21. Возвращение в Двенадцатый.
Я не могу подняться с кресла. В этот раз приступ был гораздо хуже. Антоний высек меня кожаным ремнём. Боль была настолько реальной, что могу поклясться, я до сих пор чувствую, как горит спина. Неудивительно, ведь она ещё не зажила. А сейчас такое ощущение, что я снова сгораю в огне. Поэтому сижу, не шевелясь, как статуя, до тех пор, пока не звонит телефон. Мне требуется время, чтобы придти в себя, и, как только мне это удаётся, я сразу же снимаю трубку. На другом конце провода доктор Аврелий. Он справляется о моём здоровье. Я рассказываю ему о своих приступах, которые участились с тех пор, как Китнисс уехала.
— Я хочу домой, — говорю я. — Я переживаю за неё. Мне здесь нет покоя. Хочу увидеть Двенадцатый. Будет непросто, но я ко всему готов. И мне нужно по-человечески попрощаться с семьёй.
— Я прекрасно понимаю, Пит, и ты поедешь домой. Только не сейчас, — отвечает доктор. — Будь терпелив.
Китнисс уехала неделю назад, и с тех пор я ощущаю себя бесприютным. Будто кто-то мне сердце вырвал из груди. Доктор посоветовал найти другие причины, чтобы жить — такие, которые никак не связаны с Китнисс. Но я не могу. Она всегда со мной: когда я сплю и когда бодрствую, её образ запечатлён на моих картинах и в моих мыслях.
За последнюю неделю меня ни на секунду не оставляет чувство тревоги. Я боюсь, как бы она не наложила на себя руки там, в Двенадцатом. Конечно, с ней Хеймитч, но я сомневаюсь, что он хорошо приглядывает за ней. Я несколько раз звонил ему, но он не отвечал. Так что мне не остаётся ничего, кроме как без устали беспокоиться о Китнисс.
Чаще всего мне видятся её глаза. Каждую ночь я вижу, как они сияют серебряным блеском. Их мягкое свечение подсказывает, что Китнисс всё ещё любит меня, и я опять начинаю в это верить. Раньше я думал, что она использует меня и что ей на меня плевать. Но я ошибался. Ей было не всё равно. Её глаза говорят мне больше, чем произносят губы.
Что меня беспокоит, так это любит ли она меня ещё. Вдруг смерть Прим сказалась на ней так, что теперь ей не до чего нет дела? И я ни разу не говорил с Китнисс с тех пор, как мы попрощались в магазине Тигрис. Откуда мне знать, что она испытывает ко мне сейчас?
Две недели спустя приходит письмо из Четвёртого. Оно от Энни. Она пишет о том, что восстановление дистрикта идёт полным ходом. Сообщает, что помогает миссис Эвердин работать в больнице. Но то, что содержится в следующих строках, становится для меня полной неожиданностью.
«Последние несколько недель я чувствовала себя не очень хорошо, и Эмели настояла на осмотре. Она сказала, что я беременна. Я беременна, Пит. Я ношу ребёнка Финника. Сначала я испугалась, представив себе, как сильно мне нужно, чтобы он был рядом. Я не смогу перенести это в одиночку. Но я не одна. Вокруг столько доброжелательных людей — они обязательно помогут мне. И теперь я счастлива. Счастлива, потому что у меня есть его частичка. И она растёт внутри меня».
У Финника и Энни будет ребёнок. Эта мысль одновременно и радует, и навевает грусть.
За последние недели я несколько раз намеревался снять трубку и позвонить Китнисс, но всё никак не мог собраться с духом. Что она скажет, и что скажу я, когда она ответит? Но теперь, получив такое известие, я набираюсь смелости, чтобы позвонить и рассказать новость. Набираю номер её телефона. Гудки всё идут, и идут, и идут. Никто не отвечает. Я чувствую, как внутри меня поднимается страх. Вдруг с ней что-нибудь случилось?
Позже в тот же день мне неожиданно звонит Сальная Сэй. Она говорит мне, что доктор Аврелий попросил её передать мне новости.
— Я просто звоню сказать, что она жива, — говорит Сальная Сэй. — Она почти ничего не делает. Просто сидит в своём кресле и смотрит в никуда. Я заставляю её есть дважды в день. Она не разговаривает, не отвечает мне. Мне кажется, Китнисс чего-то ждёт.
— Ждёт? Чего? — спрашиваю я.
— Не знаю, она не говорит. — Сальная Сэй молчит какое-то время, потом прибавляет: — Может, она ждёт тебя.
Да. Может, она ждёт меня.
Доктор Аврелий рассматривает мои рисунки, на которых Китнисс выходит из серебристого тумана. Её глаза сияют таким же цветом. Я рисовал что-то похожее после наших первых Игр.
— Очень красиво, — замечает доктор. — Ты многого достиг за такой короткий срок. Даже больше, чем мы могли бы надеяться! Ты нашёл способ бороться с приступами, и, на мой взгляд, ты уже вернулся к прежнему состоянию.
Он снова смотрит на картину, потом — на меня.
— У неё весьма красноречивый взгляд. Но что выглядит более убедительно — это твои собственные глаза. Они снова ясны. Как и чиста твоя кровь. Яд исчез, но не бесследно. Твоя память вернулась не полностью. Но ты сможешь с этим жить. Возможно, тебе станет лучше, когда ты возвратишься в Двенадцатый.
— Вы меня отпускаете? — спрашиваю я.
— Да. Ты уже готов. Завтра твой день рождения. Завтра можешь и отправляться в дорогу. — Он улыбается и протягивает мне руку. — Но дай слово звонить каждую неделю. И когда увидишь Китнисс, попроси её отвечать на телефонные звонки. Я не могу вечно притворяться, что лечу её.
Я улыбаюсь ему в ответ и пожимаю руку.
— Спасибо вам, доктор. За всё.
Перед тем, как провести свой последний вечер в Капитолии вместе с Тигрис, я забираю у ювелира кольцо. Это была идея Эффи.
— Жемчужина такая крохотная, её обязательно нужно установить в каком-нибудь ювелирном изделии. Тогда можно будет держать её при себе и не терять.
— По-твоему, она захочет принять подарок? — спросил я неуверенно.
Глаза Эффи заблестели от слёз, и она схватила меня за руки со словами:
— Ну конечно же.
Китнисс не такая девушка, которая приходит в восторг при виде украшений, но это кольцо должно для неё что-то значить. Может быть, его она будет ценить.
Я выгравировал на кольце слова.
Уголь превращается в жемчуг.
Мы с Тигрис вместе едим и разговариваем об изменениях, произошедших в Капитолии: о новом правительстве и новых законах.
— Жизнь становится лучше, — говорит она. — Конечно, всякая жизнь лучше без Сноу — я уже чувствую это. И люди добреют.
— Да, я тоже это чувствую, — отвечаю я.
— Значит, ты возвращаешься в Двенадцатый? — спрашивает Тигрис. — И всё ещё не знаешь, что с ней делать?
Я улыбаюсь.
— Даже не представляю. К тому же, я не знаю, нужно ли ей, чтобы я вернулся, или нет.
— Что ты намерен делать? — произносит Тигрис, убирая со стола.
— Не знаю. Доктор Аврелий советует жить сегодняшним днём. Там видно будет. — Я верчу маленькую коробочку в руках.
— Ты отдашь ей это? — указывает Тигрис на коробочку.
— Возможно, — отвечаю я. — Если она захочет принять подарок.
На мой восемнадцатый день рождения рано утром Эффи провожает меня до вокзала. Из багажа при мне огромный чемодан с художественными принадлежностями, парой вещей и маленькой чёрной коробочкой, упрятанной в угол. Помимо чемодана у меня есть упаковочная корзина с полотнами. Некоторые из них уже расписаны, те, которыми я занимался в Капитолии. Но большинство — пусты, они ждут своего часа, ждут, когда я с помощью красок вдохну в них жизнь.
— Поезд прибывает рано, — говорит Эффи, — ещё засветло. Но я договорилась, чтобы тебе подали машину до Деревни победителей.
— Спасибо, Эффи, — отвечаю я и обнимаю её. — Приезжай к нам как-нибудь.
Она кивает и утирает слёзы.
— Как-нибудь обязательно.
Поезд трогается, и я наблюдаю, как станция Капитолия с каждой секундой отдаляется. Это первый день моей новой жизни. Я вспоминаю родные края, и то, ради чего я там жил. Картины, работа в пекарне. Сны о драгоценных жемчужинах и мечты об Эвердин. Я не знаю, что готовит будущее, но я верю, что грядёт время, когда не будет больше слёз. На свете есть то, ради чего стоит жить.
Ранним утром следующего дня я прибываю в морозный Дистрикт-12. Машина ждёт меня на станции, как и было оговорено, и уже через десять минут я вновь стою перед своим домом. В Деревне победителей. Во всех окнах, включая окна Китнисс, выключен свет, хотя в её кухне мягко сияет догорающий огонь. Наверняка все ещё спят. Я захожу в свой дом и плюхаюсь на кушетку. На какой-то миг мне кажется, что я остался совершенно один и теперь не знаю, что делать. Во мне слишком много энергии, чтобы сидеть здесь и ждать, пока все проснутся. Поэтому я поднимаюсь и выхожу из дома. Шагаю по траве перед нашими домами. В тусклом свете фонарей перед домом Китнисс я замечаю пустующую клумбу, где раньше росли цветы. За ними ухаживала Прим. Они на долгое время остались без присмотра и, скорее всего, завяли, а потом клумбу отчистили — она так безнадёжно почернела и опустела.
Так не должно быть. Слишком много жертв, слишком много боли, слишком много крови. Но нельзя терять надежду. Иначе всё было бы напрасно. История не может закончится вот так, без надежды на будущее. Я не могу вспоминать о Прим, не думая о том, как сильно она хотела бы, чтобы мы двигались дальше, чтобы мы что-то получили от жизни. Она бы так и делала на нашем месте. Разумеется, мы можем оплакивать потерю, но позволять боли поглотить нас — ни в коем случае.
Я иду в сарай за домом, выкатываю оттуда тачку и достаю лопату. Лес, примыкающий к Деревне победителей, всё так же отгорожен забором, в котором, однако, теперь появились ворота. Я прохожу через них и направляюсь прямиком в лес. Качу тачку до тех пор, пока не нахожу, что искал. В небе появляются первые предутренние просветы, позволяя видеть достаточно, и я начинаю копать. Пять кустиков вечерней примулы. Я помещаю их в тачку и возвращаюсь к дому Китнисс. К тому времени, как я добираюсь до места, солнце уже сияет над головой. Я начинаю вскапывать землю в клумбе, чтобы посадить цветы.
Входная дверь дома открывается — слышатся шаги. В следующее мгновенье она стоит передо мной. Я выпрямляюсь, вытираю рукавом со лба выступивший пот и смотрю на неё.
— Ты вернулся, — говорит она.
— Доктор Аврелий только вчера разрешил мне покинуть Капитолий, — объясняю я своё отсутствие, решив про себя, что она, скорее всего, об этом даже не задумывалась. — Кстати, он просил передать, что не может и дальше притворяться, будто лечит тебя. Бери трубку, когда он звонит.
Выглядит Китнисс неважно. Исхудавшая, с тёмными кругами под глазами, больше похожими на синяки. Свалявшиеся волосы прилипли ко лбу. Когда она пытается заправить пряди за уши — они непослушно возвращаются на прежнее место. Они утратили свой блеск. Её глаза обеспокоенно наблюдают за мной.
— А ты что здесь делаешь? — спрашивает Китнисс.
— Утром сходил в лес и выкопал их — для неё, — отвечаю я. — Подумал, что мы могли бы посадить их рядом с домом.
Китнисс смотрит на кустики, потом переводит взгляд на меня. На секунду мне кажется, что она сейчас накричит на меня, но вместо этого коротко кивает и уносится прочь.
Кроме ошеломления по поводу её появления, я пока ничего не испытываю. Ей следует больше кушать и спать. Я буду помогать Сальной Сэй ухаживать за Китнисс — нечего больше губить свою жизнь.
Я продолжаю высаживать цветы. Меня начинают одолевать сомнения. Если рассуждать здраво, она не особо-то была мне рада. Я даже подумал, что она закричит, чтобы я уходил. У меня возникает пугающее чувство, что она не хочет, чтобы я был здесь. Спустя примерно час небольшие кустарники примулы уже посажены, а я чувствую себя так, будто все силы покинули меня.
Слышу звук приближающихся шагов и оборачиваюсь, чтобы увидеть Сальную Сэй. Она тепло мне улыбается.
— Здравствуй, Пит! — приветствует она. — Ты вернулся. Добро пожаловать. Рада видеть тебя. Ты хорошо выглядишь.
— Спасибо. Да я и сам рад, что вернулся, — говорю я, хотя пока и не чувствую этого в полной мере.
— Хочешь позавтракать с нами? — спрашивает Сальная Сэй.
Я качаю головой, испугавшись вдруг, что Китнисс не захочет меня видеть.
— Нет, нет. Я устал с дороги. Ночью почти не спал, — отвечаю я. — Может, завтра?
— Завтра так завтра, — говорит Сэй. — По-моему, ей это пойдёт на пользу. Вам обоим.
Я киваю, отвожу тачку обратно в сарай и возвращаюсь домой. Усаживаюсь на кушетку и тяжело вздыхаю. О чём я только думал, возвращаясь в Двенадцатый? Где не осталось ничего, кроме щебня и пепла. Где живёт затравленная Китнисс, которой я совсем не нужен. Но меня не оставляет ощущение, что мы должны попытаться снова жить. И, если копнуть поглубже, мы сможем найти покой. Связь, соединяющая нас друг с другом, — вот причина, по которой я держусь. Я не умру в одиночестве, не буду чувствовать себя покинутым. Я выстою, буду сражаться и покажу ей, что любовь не разобьёт наши сердца, а напротив, прогонит страхи. Время ещё придёт.
Я брожу по дому. Разбираю чемодан. Достаю из коробки полотна. Стараюсь сделать так, чтобы чувствовалось, что я снова дома. Из окна вижу, как Китнисс покидает свой дом. Переодетая, посвежевшая, в общем, не такая, какой я увидел её этим утром. В её руке зажат лук, выглядит она почти так же, как обычно.
После того, как Китнисс скрывается из виду, я решаю пойти навестить Хеймитча. На пути мне опять встречается Сальная Сэй.
— Что ты с ней сделал? — спрашивает она.
— Ничего я не делал, — отвечаю я.
— Нет же, сделал. Она приняла душ, переоделась в чистую одежду. Теперь она снова охотится, — говорит Сальная Сэй.
— Но я правда ничего не делал, — повторяю я, — разве что посадил примулы. — Я указываю на кустики, высаженные рядом с домом Китнисс.
— Говорила я тебе, она чего-то ждёт. Я думала, что это ты, и оказалась права! Ты вернулся, и она снова зажила нормальной жизнью. Я не слепая, Пит. Я тоже видела вас двоих на пляже, когда смотрела Игры по телевизору.
Она улыбается и поворачивается в сторону городской площади.
— Ждём тебя завтра утром, — кричит она мне вслед.
Пляж. Мои воспоминания не вернулись окончательно. Мне показывали запись, но на тот момент мой разум всё ещё был затуманен. Зато, пока мы были в канализации, я вспомнил. Но как бы теперь я ни старался вытянуть эти воспоминания наружу — всё тщетно. Сейчас я сознаю, насколько сильно нуждаюсь в Китнисс, чтобы вернуть себе память.
Завтра я попробую снова. Посмотрим, не ошибается ли Сальная Сэй.
— Хеймитч! — Я громко стучу в дверь его дома. Ответа нет. Я вхожу в тускло освещённый коридор. Чувствуется запах капусты и чёрствого хлеба. «Хорошо, что я вернулся, — думаю я. — Сперва нужно будет раздобыть ингредиенты. Свежая выпечка нужна всем».
Хеймитча я нахожу на кухне. Он спит, сидя за столом. Рядом с ним стоит допитая бутылка белого, в руке — нож. Я трясу Хеймитча за плечо, но он не просыпается. Китнисс раньше будила его, опрокидывая кувшин воды на голову. «Знаешь, если тебе так нужна мамочка, в следующий раз проси Пита».
Воспоминания о нашей жизни в Двенадцатом остались нетронутыми. Их не использовали против меня только потому, что о них никому не было известно. Теперь они бесценны, потому что принадлежат только мне.
Я сажусь на стул напротив Хеймитча. Китнисс была права: я не тот человек, который выльет воду на голову спящего. Толкаю его в плечо, и, примерно через полчаса, он приходит в себя.
— Что, — недовольно ворчит Хеймитч, медленно выпрямляясь. — Что ты…
Увидев меня, он умолкает на полуслове.
— Привет, Хеймитч, — говорю я. — Сегодня я видел Китнисс. Ты хорошенько заботился о ней, правда ведь.
Он смеряет меня хмурым взглядом.
— В той мере, в какой она мне это позволяла.
— Ты хоть раз видел её с тех пор, как вы сюда приехали?
— Само собой, — невнятно говорит он заплетающимся языком — Каждый день.
— Ты лжёшь.
— Какая разница? Ты приехал и теперь можешь сам заботиться о ней, — говорит Хеймитч.
— Не знаю только, нужна ли ей эта забота, — озвучиваю я свои сомнения.
— Когда тебя это останавливало? — пожимает плечами Хеймитч.
Уф. Удар ниже пояса. Именно по этой причине меня не оставляет чувство вины. Я втянул её в отношения, которых она не хотела. Я заварил эту кашу, из-за которой в последствие наступила Бойня, началась революция, и из-за которой мне промыли мозги. Из-за которой меня пытали. Я чувствую, как он приближается. Приступ. Стискиваю сидение стула так, что белеют костяшки пальцев. Краска сходит с лица, когда ко мне приближается Антоний, волоча за собой безжизненное тело Лавинии.
— Из-за тебя она сдохла! — кричит он. Я закрываю глаза и пытаюсь вызвать в памяти слова доктора Аврелия.
— Всё пройдёт. Это неправда, — шепчу я.
Хеймитч трясёт меня за плечо.
— Эй, Пит. Что с тобой?
Делаю глубокий вдох, считаю до десяти и открываю глаза. Я на кухне в доме у Хеймитча. Сам он обеспокоенно смотрит на меня.
— Что случилось?
— У меня был приступ. Иногда их что-нибудь вызывает, а иногда они случаются без причины.
— Я что, как-то вызвал у тебя этот приступ? — спрашивает Хеймитч. — Прости, мне не следовало так говорить. Она определённо хочет, чтобы ты о ней заботился.
— Ты правда так думаешь? Сам я сильно в этом сомневаюсь.
— Не торопи события, Пит, — советует Хеймитч. — Ты только сегодня приехал.
После обеда мне доставляют ингредиенты, и теперь я снова могу печь. Их прислали из неприкосновенных запасов города. Хеймитч посоветовал не идти за ними, а заказать с доставкой.
— Не ходи пока в город, — сказал он. — Слишком тяжело там находиться. Ты только-только приехал. Лучше повременить.
Теперь он сидит в моей кухне и наблюдает за тем, как я замешиваю тесто.
— Собираешься угостить Китнисс сырными булками? — интересуется Хеймитч.
— Нет, не получится, — отвечаю я. — У них не было сыра. Они ждут партию товара из Десятого. Это займёт несколько дней.
— Ну, тогда ты испечёшь обычный хлеб, — предполагает Хеймитч.
— Придётся, — говорю я.
С улицы доносится какой-то звук, и мы оба смотрим в окно. Из дома Китнисс выходит мужчина, берёт привезённую им тележку и катит её вниз по улице.
— Кто это? — спрашиваю я Хеймитча.
— Том, наверное. Помнишь его? Он был на площади, когда наказали Гейла.
— Помню, — роняю я и продолжаю месить тесто.
Хеймитч поднимается, говорит, что ему нужно чем-нибудь заняться, подразумевая под этим уход в запой. Однако я ничего по этому поводу не говорю.
— Попозже принесу хлеб. Может быть, завтра.
Готовлю себе поесть и, усевшись на веранде, любуюсь закатом. В Деревне победителей царит почти мёртвая тишина. Я медленно проваливаюсь в сон, сидя в кресле-качалке, доставшемся мне от отца.
В моём сне появляется Китнисс. Такая маленькая и беззащитная. Её глаза блестят от слёз.
— Что случилось? — шепчу я.
— Её больше нет, — шепчет Китнисс в ответ. Её тихий плач становится всхлипыванием, а всхлипывания превращаются в крик. — Она не вернётся! Она больше никогда не вернётся! Она умерла!
Китнисс издаёт такой душераздирающий вопль, что я практически слышу, как разбивается моё сердце. Но я не могу до неё дотянуться, потому что, как это всегда бывает в моих снах, я цепенею от ужаса, пока она исчезает.
Подрываюсь с места и понимаю, что уснул на крыльце своего дома. «Это был всего лишь сон», — говорю я себе. Только на этот раз не всё было ложью. Это не просто сон. Прим правда мертва. И рыдания Китнисс не прекращаются.
С этой мыслью я поднимаюсь с кресла и прислушиваюсь. Вот он, звук. Китнисс плачет. Не просто плачет — ревёт. Ещё я слышу звук, которому не могу дать названия. Прежде чем успеваю понять, что делаю, я слетаю с крыльца и бегу к её дому. Чем ближе подбегаю — тем отчётливее становятся рыдания Китнисс.
Я резко останавливаюсь перед дверью. Страх накрывает меня с головой. Она не хочет, чтобы я приходил, так что же я здесь делаю? Что я здесь забыл?
Откуда-то издалека до меня доносится крик Антония.
— Бесполезный кусок дерьма.
Появляется моя мать и с самодовольной улыбкой на губах произносит:
— Неужели кто-то ещё это заметил.
Я опускаюсь на ступеньку перед домом Китнисс и обхватываю ноги руками, стараясь сделаться невидимым, насколько это вообще возможно. Медленно раскачиваюсь вперёд-назад. Дыши. Дыши. Это ложь. Наконец голоса отступают и остаётся лишь тишина. Я не спеша отнимаю руки от ног и смотрю наверх. Секунду соображаю, где нахожусь и что здесь делаю. Потом вспоминаю, как плакала Китнисс и мной завладевает беспокойство. Теперь всё тихо. Она умерла? Неужели они пришли и забрали её у меня? И кто такие «они»? Что произошло? Я отдёргиваю себя и заставляю просто открыть дверь. Никто не приходил, никто её не забирал. Скорее всего, Китнисс просто уснула.
Моя догадка подтверждается, когда я захожу в гостиную. Китнисс лежит на полу рядом с диванчиком, сжав в руках подушку. Рядом с ней сидит кот Прим — Лютик. До меня доходит, что звук, которому я не мог дать название, издавал он. Кот видит меня, но никак не реагирует, когда я поднимаю Китнисс на руки. Она без сознания. Лицо мокрое от слёз. Невольно замечаю, какая она лёгкая — я будто мешок с перьями поднял. Несу её наверх — Лютик идёт по пятам. Поднявшись на второй этаж, я заношу Китнисс в её комнату и осторожно укладываю в постель. Укрываю её, натянув одеяло до подбородка, и сажусь в кресло рядом с кроватью. В этом же самом кресле я сидел, когда Китнисс вывихнула лодыжку.
— Всё хорошо, — тихо произношу я, ласково убирая прядь волос ей со лба. Она не слышит меня, но я продолжаю шептать, повторяя слова песни, которую Китнисс пела, пока её держали под стражей. Я не могу отделаться от этой песни, потому что в ней поётся о вере в хорошее будущее.
Настанет время, вот увидишь, когда не будет слёз —
И сердце затрепещет, разгонит тучи грёз.
Когда, пробравшись через холм, найдёшь ты, что искал,
Когда цветок увидишь в локонах волос;
Прозреешь сердца благодатного причал.
Кошмар отступает — дыхание Китнисс становится глубоким, черты лица смягчаются, и вот она уже спит спокойным сном. Сейчас она выглядит такой маленькой; её тело испещрено шрамами, но для меня она всё так же прелестна. Лютик устраивается на кровати. Ещё примерно час я сижу рядом с ней и глажу её волосы, потом медленно поднимаюсь и нежно целую в лоб.
— Всё изменится к лучшему. Я обещаю, — шёпотом произношу я.
Спускаюсь по лестнице и возвращаюсь к себе домой. Ночь вступила в свои владения. Я останавливаюсь на полпути и, подняв глаза к небу, наблюдаю, как на нём одна за другой зажигаются звёзды.
Каждая звезда знает своё место на небе. У них есть намеченный курс, есть своя цель. Они неизменны. Та же мысль посещала меня много ночей назад. Я думал о них, когда нас везли в Капитолий. Я был уверен, что направляюсь прямиком в лапы смерти, но наперекор судьбе я всё ещё здесь. Так же, как и Китнисс. Думаю, я был прав, полагая, что кто-то всё же за нами присматривает. Заботой это не назовёшь, учитывая то, что практически все, кто нас окружал, теперь мертвы или просто находятся далеко, словно мы остались совсем одни. Жизнь скрывает столько тайн и даёт так мало ответов. Но именно с этим вынужден сталкиваться каждый человек. И я не исключение.
Мысль о том, что на свете есть кто-то, кто заботится о тебе, — успокаивает. Если обо мне кто-то и печётся, тогда, безусловно, этот кто-то позаботится и о моих родителях, и о братьях, о друзьях и о Прим. Может быть, они все сейчас там, на небе, и смотрят на меня с высока. Хотят, чтобы я был счастлив, и ни за что не позволят нашим с Китнисс сердцам разбиться из-за любви.
Поднимается луна — я продолжаю свой путь. После такого тяжёлого, переполненного эмоциями и переменами дня я просто валюсь с ног. Поэтому по возвращении домой сразу же ложусь в кровать. Несмотря на мою неуверенность в отношении того, какие чувства испытывает ко мне Китнисс, я вполне могу утверждать, что чувствую себя хорошо. Я счастлив снова оказаться дома.
Оставшаяся часть ночи проходит тихо — сплю я спокойно. Никакие кошмары меня не тревожат, и наутро я просыпаюсь вполне отдохнувшим. День начинаю с того, что встаю у печи. Выглянув в окно, замечаю идущую к моему дому Сальную Сэй, которая сейчас же позовёт меня на завтрак. Охватившая меня вчера тревога только усиливается. Что скажет Китнисс? Вдруг она не захочет меня видеть? Но вот показывается Сальная Сэй и, взяв меня за руку, говорит:
— Идём же. Сегодня будет яичница с беконом.
Её весёлый настрой ободряет и придаёт смелости. «Всё будет хорошо, — думаю я. — Я просто позавтракаю вместе с Китнисс».
Она уже проснулась — сидит за столом и возится с Лютиком. Прежде я никогда не видел, чтобы она уделяла коту хоть крупицу внимания, но, видимо, всё изменилось. Это был кот Прим, и теперь он стал ей дорог. Сэй жарит глазунью с запечённым беконом внутри. Завтракаем мы вместе. И пусть за столом довольно тихо. Всё должно идти своим чередом, спокойно и размеренно, как и этот завтрак. Испытав огонь ярости, мы нуждаемся в спокойствии, которое исцелит наши сердца.
Я смотрю на Китнисс, которая жуёт принесённый мною хлеб, и не могу сдержать улыбки, когда, она, разрезав яичницу, выковыривает весь бекон и скармливает его Лютику.