многолетнюю плотину. Это был не просто плач — это был крик души, вопль отчаяния, выражающий всю ту боль, то разочарование, то безумие и ту любовь, которая погубила ее. Это был первый раз в ее жизни, когда она попробовала наркотики. Первый шаг на скользкий, гибельный путь, ведущий в бездну саморазрушения и забвения. И она сделала этот шаг ради него, ради человека, которого любила больше всего на свете, даже больше, чем саму себя.

— Хорошая девочка, — промурлыкал Рэйф над ухом Мии, и от этого хриплого шепота по ее коже пробежали мурашки, словно от ледяного прикосновения.

— Я это сделала из-за тебя. Ради тебя, — ответил Мия, и ее голос прозвучал чужим, словно принадлежал кукле, управляемой невидимыми нитями. В нем не было ни упрека, ни раскаяния, лишь горькая констатация факта.

— Почему? — лениво поинтересовался Рэйф.

— Серьезно? — усмехнулась Мия, и этот смех был похож на треск ломающегося льда. Она нервно заправила прядь волос за ухо, пытаясь скрыть дрожащие руки. В голове кружился водоворот мыслей, обрывки воспоминаний, слова, которые она так долго держала в себе, рвались наружу, не поддаваясь контролю. Сейчас, под действием наркотиков, все границы стерлись, все тайны стали явными. — Я люблю тебя, — прошептала она, и эти слова, сорвавшиеся с ее губ в этот безумный момент, прозвучали особенно трагично.

— Ты не можешь, — ответил Рэйф, отстраняясь и облокачиваясь на локтях на диване.

— Ты хочешь проверить, могу я любить тебя или нет? — спросила Мия, вскинув подбородок.

— После того, что я сделал... нет. Ты не можешь, — ответил Рэйф, отводя взгляд. В его словах звучало не только отрицание, но и самобичевание, признание своей никчемности. Он понимал, что недостоин ее любви, что своими действиями он перечеркнул все, что могло бы быть между ними.

— Я ни на секунду не сомневалась в своих чувствах и своем выборе, — сказала Мия. — Я всю жизнь скрывала от Сары это. Держала в себе с самого детства, как самую страшную тайну. А что теперь? Ничего. Все потеряно. И все из-за тебя, — последние слова она произнесла с горечью, но без злобы, словно просто констатировала факт.

— Я противен сам себе. Меня душит стыд за тот день, — прохрипел Рэйф, словно извлекая слова из-под толстого слоя пепла, покрывающего его душу. Он зажмурил веки, испещренные тонкими морщинками усталости, словно стремясь отгородиться от терзающих воспоминаний. По его лицу пробежала судорога, отражая мучительную борьбу между желанием быть честным и ужасом от осознания собственной ничтожности. Эта ненависть, направленная на себя, пронизывала каждую его клетку, отравляя каждый вздох.

— Ты говоришь это сейчас, потому что мы оба обдолбанные? — слова Мии прозвучали остро, как лезвие бритвы, рассекая густой воздух, пропитанный запахом кокаина и отчаяния. Она впилась в него взглядом, пытаясь разглядеть хоть малейший признак искренности в затуманенных зрачках. Ей необходимо было понять, где заканчиваются его слова, проникнутые псевдо-раскаянием, и начинается тщательно выстроенная манипуляция, вызванная искусственным подъемом.

— Я говорю это, потому что только таким меня можно увидеть настоящего, — ответил Рэйф, и в его голосе прозвучала такая безысходность, словно он смирился с уготованной ему участью — вечным заточением в темнице собственных пороков. — Я... — он судорожно ткнул себя пальцем в грудь, словно пытаясь отыскать сердце, которое, казалось, давно перестало биться. — Под этой оболочкой, под этой маской, вот он я, без прикрас, без лжи, без фальши. Все мои недостатки, все мои грехи — напоказ.

— И ты тогда тоже был под кайфом? — от этого вопроса Мии перехватило дыхание, словно ее внезапно лишили кислорода. Осознание того, что те действия Рэйфа были не случайностью, не спонтанным порывом, а результатом действия наркотиков, превратившего Рэйфа в неуправляемое, опасное существо, обрушилось на нее с непосильной тяжестью.

— Да. Это был мой первый опыт... — признался Рэйф, и в его глазах, словно в зеркале, отразилась смесь раскаяния и безнадежности. — Тебе придется выбирать: либо я — сломленный, израненный, зависимый, живущий в призрачном мире иллюзий, либо Сара — с ее благополучной, предсказуемой жизнью, с ее кукольным домиком, где все идеально. Попытка усидеть на двух стульях обречена на провал, Мия. Жизнь жестока, и она не позволит тебе иметь все и сразу.

— Почему ты не можешь...? — начала было Мия, отчаянно пытаясь найти хоть какую-то лазейку, хоть какой-то компромисс, способный спасти их обоих от неминуемой гибели.

Рэйф внезапно прервал ее, нежно коснувшись ее губ кончиком пальца, словно боясь спугнуть хрупкую надежду, едва зародившуюся в ее сердце.

— Потому что я больше не могу выносить презрительный взгляд Уорда, говорящий без слов, что я — позор семьи! Довольно! Пусть они продолжают восхищаться своей идеальной Сарой, послушной дочуркой, маленькой хорошей девочкой. А я... — он яростно ударил себя кулаком в грудь, и этот жест прозвучал скорее как мольба о пощаде, чем как проявление агрессии. — Я для них — пустое место, лишь инструмент в его руках, безвольная марионетка, дергающаяся за ниточки его власти. Ты готова к такой жизни, Мия? Ты действительно хочешь каждый день видеть меня таким, как есть — раздавленным, сломленным, зависимым?

— Ты сейчас предлагаешь мне предать Сару? Перечеркнуть девятнадцатилетнюю дружбу? — в голосе Мии звучало отчаяние, смешанное с нескрываемым гневом. Неужели он настолько эгоистичен, что готов разрушить ее мир, вырвать из ее жизни все, что ей дорого, лишь бы заполучить ее в свое безраздельное пользование?

— Решать тебе, от чего отказаться, — ответил Рэйф, и его тон был ровным, почти безразличным, словно он уже давно смирился со своей участью. — Я могу дать тебе время. Ты можешь окунуться в мой мир, увидеть его изнанку, ощутить на себе всю его боль и грязь. А потом уже решить, хочешь ли ты разделить его со мной.

— Ты вообще что-то чувствуешь ко мне...? — прошептала Мия, и этот вопрос, подобно ядовитому шипу, годами отравлял ее душу. Она потянулась к нему и взяла его ладонь в свою, прижав ее к своей груди, туда, где бешено колотилось ее сердце, словно отчаянно пыталось вырваться из клетки. — Ты чувствуешь? — спросила она, глядя ему прямо в глаза, умоляя его пр озреть, почувствовать ту связь, которая существовала между ними, несмотря на все препятствия, на все преграды. — Это все из-за тебя, Рэйф. Только рядом с тобой я ощущаю себя такой живой, такой настоящей. Ты чувствуешь это?

Глаза Рэйфа расширились от изумления, когда он ощутил учащенный ритм ее сердца, словно оно откликнулось на его прикосновение, забилось в унисон с его собственным. Он молча смотрел на нее, словно впервые увидел ее, словно пытался разгадать сложный шифр, запечатленный на ее лице. Он изучал ее распухшие от слез губы, покрасневшие веки, разметавшиеся по плечам светлые волосы, цвет ее глаз, такой же, как и у него — глубокий, переменчивый, словно отражение бушующего моря. Он увидел кровь, испачкавшую подол ее некогда белоснежного платья, словно печать их общего греха, символ их сломанных судеб. Он восхищался изящной линией ее шеи, хрупкими ключицами, округлой грудью, тонкими запястьями, сжимающими его ладонь, отдающими ему тепло и любовь, которых, как он искренне верил, он не заслуживал. В этот момент она предстала перед ним во всей своей неземной красоте и трагической уязвимости — словно ангел, спустившийся с небес, чтобы спасти его из тьмы, поглотившей его душу.

— Почему ты молчишь..? — прошептала Мия, и ее голос, дрожащий и хрупкий, казалось, вот-вот сломается под тяжестью невысказанных слов. Глаза, обычно яркие и полные озорства, сейчас были затуманены печалью, словно после долгого ливня. В их глубине плескалась боль, как бурная река, готовясь выйти из берегов.

Рэйф сидел напротив нее, словно изваяние из темного гранита, неподвижный и нечитаемый. Он избегал ее взгляда, словно боялся увидеть в ее глазах отражение собственной вины, собственную слабость. Тишина давила на них, как тяжелый камень, обжигая душу и не давая дышать.

— Я не знаю, что тебе ответить, — наконец прозвучал его голос, низкий и хриплый, словно шепот ветра в ночи. В нем слышалась растерянность, сломленность и глубокое раскаяние, словно он пытался вырваться из когтей собственных демонов. Слова упали между ними, словно осколки разбитого хрусталя, раня больно и безжалостно.

Мия горько усмехнулась, в этом звуке не было ни капли веселья, лишь разочарование и отчаяние.

— Я поняла тебя, Рэйф. Я была готова рискнуть всем, переступить через все свои принципы, если бы ты ответил на мой вопрос. — она провела кончиками пальцев по лицу, пытаясь унять внутреннюю дрожь, словно ее тело предали, охваченные холодом. — Решение зависело от твоего ответа. От твоего признания.

Она протянула руку, неуверенную и робкую, и коснулась его предплечья, словно проверяя, реален ли он. Но тут же отдернула, словно прикосновение его кожи оставило на ней ожог, горячий и болезненный. Между ними промелькнула искра — не страсти, а боли, разочарования и горького сожаления. Слабая искра надежды, гаснущая в непроглядной тьме.

Рэйф, словно очнувшись от кошмарного сна, поднял на Мию взгляд. Его глаза, обычно дерзкие и самоуверенные, сейчас были наполнены смятением, уязвимостью и болью, словно обнаженные нервы. В их глубине метался страх, как пойманный зверь в клетке, и что-то еще — сокровенное, тщательно скрываемое, открыть что он боялся больше всего на свете. Под действием ли наркотиков, дурманивших его разум, или под напором чувств, которые он так долго подавлял, он резко сорвал с себя майку, обнажив рельефный торс. Напряженные мускулы играли в тусклом лунном свете, а на коже, словно капли росы, выступили мелкие капельки пота.

Он взял ее ладонь в свою, обхватил ее пальцы крепко, но бережно, словно держал в руках драгоценный хрусталь. Его прикосновение было одновременно грубым и нежным, словно отражало всю противоречивость его натуры, всю его внутреннюю борьбу. Он поднес ее руку к своей груди, прямо к сердцу, бешено колотившемуся в груди, словно птица, бьющаяся в клетке. Чувствовала ли она его безумный ритм, эхо его смятенной души? Он провел ее дрожащими пальцами по контуру татуировки, вытатуированной прямо над сердцем, словно печать, выжженную на его коже, свидетельствующую о его вечной клятве. «Mi Rebelde».

— Ты знаешь, что это значит? — прошептал Рэйф, его голос звучал приглушенно и сломленно, словно он боялся спугнуть хрупкий миг откровения, разрушить хрупкую связь между ними.

Мия отрицательно покачала головой, словно загипнотизированная, зачарованная и испуганная его жестом, его откровением. Она чувствовала тепло его кожи, биение его сердца под своими пальцами, словно прикасалась к самым сокровенным уголкам его души. Но смысл происходящего, истинная причина его поступков, оставалась для нее загадкой, словно зашифрованное послание.

— Это переводится: Моя Непокорная, — выдохнул Рэйф, его дыхание коснулось ее щеки, словно легкое дуновение ветра, несущее в себе обещание и боль. — Твое имя популярно в Испании и скандинавских странах. В Испании Мия означает – моя, а в Скандинавии – непокорная. Ты... ты воплощаешь в себе все это. Ты моя и ты непокорна, Мия.

— И когда... когда ты набил ее? — прошептала она, завороженно глядя на татуировку, словно видела ее впервые, словно пыталась прочесть в ней его душу.

— Почти сразу после того, как приехал в Чарльстон, — признался Рэйф, его взгляд был прикован к ее лицу, изучающему и жаждущему прощения, словно он тонул и она была его последней надеждой на спасение. — Ты была в моих мыслях. Ты была везде. Каждый мой день начинался с мыслями о тебе. Ни об отце, ни о Саре. О тебе. Лишь о тебе, Мия. Ты была моей одержимостью, моей слабостью, моим проклятием и моим спасением.

Мия молчала, ошеломленная признанием, словно громом среди ясного неба. Ее сердце билось в бешеном ритме, смешивая в себе радость и недоверие, надежду и отчаяние. Словно она стояла на краю пропасти, не зная, упадет ли она вниз или взлетит в небо.

— Тогда какого черта ты рассказал своим друзьям-придуркам, что в тот день у нас был секс? — вырвалось у нее, словно крик, нарушая хрупкую тишину ночи. Обида, как ядовитая змея, свернулась в ее груди, отравляя все вокруг, сжигая ее изнутри. Боль, словно осколки стекла, вонзилась в самое сердце, разрывая его на части.

Рэйф опустил голову, словно принимая удар судьбы, признавая свою вину, свой грех.

— Я был полным идиотом... Я не знаю, зачем я это сделал, Мия. Наверное, хотел показаться крутым, доказать себе и другим, что я не завишу от отца, что я сам распоряжаюсь своей жизнью, что я контролирую свои чувства. Но я просто все испортил. Я предал тебя, предал себя и предал все, что между нами было когда то давно.

Мия разглядывала татуировку на его груди, словно пыталась прочесть в ней правду, понять его мотивы, увидеть его настоящую душу. Она представляла, как игла, раскаленная болью и чернилами, врезалась в его кожу, оставляя там навсегда ее имя, ее образ. Сложилось в имя, которое стало частью его, стало его признанием, его клятвой верности, его покаянием. Этот болезненный, необратимый акт говорил громче любых слов, но достаточно ли этого?

— Этого достаточно, чтобы ответить на твой вопрос? — прозвучал вопрос Рэйфа, пропитанный густой тревогой. В его голосе дрожали осколки надежды и отчаяния, словно он поставил на кон все, что у него было, и теперь ждал приговора. Он казался обнаженным не только физически, но и эмоционально, словно вывернул свою душу наизнанку, предлагая ей на обозрение все ее шрамы и уязвимые места.

Мия медленно кивнула, не отрывая взгляда от его обнаженной груди. Татуировка, словно выжженное клеймо, притягивала ее внимание, рассказывая историю его одержимости, его признания, его боли. Она была одновременно пугающей и завораживающей, словно вход в лабиринт его сложной, противоречивой души.

— Теперь твоя очередь сделать выбор, — прошептал Рэйф, и в его голосе, несмотря на мольбу, прозвучала решимость, закаленная сталью. Он взял ее руку, теплую и дрожащую, и с настойчивой нежностью прижал ее обратно к месту, где билось его сердце, выбивая безумный ритм под кожей. Она чувствовала его трепет, его страх, его надежду, словно через прикосновение она могла прочитать его мысли и чувства.

— Это будет нашим секретом? Секретом от Сары? — еле слышно прошептала Мия, и в ее голосе прозвучала детская наивность, словно она надеялась найти компромисс, способ избежать болезненного столкновения с реальностью, сохранить хрупкий мир, который вот-вот должен был рухнуть.

— Это не секрет, Мия, — отрезал Рэйф, и в его словах не было и намека на колебание. — Это выбор. Мы не можем продолжать так, играя в любовь и ненависть за спиной друг у друга. Нет больше той невинности, той детской привязанности, что была между нами, когда мы были детьми. Я сломленный сын, который всегда чувствовал себя лишним, потому что отец предпочитал дочь. Ты либо остаешься со мной, принимая все последствия, либо остаешься с Сарой, забывая о том, что сейчас между нами происходит. Нет третьего варианта, нет компромиссов, нет полутонов.

— Я... Господи... — Мия всхлипнула, и слезы, словно хрустальные бусины, потекли по ее щекам, оставляя влажные дорожки. Она чувствовала, как ее разрывают на части противоречивые чувства, словно два зверя борются за ее душу. Она оказалась в ловушке, загнанная в угол, вынужденная сделать выбор, который ранит, сломает, уничтожит. Манипуляция? Да, это была гнусная, черствая манипуляция, но она работала, заставляя ее сердце биться быстрее, а разум закипать от противоречивых мыслей.

Рэйф небрежно, словно не замечая ее слез, приблизился к ней, сокращая расстояние между ними, словно магнитом притягивало их друг к другу. Его лоб коснулся ее лба, и Мия почувствовала его тепло, его спертое дыхание, его дрожь, словно отражение ее собственной внутренней бури. Он пытался сдержать свои эмоции, обуздать свои чувства, но она чувствовала его страсть, бушующую внутри, словно вулкан, готовый извергнуться. Комната, словно в замедленной съемке, начала кружиться вокруг них, а в голове Мии воцарилась оглушительная тишина, словно все мысли разом испарились, оставив лишь пустоту и ощущение нереальности происходящего, словно она попала в другой мир.

В порыве внезапного импульса, поддавшись моменту, она прикоснулась губами к его щеке, оставив легкий, едва ощутимый поцелуй, словно печать, подтверждающую ее выбор. Этот поцелуй был одновременно прощанием с прошлым и обещанием будущего.

— Ты засчитаешь это как за ответ? — прошептала она, и в ее голосе прозвучала надежда, смешанная со страхом, словно она спрашивала разрешения на грех.

Этот поцелуй стал чертой, которую она перешла, оставив все сомнения и колебания на другом берегу. Назад дороги уже не было, мосты были сожжены, и теперь ей оставалось лишь плыть по течению, не зная, куда оно ее вынесет. Мир, который до этого был для нее закрыт, мир, полный запретных удовольствий, опасных игр, алкоголя, наркотиков и морального разложения, теперь был открыт для нее, маня своей тьмой и обещая новые, неизведанные ощущения. А самое главное, ее первая любовь, ее страсть, ее проклятие и ее спасение сидели перед ней на коленях, держа ее руку и предлагая ей вместе окунуться в этот омут, в котором она либо утонет, либо обретет свободу.

И она, словно зачарованная, готова была последовать за ним в любую бездну.

тгк: посиделки с сашей 🩵