ЗАКОН ПОДЛОСТИ

ЛИСА.
Домой я попадаю ближе к десяти вечера. Планы изменились, и нам пришлось везти детей к маме Мелиссы, которая решила пожить там несколько дней, пока в их квартире устраняют последствия потопа.

С Чонгуком мы больше толком и не говорили, постоянно отвлекаясь на болтовню мальчишек, чему я была несказанно рада. О чём ещё беседовать с мужчиной, который ясно дал понять, что я для него ничего не значащий фрагмент жизни, который можно легко отрезать и выбросить?

Стоя в душе под тёплыми струями воды, молюсь о том, чтобы они смыли вместе с собой мою глупую безответную любовь. Голова трещит от бесконечного потока мыслей, от множества вопросов, на которые у меня уже нет желания искать ответы. Моё будущее теперь кажется лишённым яркости. Я не вижу никакой определённости в своей профессии, в выбранном пути. А самое ужасное: я теряю ориентиры. Какой бес в меня вселился, когда я решила поступать в полицейскую академию? А главное, что мне теперь делать со всем этим? И как перестать чувствовать себя пустым местом?

***
Просыпаюсь от ужасной ломоты во всем теле. Мышцы и суставы скручивает так, как будто накануне я участвовала в соревнованиях по пауэрлифтингу. В супертяжёлом весе. Видно, вчерашний ливень не прошёл даром. Головокружение и слабость не прибавляют оптимизма. Кое-как заставляю себя встать с постели, которая сейчас кажется пуховой периной, худо-бедно приносящей облегчение. Не помню, каково это — болеть. Совсем. На радость родителям я была крепким ребёнком.

Когда мои стопы касаются пола, бесконечные мурашки одним махом покрывают моё тело. Ламинатное покрытие кажется ледяным. Прикасаюсь ко лбу, и понимаю, что у меня жар. Сомневаюсь, что в квартире есть градусник, но всё равно отправляюсь на поиски, ёжась от озноба. Зубы клацают так, что ещё чуть-чуть, и я сотру их до основания. Обнаруживаю себя у открытого холодильника и не понимаю, какого чёрта я тут делаю. В голове туман, только усиливающий мою дезориентацию.
Ах, да. Градусник.
В шкафчике нахожу аптечку Джилл, забитую какими-то витаминами, бинтами и пластырями. Ни одной жаропонижающей таблетки. И Джилл, как на зло, сегодня осталась ночевать у сотрудницы, отмечающей накануне день рождения.

Что делать? Лечь обратно и подождать её возвращения или отправиться в аптеку самой?
Насыпаю корм Бинго и возвращаюсь в спальню, с грустью поглядывая на кровать, которая почему-то плывёт перед глазами. Меня начинает мутить. С большим трудом натягиваю на себя первые попавшиеся вещи и плетусь к двери, шаркая ногами, как старушка с радикулитом. Открываю дверь и до меня доходит, что я не взяла деньги и ключи. Что со мной? Я умираю? Мне не было так плохо даже при отёке Квинке. Тогда я хотя бы сразу отрубилась.
Хватаю сумочку с вешалки и тут же её роняю, вздрогнув от оглушающего звука рингтона. Наклоняюсь за телефоном и дрожащими руками не глядя смахиваю экран.

— Да? — из меня выходит какое-то сиплое карканье.
В ответ тишина. Всматриваюсь в дисплей, проверяя, приняла ли я вызов, и вижу большую букву «Ч».

— Лиса?

— Что? — мой голос сипит, надо срочно попить воды.

— У тебя всё в порядке? Ты не пришла на учёбу.

В ужасе смотрю на часы и понимаю, что уже почти полдень. Как это возможно?

— Я… Вроде бы в норме.

— Вроде бы? У тебя голос... Я даже не сразу понял, что трубку взяла ты.

— Спасибо на добром слове, — возвращаюсь на кухню и наливаю стакан воды, осушая его в два счёта.

— Ты заболела?

— Нет, всё замечательно. Не беспокойся обо мне, — через силу шевелю языком, удивляясь, как я смогла воспроизвести столько слов. В горле адская смесь мелких стекляшек.

— Зачем ты мне врёшь?

— Ой, не суди по себе, — наклоняюсь, чтобы зашнуровать кеды, и внезапно пол начинает расплываться.

Картинка смазывается, как при помехах в телевещании. Уши закладывает, отдаляя от меня голос Чонгука. Он что-то спрашивает, но никак не могу разобрать, что именно, потому что его речь становится какой-то протяжной, напоминающей звук зажёванной плёнки от старой магнитофонной кассеты. Последнее, что я помню, это резкий прилив холода к голове, а потом изображение гаснет, погружая меня в темноту.
Эта тьма меня убаюкивает. Я покачиваюсь в ней, как на волнах ласкового моря. Наконец-то я могу расслабиться. Улыбаюсь, укладываясь на тёплое водное одеяло, и закрываю глаза с умиротворённой улыбкой на губах, потому что меня обволакивает чувство блаженства и защищённости. Не хочу их открывать, опасаясь, что всё это сразу исчезнет. Мне уютно и спокойно. Правда, в какой-то момент от монотонного раскачивания меня начинает подташнивать, но и тошнота быстро проходит, когда меня начинают обнимать сильные руки. Они гладят меня по голове, волосам. Чувствую что-то приятное и тёплое на своём лице. Только не могу понять что. Глаза ведь у меня по-прежнему закрыты. Я тоже хочу протянуть к нему свои руки, чтобы потрогать, но внезапно понимаю, что не могу ими пошевелить. Наверное, я запуталась в водорослях, пока плавала. Даже во сне я умудряюсь попасть в какую-то западню.

Мысленно прошу обладателя этих рук освободить меня, забрать с собой, но вместо этого слышу что-то вроде: «Истеричка моя любимая».
Голос. Такой до боли знакомый. Не хочу боли. Хочу и дальше нежиться в спокойствии. Цепляюсь за слово «любимая». Оно мне нравится. И действует на меня, как пароль для доступа к моему мозгу, потому что я начинаю приходить в себя и вспоминать. Веки продолжаю держать сомкнутыми, чтобы разобраться, какая часть сна мне не привиделась.
Лба касается что-то мокрое и холодное. Оно скользит по моим вискам, щекам, шее, груди, то опускаясь, то поднимаясь. Эта прохлада начинает ощущаться, как прикосновение оголённого провода. По телу волной прокатывает дрожь, сменяющаяся покалыванием.

— Лиса, открой глаза, — до меня, как сквозь вату, доносится голос Чонгука, полный тревоги.

Он. Конечно, это был он. Кто же ещё.
Так хочется продлить это состояние умиротворения, но мои веки уже начинают подрагивать от напряжения. Ещё немного, и он догадается, что я уже несколько минут притворяюсь. Нехотя разлепляю глаза и тут же зажмуриваюсь от яркого солнечного света. От пульсации в голове из меня вырывается непроизвольный стон. Хочу назад в свой прекрасный сон. Когда надо мной нависает тень, снова предпринимаю попытку выйти из сумрака и упираюсь в мрачную физиономию Чона.

— Я в аду? — шепчу заплетающимся языком.

— С возвращением, — улыбается Чонгук. — Хорошо, что я был возле твоего дома, когда звонил.

Ого. Он переживал за меня? Может мне почаще падать в обмороки?

— Ты как? Встать сможешь? Надо ехать в больницу.

— Только не в больницу! — привстаю на локтях, чтобы быть убедительнее. — Я уже в порядке, Чонгук. Спасибо.

— В порядке? Ты только что валялась возле двери и бредила о каких-то водорослях и освобождении. А ещё у тебя высокая температура. Я немного её сбил, но всё равно тебе нужен осмотр врача. И лекарства, — он прикладывает ладонь к моему лбу и осуждающе качает головой.

Бросаю взгляд на свою практически обнажённую грудь и в удивлении приподнимаю бровь. Моя пижамная рубашка с розовыми сердечками, которую я, оказывается, надела для похода в аптеку, полностью расстёгнута. Соски заботливо прикрыты. И что, он правда не подсматривал? Даже одним глазком?

— Мне пришлось это сделать, чтобы обтереть тебя мокрым полотенцем, — оправдывается Чонгук, демонстрируя мне то самое полотенце.
Запахиваю на себе рубашку и плюхаюсь обратно на подушку, влажную от пота. Пусть лучше он уйдёт, чем будет созерцать меня в таком безобразном виде.

— Нет, врача не нужно. Если не сложно, просто купи мне какие-нибудь жаропонижающие.

Чонгук сжимает свои губы до побеления, а потом молча принимается застёгивать на мне пуговицы. Рывками, со злостью даже. Дойдя до последней, встаёт с кровати и так же молча берёт меня на руки.

— Эй, ты обалдел? Опусти меня!— мой крик, больше похожий на змеиное шипение, на него не действует.

Чонгук широким шагом пересекает квартиру, ногой захлопывает дверь и устремляется к лестнице, не обращая ни малейшего внимания на мои жалкие постукивания кулачками. Если честно, я не сильно старалась, но было бы странно, если бы я не сопротивлялась. Ближе ко второму этажу я всё-таки обвиваю его шею руками, потому что висеть на нём безвольной тряпкой как-то некрасиво. Да и неудобно.

— Смирилась? — с ухмылкой спрашивает Чонгук.

— Я босиком, не хочу пачкать ноги.

Чонгук хмыкает, явно не поверив.
— Нажми на кнопку, — кивает на дверь машины, как только мы выходим на улицу.

Ах, да. У него же руки заняты. Послушно выполняю его просьбу, и он усаживает меня на сиденье, как маленького ребёнка. Дыхание сбивается от его близости, особенно когда он перегибается через меня, чтобы пристегнуть ремень.

— Чтобы не убежала, — поясняет Чонгук, оказываясь со мной лицом к лицу.

Ничего не отвечаю, потому что дико смущаюсь своего болезненного состояния. Я не смотрела на себя в зеркало, но вряд ли сейчас меня можно назвать красавицей. Боже мой, я даже зубы не почистила! На всякий случай сжимаю губы посильнее, пока он идёт к водительской двери.

***
Спустя час выходим из частной клиники с диагнозом «острый фарингит» и рецептом на необходимые медикаменты. Мой обморок был вызван сужением сосудов из-за резкого скачка температуры. В общем, жить буду.
На мне снова кроссовки Чонгука, в которых я выгляжу, как Маленький Мук из одноимённой сказки. Я уже не говорю про помятую пижаму и не менее помятый внешний вид. Господи, это всего лишь простуда, а Чонгук требовал пропустить меня без очереди, как будто я при смерти. С одной стороны смешно, а с другой… приятно.

Таблетка тайленола, выпитая прямо на парковке возле аптеки, начинает действовать, избавляя меня от головной боли. От размеренной езды по пустой дороге меня снова начинает клонить в сон, и, кажется, я всё-таки засыпаю,потому что меня будит звук открывающейся двери.

— Лиса, мы приехали. Сама пойдёшь или взять на руки? — Чонгук заглядывает в салон, опираясь одной рукой на дверь, а другой — на крышу машины.

Его ироничная улыбка меня настораживает. И, как оказалось, не зря. Оглядываюсь вокруг и понимаю, что мы находимся на подземном паркинге. А раз в моём доме такой роскоши нет, делаю вывод, что мы приехали к нему домой.

— Не поняла.

— Что тут непонятного? Ты хочешь заразить Джилл? Я её предупредил, что тебя надо изолировать от общества. Побудешь на карантине.

Они уже и с Джилл спелись.

— А сам заразиться не боишься, значит? — смотрю на него в смятении, изо всех сил отгоняя от себя прочь мысль о том, что эта забота вызвана его чувствами ко мне.

Ведь не может равнодушный человек вести себя так? На смену растерянности приходит злость на саму себя, потому что мой надеждометр снова начинает стремительно ползти вверх. Я только-только смирилась с тем, что у нас нет будущего, а он снова делает это. Мучает меня.

— Возможно, я уже болен, — улыбка сходит с его лица, и он продолжает пронизывать меня своими серыми омутами,
— поэтому если уж болеть, то вместе. И потом, кто позаботится обо мне, если завтра с температурой слягу я?

— Так ты меня привёз к себе в качестве своей потенциальной сиделки? Извини, но на руках я тебя носить не буду.

Чонгук усмехается и отходит от машины, уступая мне дорогу.