Наследие Разбитых Сердец

Следующие несколько часов стали для Ивана сплошным размытым кошмаром. Он не помнил, как они с Егором выбрались из актового зала, как прошли через коридоры, полные шепотов и любопытных взглядов. Он не слышал утешительных, хоть и полных прагматичного пессимизма, слов друга. Внутри него бушевала буря из ярости, стыда и бессилия. Ярости - на Веронику, эту ядовитую тварь, появившуюся из ниоткуда, чтобы отравить его единственный шанс. Стыда - за свое прошлое, за те легкомысленные связи, которые теперь, как кандалы, тянули его на дно. Бессилия - от того, что он не мог ничего объяснить, не мог крикнуть вслед Ксении, что все это ложь, что он изменился.

Он оказался в своей комнате в общежитии Демонического крыла. Комната, обычно служившая ему убежищем и отражением его бунтарской сущности, сейчас казалась тюрьмой. Постеры с развратными суккубами и воинственными баларогами смотрели на него с немым укором. Он схватил первый попавшийся под руку кубок с остатками адского эля и швырнул его в стену. Бокал разбился с удовлетворяющим звоном, оставив на черных обоях багровое пятно.

- Черт! Черт! ЧЕРТ! - его рык, низкий и полный настоящей, неистовой боли, эхом отозвался в маленьком пространстве. Его черные крылья расправились в ярости, задели полки, с которых посыпались книги и безделушки. Он ненавидел. Ненавидел Веронику. Ненавидел себя. Ненавидел всю эту ситуацию.

Он понимал, что любая попытка объясниться сейчас будет выглядеть как жалкое оправдание. Слова ничего не значили. Егора философия «созидания» и «справедливости» рассыпалась в прах перед одним ядовитым намеком из прошлого.

Он рухнул на кровать, уткнувшись лицом в подушки, которые еще хранили запах его духов - смесь дыма, кожи и чего-то горького, пряного. Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Он хотел забыться. Хотел, чтобы все это оказалось дурным сном.

Вдруг в дверь постучали. Тихо, но настойчиво. Не как Егор - тот стучал уверенно и ритмично.

Иван замер. Сердце его бешено заколотилось от бессмысленной, сумасшедшей надежды. Он медленно поднялся с кровати, отряхнулся и подошел к двери.

- Кто? - его голос прозвучал хрипло.

Ответа не последовало.

Он распахнул дверь.

В полумрате коридора, освещенная лишь тусклым светом пылающих бра, стояла она. Ксения. Она была одна. Без Анны. Ее розовые волосы, выбившиеся из сложной прически, падали на плечи. Лицо было бледным, заплаканным, но не размягченным. В ее голубых глазах горел странный огонь - не слез, а решимости. Ее большие черные крылья были плотно прижаты к спине, словно щит.

Они молча смотрели друг на друга, разделенные порогом. Иван не мог вымолвить ни слова. Он просто впитывал в себя ее образ, боясь, что она исчезнет.

- Это правда? - наконец спросила она. Ее голос был тихим, но твердым, без дрожи. - То, что она сказала? Про игрушки? Про то, как ты... обращаешься с девушками?

Иван сделал глубокий вдох. Он мог солгать. Сказать, что Вероника сумасшедшая, что она все выдумала. Но он посмотрел в ее глаза - честные, прямые, полные боли, но и требующие правды. И понял, что не может. Не имеет права.

- Да, - выдохнул он. Это было самое тяжелое слово в его жизни. - Это правда. Таким я был. Таким... меня сделала моя природа. И моя глупость.

Он ждал, что она развернется и уйдет. Что плюнет ему в лицо. Он был готов ко всему.

Но Ксения не ушла. Она стояла, изучая его лицо, его позу - сгорбленную, полную стыда.
-А сейчас? - спросила она. - Ты сейчас какой?

Иван поднял на нее взгляд, и в его карих глазах, обычно таких холодных и насмешливых, стояла такая голая боль и раскаяние, что было невозможно сомневаться в их искренности.
-Я не знаю, - честно признался он. - Я пытаюсь быть другим. Для... для тебя. Потому что когда я смотрю на тебя, я не хочу быть тем парнем. Я хочу быть... лучше.

Он говорил сбивчиво, путано, не находя красивых слов. Но именно эта неуклюжесть, эта сырая искренность тронула что-то в Ксении.

Она медленно покачала головой.
-Она хотела меня ранить. И у нее получилось. Но... - она сделала шаг вперед, переступая через порог его комнаты. Воздух вокруг них сгустился, наполнился электричеством. - Но я не верю, что люди не могут меняться. Даже демоны. Особенно демоны. Потому что если ненависть может быть созидательной, как ты сказал, то... почему похотливость не может превратиться во что-то большее?

Они стояли так близко, что он чувствовал исходящее от нее тепло, слышал ее прерывистое дыхание. Он видел каждую ресничку на ее влажных глазах, каждую трепетную прожилку на ее тонкой шее.

- Я не знаю, - снова прошептал он, теряя голову. - Я надеюсь, что может.

Его рука сама потянулась к ее лицу, чтобы стереть следы слез. Он боялся, что она отпрянет. Но она не сделала этого. Она лишь прикрыла глаза, и ее ресницы задрожали.

Его пальцы коснулись ее щеки. Кожа была невероятно мягкой, горячей. Это прикосновение обожгло его, как тысяча вольт. Это было не похоже ни на одно прикосновение в его прошлом. Оно было... трепетным. Боязливым. Полным благоговения.

- Ксения, - прошептал он, и ее имя на его устах звучало как молитва.

Она открыла глаза. В их синеве не было больше ни страха, ни ненависти. Было лишь вопрос . И доверие. Хрупкое, как первый лед, но доверие.

Она сама сделала последний шаг, сократилось расстояние между ними. Ее руки поднялись и коснулись его груди, ощущая через тонкую ткань водолазки напряженные мускулы и бешеный стук его сердца.

- Докажи, - выдохнула она, и ее губы были так близко к его, что он чувствовал ее сладкое дыхание. - Докажи, что ты другой.

И он не выдержал. Он наклонился и прикоснулся к ее губам своими.

Это был не поцелуй демона похоти - стремительный, требовательный, потребляющий . Это был поцелуй юноши, впервые познающего настоящую близость. Нежный, неуверенный, полный трепетного вопроса. Его губы мягко касались ее, словно боялись причинить боль, сломать хрупкое мгновение.

Ксения ответила ему. Сначала робко, потом с большей уверенностью. Ее руки обвились вокруг его шеи, пальцы вцепились в его волосы. Она тянула его ближе, глубже.

Мир вокруг перестал существовать. Не было комнаты, не было университета, не было прошлого. Была только она - вкус ее губ, сладкий, с оттенком какой-то ягоды; запах ее волос - фруктовый шампунь и что-то неуловимо электрическое, ее сущность; тепло ее тела, прижимающегося к нему.

Он обнял ее за талию, ощущая под пальцами хрупкость ее костей и скрытую в ней силу. Его крылья инстинктивно расправились, окружая их обоих темным, защитным шатром. Ее  крылья встретили его , их перья переплелись.

Они целовались, словно пытаясь наверстать все потерянное время, все невысказанные слова, всю боль и непонимание. Это был поцелуй-исцеление, поцелуй-обещание.

Когда они наконец разъединились, чтобы перевести дыхание, они стояли, лоб к лбу, глаза закрыты, груди вздымались в унисон. Никто не говорил. Слова были бы кощунством.

Иван медленно открыл глаза и увидел, что она смотрит на него. Ее губы были распухшими от поцелуев, щеки порозовели. В ее глазах не было и тени сомнения. Было только удивление. И счастье.

- Вот так, - прошептала она, и в ее голосе снова зазвучали привычные нотки дерзости. - Так гораздо лучше.

Он рассмеялся. Тихим, счастливым смехом, который шел из самой глубины его души, до которой он сам не мог добраться веками.
-Да, - согласился он. - Так действительно лучше.

Он снова поцеловал ее. Уже с большей уверенностью, но все так же нежно. Она ответила ему с той же страстью.

Они простояли так, кажется, целую вечность, запертые в своем маленьком мире, за стенами его комнаты, где прошлое в виде осколков разбитого кубка еще лежало на полу, но уже не имело никакой власти над ними.

Произошел невероятный, невозможный прорыв. Ледяная стена не просто рухнула. Она испарилась под жаром одного-единственного, честного поцелуя. И для Ивана Ржевского началась новая жизнь. Жизнь, в которой он был не демоном похоти, а просто Ваней. Человеком, который любит. И это было страшнее и прекраснее, чем что-либо он знал до этого.