𝐮𝐧𝐝𝐞𝐫 𝐭𝐡𝐞 𝐬𝐤𝐢𝐧 ★ 𝘳𝘢𝘧𝘦 𝘤𝘢𝘮𝘦𝘳𝘰𝘯

Выбиты буквами слоги твоего имени
На моём белом теле, и я прошу: не лечи меня.

Рэйф Кэмерон.

Рэйф обрушился на свою старую кровать, словно подкошенный, и ощутил под собой грубую ткань простыней, пропахших пылью и отголосками давно ушедших дней. Он раскинул руки, словно пытался обнять саму суть комнаты, впитать в себя запах застоявшегося воздуха, смешанного с ароматом старого дерева и давно забытых надежд. Под кожей разливалась тягучая, сосущая пустота, словно отголосок чужого крика, звучавшего внутри него, требуя чего-то, что он никак не мог уловить. Ему бы сейчас глотнуть густого яда забвения, раздавить в горле бутылку коньяка, позволить янтарной жидкости обжечь горло и смыть все, до единой, мысли, воспоминания, чувства. На Внешних отмелях, казалось, время застыло в янтаре, словно запечатлев их в вечной, неизменной картине. В то время как Чарльстон, дерзкий и самонадеянный, манил огнями, роскошью и фальшивой свободой, здесь оставалась лишь эхо былого. Там, в Чарльстоне, он носил чужую личину, играл роль в чужой пьесе, лгал себе и другим, забывая, кто он есть на самом деле.

С рывком сорвав с себя прилипшую к коже майку, он швырнул ее в угол комнаты, словно сбрасывая с плеч тяжкий груз. Душный, удушливый зной обволакивал тело, заставляя кожу зудеть и гореть. Или это коньяк, словно ядовитый змей, вился по венам, разжигая в нем пламя, которое он отчаянно пытался потушить? В голове, словно в мутном омуте, клубились обрывки воспоминаний, словно тени, ускользающие от взгляда. Лица, голоса, запахи, сливаясь в хаотичную мешанину, терзали сознание. Тело ныло от долгой дороги, но здесь, на родной земле, все казалось чужим, отчужденным, словно он – незваный гость на пиру, где ему не было места.

Ему не хватало чего-то. Не огней Чарльстона, не изысканных вин, не шелковых простыней, ласкающих тело. Чего-то настоящего, подлинного, того, что нельзя купить за деньги, того, что коренилось глубоко внутри него.

И тут, словно разряд молнии, в тишину ворвался звук распахнувшейся двери. В комнату, подобно разъяренной фурии, влетела Сара, швырнув на пол смятые купюры, оставленные им в качестве щедрых чаевых в баре. Некоторые из них, словно испуганные зверьки, юркнули под кровать, скрываясь в полумраке, как и он сам, когда-то. Рэйф неохотно поднялся, словно возвращаясь из забытья, чувствуя, как болезненная реальность снова смыкается вокруг него.

— Стучаться не учили? — прорычал он, стараясь спрятать раздражение за маской безразличия, которую он так тщательно оттачивал годами.

— Ты здесь один, Рэйф. Что тебе скрывать? — парировала Сара, скрестив руки на груди, словно воздвигая невидимую стену между ними. В ее глазах плескалась смесь обиды, тревоги и невысказанных вопросов, словно буря, готовая вот-вот разразиться.

— Ах да, точно. Я и забыл, что здесь у всех свои правила, — произнес Рэйф с горькой усмешкой, чувствуя себя загнанным в угол.

— Тогда катись обратно в свой проклятый Чарльстон! Зачем ты вернулся, Рэйф? — слова сорвались с губ Сары с такой яростью, что он невольно отшатнулся, словно от удара. Она говорила тихо, почти шепотом, боясь, что их подслушают. Но в этом шепоте клокотал гнев, копившийся долгие месяцы, разъедая ее изнутри.

Рэйф опустился на корточки, собирая рассыпавшиеся по полу деньги. Пальцы коснулись шершавой поверхности банкнот, и его пронзила волна отвращения, словно он прикоснулся к чему-то грязному и порочному. Осознание того, как и зачем он оставил эти деньги, вызывало нестерпимую тошноту, подступающую к горлу. Он поднялся, небрежно сунул мятые купюры в задний карман шорт и, выпрямившись, устремил взгляд на сестру. Сара сверлила его глазами, пытаясь разгадать тайны, сокрытые за непроницаемой маской, увидеть хоть намек на того Рэйфа, которого она когда-то знала. Он изменился, пронеслось у нее в голове. Плечи стали шире, мускулы на руках и спине играли под кожей, словно готовые сорваться с цепи. Не осталось и следа от испуганного юнца, бежавшего от своих демонов в другой город, оставив ее одну справляться с последствиями.

Ее взгляд скользнул по его обнаженному торсу, задержался на рельефных мышцах пресса, коснулся едва заметного шрама на левом плече, оставшегося после давней драки, и, наконец, остановился на левой стороне груди, прямо под сердцем. Там, словно выжженная клеймом, красовалась татуировка: "Mi Rebelde". Витиеватые буквы, написанные на незнакомом языке, словно пульсировали под кожей, дышали своей собственной, тайной жизнью, рассказывая историю, которую он тщательно скрывал от всего мира. Раньше этой татуировки не было. Она знала каждый шрам на его теле, каждую родинку, каждую линию. Эта татуировка – словно чужой, незнакомый элемент, вторгшийся в его сущность, в его прошлое.

— И с каких это пор ты стал украшать себя татуировками, Рэйф? — с любопытством спросила Сара, не отводя взгляда от надписи. В ее голосе прозвучало не только удивление, но и тревога.

Рэйф нахмурился, словно вопрос причинял ему физическую боль, напоминал о том, что он пытался забыть.

— Тебя это не должно волновать, Сара, — отрезал он, отворачиваясь к окну, словно пытаясь спрятаться от ее проницательного взгляда. За стеклом, в багряном мареве заката, медленно тонули Внешние отмели, его родина и проклятие, место, к которому он одновременно стремился и ненавидел всем сердцем, место, откуда он бежал и куда, в итоге, вернулся.

«Mi Rebelde», — пронеслось в его голове, словно эхо далекого крика.

Его тайна.

Его боль, выжженная на коже, навсегда привязывающая его к прошлому, от которого он так отчаянно пытался убежать.

— Нет, Рэйф, меня это действительно волнует! — вскрикнула Сара, и слова сорвались с ее губ с такой силой, словно копились годами, тяжелым грузом давя на грудь. В ее голосе звенела неприкрытая боль, переплетенная с горечью разочарования. — Я столько лет собирала эти слова по осколкам, бережно хранила их в сердце, представляла, как будет выглядеть наш разговор, когда мы, наконец, сможем поговорить по-настоящему, как раньше, когда между нами не было этой... этой пропасти. Ты мой брат, Рэйф, неужели ты забыл? Как я могу оставаться в стороне, когда вижу, что ты тонешь? Меня волнует все, что происходит с тобой, все, что ты пытаешься скрыть от меня, все твои секреты. У тебя там кто-то есть, в этом проклятом Чарльстоне? Может быть, поэтому ты не приезжал все это время? Может быть, там ты нашел замену семье, которую бросил здесь?

Предательские слезы, словно осколки разбитого стекла, хлынули из ее глаз, оставляя влажные дорожки на щеках, обнажая перед Рэйфом не только свою боль и обиду, но и свою безграничную любовь, уязвимую и чистую.

— Господи, Сара, да нет никого там! — Рэйф отступил на шаг, словно пытаясь избежать ее взгляда, полного боли и упрека. — Да и какая, черт возьми, тебе разница? Что ты пытаешься доказать? Оставь меня в покое, прошу тебя, — Рэйф рухнул на край кровати, словно сломленный, и закрыл лицо руками, стараясь оградиться от ее слов, от ее слез, от собственной вины, которая, словно удавка, сжимала его горло.

Этот разговор, словно пытка, выматывал его до последней капли, вытягивал из него жизненные силы, обнажая то, что он так отчаянно пытался скрыть от всего мира – свою слабость, свою боль, свою вину.

— Хорошо, я уйду, сделаю так, как ты хочешь, — прошептала Сара, ее голос дрожал от сдерживаемых рыданий, словно тонкий лед под ногами. — Но, пожалуйста, Рэйф, умоляю тебя, не делай вид, что меня и Мии никогда не было в твоей жизни. Мы росли вместе, Рэйф, мы были семьей, мы делили радости и горести, мы были неразлучны. Неужели это ничего для тебя не значит? Неужели ты забыл все, что нас связывало? Это должно что-то значить для тебя, Рэйф, это должно быть ценно... Я люблю тебя, несмотря ни на что, если ты еще помнишь об этом, — с этими словами, вырвавшимися из самой глубины ее души, словно крик отчаяния, Сара, словно подстреленная птица, с трудом вылетела из комнаты Рэйфа, оставив за собой шлейф горечи и невысказанных слов.

Дверь закрылась за ней с тихим, обреченным щелчком, словно ставя точку в их разговоре, в их отношениях. В комнате повисла тишина, давящая и тяжелая, словно свинцовый груз. В голове у Рэйфа бушевал ураган мыслей, словно рой разъяренных шершней, и он отчаянно мечтал выгнать их прочь, заглушить их ядовитое жужжание, заставить их замолчать навсегда. Завтра ему предстояла встреча со старым знакомым, и, быть может, эта встреча, этот мимолетный шанс на забвение поможет ему хоть ненадолго вырваться из этого замкнутого круга вины и отчаяния, позволит хоть на мгновение забыть о своей сломанной жизни.

Медленно подняв руку, Рэйф провел кончиками пальцев по татуировке, словно пытаясь ощутить ее тепло, понять ее смысл. "Mi Rebelde" – его вечный спутник, его напоминание о прошлом, от которого он так отчаянно бежал. Он не набил ее сразу, по прибытии в Чарльстон. Тогда он думал, что прошлое нужно похоронить, забыть, вычеркнуть из памяти, что оно не имеет права преследовать его, отравлять его существование. Ему не зачем было, как ему казалось, хранить воспоминания о прошлом у себя под сердцем, обременять себя грузом вины и сожаления.

Только спустя месяц, проведенный в одиночестве, в пустой, холодной квартире, он осознал, что чего-то не хватает рядом, чего-то теплого, родного, живого, чего-то, что связывало его с тем, прежним Рэйфом, которого он так отчаянно пытался уничтожить. Чего-то, от чего он отказался по собственной воле, предав не только всех, но и самого себя, бежав из родного города в поисках призрачной свободы и забвения.

Этой татуировкой он не только до конца своих дней привязал себя к прошлому, сделал его частью себя, своей сущности, но и обрек себя на вечное напоминание о своей ошибке, о своем предательстве, о своей трусости. Об ошибке, которую он яростно, отчаянно желал утопить в алкоголе, заглушить наркотиками, стереть из памяти навсегда, словно страшный сон. Об ошибке, которая преследовала его во снах, мучила наяву, выжигала душу изнутри и не давала ему покоя ни на минуту, напоминая о том, что он потерял и, возможно, никогда больше не сможет вернуть.

С первыми лучами солнца, пробивавшимися сквозь дымку тумана, Рэйф уже крался из дома, словно вор, стараясь не издавать ни звука, не привлекать внимания. Если Уорд заметит его отсутствие, не миновать нудной, затянувшейся на часы проповеди, упреков и укоров. Вечное соперничество с Сарой, постоянное сравнение, словно они – участники бесконечной гонки, где один всегда должен быть лучше другого – одна из главных причин, по которой он сбежал в Чарльстон, оставив Внешние отмели далеко позади, как будто стирая их с карты своей жизни. Эта негласная борьба за отцовское внимание началась еще в школьные годы, когда Рэйф учился в восьмом классе, а Сара лишь робко ступала на порог шестого. Все начиналось с невинных оценок в дневнике, а заканчивалось тотальным контролем, бессмысленной критикой каждого его шага, каждого принятого решения, каждого вздоха. Рэйф, словно бесправный слуга, отчаянно пытался заслужить одобрение отца, доказать свою значимость, а в ответ получал лишь пренебрежение, холодный расчет и циничное использование.

В Чарльстоне он вылепил из себя новую личность, сильную, независимую, неприступную, личность, которой никто не смеет помыкать и указывать, личность, которая внушает страх и уважение. Там он – Рэйф Кэмерон, акула мира финансов, человек, с которым считаются. Здесь... Здесь он предпочитал не думать об этом, похоронив тягостные воспоминания глубоко внутри, подальше от чужих глаз, словно скрывая постыдную тайну.

Изъезженная до дыр, знакомая до боли дорога, словно нить Ариадны, вывела его к покосившемуся домику, видевшему лучшие времена, словно пережившему не одну бурю. На стареньком, облупившемся шезлонге, гордо высившемся на полуразвалившейся террасе, нежился Барри, его старый знакомый, по совместительству – торговец дурманом, щедро делившийся с Рэйфом тем, чего ему так отчаянно не хватало в его роскошном, но пустом и холодном мире Чарльстона – иллюзией свободы, призраком забвения.

За полтора года ему отчаянно не хватало этих мимолетных мгновений беспамятства, этого ускользающего блаженства, которое приходило лишь на короткий час, максимум на два, а затем бесследно исчезало, оставляя после себя лишь опустошение и тоску. Но даже этот короткий промежуток времени казался Рэйфу глотком свежего воздуха в душной, затхлой комнате, спасением от надвигающейся тьмы, возможностью забыть о своих грехах. Нужно лишь приловчиться, научиться продлевать это мгновение, растягивать его до бесконечности, обманывая реальность, погружаясь в искусственно созданный рай.

— Йоу, чувак, — Барри, словно ужаленный осой, резко подскочил с шезлонга и, небрежно скинув солнцезащитные очки на переносицу, окинул Рэйфа оценивающим взглядом. — Мой богатенький мальчик соизволил пожаловать на задворки цивилизации. Че как, как жизнь, как делишки? Не забыл старого друга?

Парни крепко ударили друг друга по плечам в приветствии, словно подтверждая свою давнюю связь, и уселись обратно на шезлонг, подставляя лица палящему солнцу, позволяя его беспощадным лучам обжечь кожу, словно стирая с лица земли все проблемы и тревоги. Барри внимательно рассматривал своего друга, не скрывая ни удивления, ни иронии. Сейчас Рэйф казался ему совсем другим человеком, не тем загнанным в угол пареньком, который в панике прибегал к нему в первую же секунду после того, как натворит какую-нибудь глупость, чтобы накидаться порошком, забыться, сбежать от ответственности. Сейчас перед ним сидел повзрослевший, возмужавший мужчина, с печатью усталости на лице, с глубокими морщинами у глаз, свидетельствующими о бессонных ночах и пережитых страданиях, но с тем же, отчаянным желанием сбежать от реальности, забыться, раствориться в беспамятстве.

— Приехал вчера, не стал тебя уже напрягать,  — бросил Рэйф, стараясь вести себя непринужденно, скрыть дрожь в голосе, которая предательски выдавала его волнение.

— Да брось, Рэйф, какие напряги? Что, девочки из Чарльстона уже приелись? Решил на наших местных переключиться? — Барри расхохотался собственной плоской шутке, но Рэйф лишь вяло усмехнулся в ответ, не находя в себе сил поддержать его легкомысленное настроение, словно не желая осквернять его своим присутствием. — Ладно, ближе к делу, чего ты хочешь?

— Пару грамм, как в старые добрые времена? – ответил Рэйф, с трудом сдерживая нетерпение, предвкушая предстоящую сделку, предвкушая возможность вновь ощутить иллюзию свободы, вновь забыть о своих грехах.

— Ну, чувак, кто бы сомневался. Для тебя всегда найдется что-нибудь особенное. Деньги отдашь, как сможешь, старые друзья всегда договорятся, — Барри резко поднялся с шезлонга и направился к дому, растворяясь в полумраке, словно тень, оставляя Рэйфа одного под палящим солнцем, наедине со своими мыслями, сжигающими его изнутри.

— У меня с собой, — Рэйф протянул ему те самые смятые сто долларов, которые вчера вечером оставил в баре, в отчаянной попытке заглушить душевную боль, а после Сара, словно в отместку, швырнула их ему в лицо, возвращая ему его предательство. Сейчас парень хотел как можно скорее избавиться от этих денег.

Барри хмыкнул, стараясь скрыть волнение за привычной иронией. Он швырнул Рэйфу небольшой, небрежно обмотанный скотчем пакетик, словно передавал тайное послание.

— Даже так... Не здесь, не на виду, — прозвучало предостережение. — Еще прилетит незваный гость. — В его словах сквозила тень былой осторожности, память о временах, когда каждый шорох мог означать опасность. — Пошли в дом, там и отметим твое возвращение.

Рэйф безмолвно последовал за Барри. Дом встретил его запахом пыли, затхлости и призраками прошлого. Время, казалось, застыло здесь, оставив после себя печальный музей упадка. Вещи лежали в хаотичном беспорядке, словно их раскидал ураган страстей. Грязная посуда, свидетельница бессонных ночей и бурных разговоров, громоздилась в раковине, словно после пира, отгремевшего много лет назад. Сломанная мебель, истерзанная спорами и ссорами, валялась в углу комнаты, подобно раненому зверю. И, конечно, огромная спортивная сумка – святилище Барри, где он хранил свое сокровище, то, зачем к нему тянулись потерянные души, ищущие забвения, мечтающие хоть на время сбежать от гнетущей реальности. Рэйф, словно во сне, опустился на край продавленной кровати. Скрип пружин отозвался эхом в тишине. Рядом, готовая рухнуть в любую секунду, стояла покосившаяся тумбочка, словно отражение его собственного нестабильного мира.

Дрожащими руками он извлек пакетик. Сердце колотилось в груди, словно птица в клетке. Он высыпал порошок на тумбочку, разровняв несколько ровных дорожек, словно чертя на песке линии судьбы. Не раздумывая, жадно вдохнул, словно глотая спасительный воздух, способный вырвать его из пучины отчаяния. Мозг медленно затуманивался, сознание растворялось в дымке, а к голове подступала калейдоскопическая смесь неясных, размытых картинок. В этом искусственном мире не было места тем тревогам, угрызениям совести, той вине, которая преследовала его, не давала покоя ни днем, ни ночью. Здесь он мог на мгновение забыть о прошлом, о совершенных ошибках, о сломанных жизнях.

— Неужели в твоем роскошном Чарльстоне так тяжело достать? — с усмешкой спросил Барри, наблюдая за Рэйфом. В его голосе сквозила смесь сочувствия и цинизма. Он присел рядом с Рэйфом, затягиваясь самокруткой за компанию, словно деля с ним бремя этой общей тайны.

— Ты даже не можешь себе представить, насколько, — выдохнул Рэйф, закинув голову назад и прикрывая глаза. — Раз семь пытался найти что-то стоящее. Но это все — не то, это все подделка, жалкая пародия на настоящее забвение.

Раздражение вспыхнуло в нем, как искра в темноте. Он стукнул кулаком по тумбочке, и оставшиеся дорожки порошка, словно песок под натиском волны, смешались в одну бесформенную горку, теряя свою зловещую привлекательность. Иллюзия бегства рассыпалась в прах.

Они просидели в тишине, каждый погруженный в свои мысли. Тело Рэйфа постепенно приходило в себя, обретая контроль над движениями, словно марионетка, освобождающаяся от нитей кукловода. Голова прояснялась, отгоняя навязчивые воспоминания и тревоги. Рэйф поднялся с кровати, чувствуя себя опустошенным и уставшим, словно после тяжелой, изнурительной работы. Он хлопнул Барри по плечу, выражая благодарность за гостеприимство и молчаливую поддержку, за то, что тот просто был рядом.

— Ты уже уходишь? Так быстро? — с удивлением спросил Барри, провожая Рэйфа к двери. В его голосе прозвучала нотка разочарования, словно он надеялся, что Рэйф останется еще ненадолго, чтобы разделить с ним это унылое одиночество.

— Да, мне нужно... Нужно еще кое-куда зайти... — неуверенно пробормотал Рэйф, все еще находясь в состоянии легкой прострации. Он пытался сообразить, куда ему идти дальше, что делать.

— Когда ты уезжаешь обратно? Где мы сможем еще пересечься? — спросил Барри, открывая дверь перед Рэйфом, словно выпуская его на свободу, но одновременно заключая в еще большую клетку зависимости.

— Я не знаю... Правда, не знаю... Я позвоню тебе, наверное. Может быть, спишемся... — ответил Рэйф, избегая взгляда Барри. Он медленно спустился со скрипучих ступенек террасы и, не оглядываясь, скрылся в густ ых зарослях деревьев, окружавших дом Барри, словно растворяясь в тени, унося с собой боль и раскаяние.

Жаркий воздух лип к коже, словно патока, а в ушах гудел назойливый зуд – предвестник надвигающейся бури. Рэйф брёл к пляжу, словно лунатик, не чувствуя под ногами пыль, не замечая ни палящего солнца, ни любопытных взглядов прохожих. Он едва различал лица, лишь смутные очертания, плывущие в мутной пелене. Ноги заплетались в непослушном танце, словно принадлежали кому-то другому, а в голове роились обрывки мыслей, не складывающиеся в единую картину. Где он? Куда идёт? Какая разница...

Добравшись до берега, Рэйф обрушился на песок, как мешок с картошкой, не ощущая ни его шершавости, ни тепла. Сознание мерцало, как старая лампочка, то вспыхивая яркими вспышками, то погружаясь в густую тьму. Он попытался сфокусировать взгляд на горизонте, где сливались небеса и море, но вместо этого видел лишь размытые цветные пятна, кружащиеся в хаотичном танце. Реальность ускользала, рассыпалась на осколки, уступая место блаженной пустоте.

"Жгучий яд..." – эта фраза пронеслась в его голове, словно отдалённый колокольный звон. Бар... Именно там он найдёт спасение, забвение, избавление от мучительной головной боли и терзающих душу воспоминаний. Подчинившись внезапному порыву, Рэйф поднялся на нетвёрдые ноги и побрёл в сторону неоновой вывески, словно мотылёк на пламя.

Внутри царил привычный полумрак и запах пролитого пива, смешанный с едким табачным дымом. Рэйф окинул мутным взглядом зал, почти не различая лиц посетителей. Какие-то размытые силуэты, плывущие в густом тумане. Он машинально сел за один из столиков, ощущая, как проваливается в продавленное сиденье. Рэйф поднял руку, пытаясь привлечь внимание официантки, но вместо членораздельного звука из его горла вырвался лишь невнятный хрип. К счастью, девушка, привыкшая к подобным проявлениям, поняла его без слов и подошла, устало взглянув на него.

— Коньяк... — прошептал Рэйф, с трудом ворочая языком. Девушка в мини юбке и с длинными ногами кивнула и скрылась за стойкой, а он, откинувшись на спинку стула, закрыл глаза, пытаясь унять пульсирующую боль в висках. Время замерло, потеряло всякий смысл. Мир вокруг перестал существовать. Была лишь тягучая пустота, которую он так отчаянно пытался заполнить.

Когда перед ним появился заветный стакан и бутылка, Рэйф почувствовал слабый проблеск надежды и запихнул чаевые в кармашек юбки официантки. Дрожащими руками он наполнил стакан до краёв и жадно выпил одним глотком. Обжигающая жидкость прокатилась по пищеводу, словно лава, но вместо боли он ощутил лишь блаженное оцепенение. Мир снова начал плыть, краски стали ярче, а звуки – приглушеннее. На какое-то мгновение он почувствовал себя свободным, избавленным от тягот и проблем.

Но Рэйф знал, что это лишь иллюзия. Кратковременное забвение, за которым неизбежно последует ещё более мучительное пробуждение. Но сейчас, в этот момент, ему было всё равно. Он просто хотел напиться и забыться, раствориться в алкогольном дурмане, чтобы не чувствовать, не думать, не существовать.

Мия Беннет.

Ирэна, с кошачьей грацией, скользнула к стеклянному алтарю, где в полумраке мерцали драгоценные напитки. Её пальцы, увенчанные алым лаком, словно сами знали, что ищут, и уверенно легли на самую дорогую бутылку коньяка. В глубине её глаз блеснула искра — предвкушение щедрых чаевых, тех самых, что приятно оттягивали карман её вызывающе короткой юбки, униформы, давно превратившейся в средство обольщения. Ирэна была больше, чем просто официантка; она была хищницей в этом притоне грёз, купающейся во внимании мужчин, надеющихся покорить её неприступное сердце.

Мия, исподволь наблюдая за Ирэной, гадала, кто же сегодня станет счастливым обладателем столь изысканного напитка, так долго пылившегося на полке. Она испытывала благодарность к Уорду Кэмерону, который стабильно обеспечивал бар всем необходимым и не отказывался от помощи в трудные времена. Мия часто упрямилась, твердя, что справится сама, но это была лишь маска. Без Уорда этот маленький бизнес давно бы рухнул под гнётом обстоятельств. Формально, бар принадлежал им обоим, по завещанию её отца, их общего друга. Но Уорд, после трагической смерти друга, благородно отказался от своей доли, пообещав лишь поддержку в виде бесперебойных поставок.

Ирэна, покачивая бёдрами в ритме еле слышной музыки, понесла бутылку коньяка к дальнему столику. Она обернулась, словно небрежно оценивая клиента, но Мия видела за этим жестом ожидание — надежду на щедрое вознаграждение. Не сложилось. Иначе Ирэна осталась бы там, источая улыбки и флирт, пока клиент не выложит всю наличность. Мия подошла ближе, стараясь разглядеть таинственного ценителя элитного алкоголя.

За столиком сидел Рэйф, словно погружённый в транс, отгороженный от остального мира невидимой стеной. Его взгляд блуждал где-то в глубине его сознания, словно он смотрел на экран, на котором разворачивались события, видимые лишь ему одному. Пальцы сжимали стакан с такой силой, что казалось, хрусталь вот-вот взорвётся, рассыпавшись на тысячи осколков. Что-то в его поведении, в этой отрешённости и внутренней борьбе, заставило Мию насторожиться. Это было нечто новое, нечто, отличное от привычной тоски, сквозившей в лицах посетителей "Жгучего яда".

Внезапно взгляд Рэйфа, затуманенный и отрешённый, встретился с глазами Мии. Она почувствовала, как пробегает холодок по спине. В его глазах плескалась боль, отчаяние, и что-то ещё, что Мия не могла определить. Это был первый раз за долгое время, когда Рэйф смотрел на неё так пристально, так пронзительно. Она чувствовала, что он видит её, не как хозяйку бара, не как женщину, а как человека, способного понять его боль. Хотя, возможно, это была лишь проекция его собственного смятения, отражение его внутренних демонов.

Мия почувствовала внезапный порыв подойти к нему, предложить помощь, но что-то её остановило. Она не знала, что творится в душе Рэйфа, но чувствовала, что он стоит на краю пропасти. И сейчас, возможно, лучшее, что она могла сделать — это оставить его наедине с собой, позволить ему самому принять решение, гадая, что же на самом деле скрывается за этим загадочным взглядом, и каким будет его следующий шаг.

Рэйф Кэмерон.

Жгучий коньяк пролился по горлу, оставляя за собой терпкий шлейф и обманчивое ощущение тепла. Но это тепло не достигало глубин его истерзанной души. Там, во тьме, все еще корчились в агонии призраки наркотического дурмана, рождая в сознании кошмарные видения. Он с отчаянием гнал их прочь, пытаясь удержать рассудок от полного краха. Нервный взгляд, мечущийся по залу, словно испуганная птица, замер на Мие, стоящей за барной стойкой, как воплощение неприступности и спокойствия.

— Чёртовы мысли... — прошептал Рэйф, словно проклиная собственное сознание.

Он понимал, что сам виноват в своём положении, что никто не тащил его сюда силой. Он пришёл в "Жгучий яд" добровольно, в надежде утопить свою боль в алкоголе, но вместо этого лишь разбередил старые раны. Он сам загнал себя в ловушку, где каждый глоток коньяка приближал его к краю бездны. Он корил себя за слабость, за то, что не смог справиться с зависимостью, за то, что предал самого себя.

При виде Мии в душе Рэйфа поднималась буря. Воспоминания нахлынули с новой силой, обжигая сердце огнём вины и стыда. Он отчаянно пытался убедить себя, что прошлое — это всего лишь прошлое, что оно не имеет над ним власти. Он хотел стереть из памяти тот роковой день, который разделил его жизнь на "до" и "после", но тень прошлого неотступно следовала за ним, отравляя каждый его день.

Рэйф отчаянно пытался убедить себя, что ему всё равно, что Мия не имеет для него никакого значения, но его глаза предательски выдавали его. В них плескалась боль, раскаяние, и что-то ещё, что он тщательно скрывал от себя и от окружающих. Он хотел вырваться из этого замкнутого круга, но прошлое держало его мёртвой хваткой, лишая воли и надежды на спасение. Коньяк дарил лишь мимолётную иллюзию свободы, за которой неизменно следовало ещё более мучительное возвращение в реальность. И в этом заколдованном круге Рэйф продолжал своё падение, все глубже погружаясь в бездну отчаяния, сознавая, что каждый новый глоток лишь приближает его к неминуемой гибели. Атмосфера бара давила на него, словно гнетущий кошмар, и он чувствовал, как постепенно теряет остатки человечности, превращаясь в одного из этих потерянных призраков, обречённых вечно блуждать в этом мрачном притоне.

тгк: посиделки с сашей 🩷