22. Руины прошлого.
Твёрдой рукой, не спеша, я вынимаю противень с булочками из духовки. Сырный слой поблёскивает золотисто-коричневой корочкой. Идеально. Я осторожно перекладываю их в корзинку. С корзинкой в одной руке и караваем зернового хлеба в другой я пересекаю Деревню победителей по дороге к дому Китнисс.
Когда я вхожу, она стоит у плиты - жарит яичницу. Услышав меня, Китнисс поворачивается, и на её губах появляется лёгкая улыбка.
- Привет, - говорит она. - Яичницу будешь?
- Не откажусь, - отвечаю я и ставлю корзину на стол. Когда Китнисс видит содержимое, её глаза расширяются, и она вытаскивает одну булочку.
- Сырные, - мурлычет Китнисс. - Я по ним соскучилась.
- Прости, раньше сделать не смог, - говорю я. - Сыра не было. Товарняк только утром пришёл.
- Да, да, - отвечает она. - Я имела в виду, что за последний год, пока была в Тринадцатом, я соскучилась по чему-нибудь вкусненькому.
- Да... Тринадцатый. Там люди совсем не умеют печь, - улыбаюсь я.
- Им чужда креативность. - Китнисс снимает сковороду с огня. - Готово.
Она наполняет мою тарелку, и я отправляю в рот полную ложку.
- Вкусно.
- Булочки - тоже, - говорит Китнисс, откусив большой кусок.
Мне немного не по себе оттого, что мы впервые завтракаем наедине. Сальная Сэй сказала, что сегодня они с внучкой не смогут прийти, да и к тому же, мы больше не нуждаемся в её помощи.
- Теперь вы в состоянии позаботиться о самих себе, - сказала она.
И вот спустя неделю после моего приезда мы сидим за столом Китнисс. После того, как я вернулся, мы видимся каждый день - вместе завтракаем и ужинаем. Вечерами к нам обычно присоединяется Хеймитч. Остальную часть дня Китнисс взяла за привычку проводить, сидя у камина. Того самого камина, напротив которого мы с Хеймитчем играли в шахматы. Китнисс ходила на охоту только один раз и вернулась в тот день лишь с одной белкой. Она бросила добычу на моей кухне со словами: «Ты собираешься готовить?» Больше я не видел, чтобы на этой неделе она занималась чем-нибудь путным.
- Какие планы на сегодня? - интересуюсь я, отправляя очередную ложку в рот. - Хватит, может, штаны просиживать?
- А чем занимаешься ты? - отвечает она вопросом на вопрос.
- Всё как обычно: рисую, пеку.
- Ты уже был в городе? - спрашивает Китнисс, кинув Лютику кусок ветчины.
- Ещё нет, - отвечаю я. - Хеймитч сказал, что не нужно торопиться. Воспоминания могут вызвать приступ.
- И тогда ты... превратишься в переродка? - неуверенно спрашивает Китнисс.
Я качаю головой.
- Нет. Теперь это в прошлом. Доктор Аврелий сказал, что яда в крови не осталось, поэтому маловероятно, что такое снова произойдёт. Но у меня появились приступы, которые случаются тем чаще, чем больше я вспоминаю плохого.
- Что бывает, когда у тебя случается приступ? - интересуется Китнисс, вынимая из корзинки ещё одну булочку.
- Я вижу вещи. - Секунду колеблюсь. - Чаще всего я вспоминаю пытки - они кажутся настоящими. И это очень сильно выматывает.
- Что ты делаешь, когда они случаются?
- Обычно ищу, за что покрепче ухватиться. Закрываю глаза, начинаю считать, говорю себе, что всё это ложь.
Она кивает, и мы ненадолго замолкаем. Потом Китнисс говорит:
- Если захочешь в город - скажи мне. Пойдём вместе.
- Хорошо, - говорю я. - Спасибо.
После завтрака Китнисс опять садится в своё кресло, а я иду в коридор. Уже собираюсь уйти, когда взгляд падает на коробку, стоящую на столе в кабинете. Я прохожу через открытую дверь и заглядываю в коробку. Внутри лежат свадебная фотография родителей Китнисс и золотой медальон, который я подарил ей на арене. Открываю его и смотрю на улыбающееся лицо Прим. Меня, словно иглой, пронзает боль, и я быстро закрываю медальон. Рядом с фотографией лежит старая книга в кожаном переплёте. Я достаю её из коробки и открываю. На первой странице красуется сиреневый куст лаванды, и я тут же узнаю книгу. Это книга растений Китнисс, над которой мы вместе трудились. В голову приходит идея возобновить работу, поэтому я беру книгу, возвращаюсь на кухню и сажусь напротив Китнисс в кресло-качалку.
- Смотри, что я нашёл в кабинете, - говорю я. Китнисс поднимает взгляд и смотрит на книгу. - Может, мы сюда что-нибудь добавим. Тут ещё много пустых страниц.
Китнисс продолжает смотреть на огонь, и мне уже начинает казаться, что она не услышала меня. Но потом она произносит:
- Ладно. Давай.
Она забирает у меня книгу и начинает листать. Пальцы пробегают по странице с жёлтым одуванчиком.
- Это твой любимый цветок? - спрашиваю я.
Китнисс так долго смотрит мне в глаза, что мне становится не по себе. Потом она едва заметно качает головой.
- Он спас меня, - шепчет она.
- Спас? - удивлённо спрашиваю я. - Я помню, как ты сорвала его в тот день.
- Да. Ты знаешь, что их тоже можно есть? - спрашивает Китнисс. - Они спасли меня и мою сестру. - По её щеке скатывается слеза, и Китнисс захлопывает книгу. Неожиданно она вскакивает с кресла. - Ладно, пойдём. Я больше ни секунды не могу здесь оставаться.
Я встаю со стула, опешив от такой стремительной перемены.
- Куда ты собралась?
- Просто выйдем из дома. Пошли. - Она выходит из кухни, и я поспешно следую за ней. В коридоре Китнисс срывает с вешалки моё пальто и свою кожаную куртку, протягивает мне пальто и буквально вылетает из дома. Я иду за ней до забора позади Деревни победителей. Китнисс открывает ворота, и мы оказываемся в лесу. Только когда дома скрываются из виду за высокими деревьями, Китнисс замедляет ход.
- Я всегда заходила в лес через Луговину, - говорит она мне. - В этой части я ещё не была. Можно побродить здесь. Может, удастся найти что-нибудь для книги.
- Звучит неплохо, - говорю я.
Мы часами слоняемся по лесу. Китнисс показывает мне, какие растения съедобны, а какие - нет. Большинство их них мне знакомы. Какие-то видел в книге, какие-то ел сам. Мы выкапываем съедобные корни, собираем травы. Китнисс показывает мне растение, в честь которого она была названа. Мы собираем корни китнисса из небольшого прудика. Денёк выдался ясным и не таким уж холодным. На следующей неделе наступит апрель.
- Ты такой громкий, - причитает Китнисс. - Я не увидела ни одной белки, ни одной индюшки.
- Ты даже лук с собой не взяла, - улыбаюсь я.
- Так уж и быть, - смеётся Китнисс. - Твоя взяла.
Не могу поверить, что слышу её смех. И причиной его являюсь я. Это самое высокое достижение, которое мне посчастливилось сделать с тех пор, как я вернулся в Двенадцатый. Я прыгаю вокруг неё и смеюсь. Всё что угодно ради свободы. Мне хочется кричать, и в следующую секунду я слышу свой безудержный вопль.
- Плевать на тишину!
- А мне - нет, - говорит Китнисс, однако улыбка не сходит с её губ. - Но, если серьёзно, тебе стоит поработать над тем, чтобы ходить потише.
- Я думал, это безнадёжно.
- Скорее всего, так и есть, - отвечает Китнисс, когда мы проходим мимо большого дуба. Потом она внезапно останавливается, и я врезаюсь в неё. Китнисс хватает меня за руку. - Ш-ш! - поспешно шипит она. Вот тогда я и замечаю её. Дикую собаку. Она стоит в нескольких ярдах от нас. Зверь скалит зубы и угрожающе рычит.
Из-за внезапно возникшего ощущения опасности и острого желания защитить Китнисс я чувствую, как в крови плещется адреналин. Я должен защитить её. Но такой возможности у меня нет, потому что Китнисс стоит впереди меня, смотрит собаке прямо в глаза и велит забраться на дерево.
- Я не смогу, - шепчу я ей в ответ, - ты же знаешь, что я не умею. Лезь сама. А его я возьму на себя.
- Лучше бы тебе быстрее научиться, - говорит Китнисс, пропустив мою просьбу мимо ушей. - Потому что, как ты говорил раньше, у меня нет лука.
- А нож с собой? - спрашиваю я. - Может, завалялся где-нибудь в кармане? Я бы мог с ним справиться.
Китнисс шарит в карманах и протягивает мне ножик, стараясь по возможности совершать как можно меньше движений.
- Он не достаточно большой, - говорит Китнисс. - Ты не сможешь им убить.
Пёс издаёт рык и готовится к прыжку.
- Ещё как смогу, - отвечаю я, одним движением отталкиваю Китнисс назад и со всего размаху запускаю нож в зверя. Лезвие вонзается в череп пса, и животное падает замертво. Китнисс кладёт руку мне на спину и выглядывает из-за моего плеча.
- Хороший бросок, - отмечает она.
- У нас было время потренироваться, помнишь?
- Да, помню. Но в этот раз ты меня поразил. На секунду мне стало страшно.
Я поворачиваюсь к ней и смотрю в глаза.
- Мне тоже.
На какой-то миг Китнисс меняется в лице, но этот миг настолько краток, что я не могу сказать точно, не показалось ли мне. Китнисс проходит мимо меня и вытаскивает нож из черепа животного.
- Как думаешь, Сальная Сэй ещё не брезгует собачатиной? - спрашивает она.
- Думаю, нет, - отвечаю я. - Я понесу.
Я взваливаю мёртвого зверя на плечо, мы с Китнисс возвращаемся к забору и относим добычу Сальной Сэй. Она живёт с нами по соседству. Несколько домов в деревне тоже заняты. Большинство населения живёт в аварийных зданиях. Эти люди занимаются восстановлением дистрикта и захоронением мёртвых. Многим из них просто непривычно жить в Деревне победителей. У Сальной Сэй с этим тоже возникли трудности. Как-то она сказала мне, что не заслуживает такой роскошный дом, потому что не участвовала и не побеждала в Играх.
- Ну, знаешь, я в них тоже никогда не выигрывал, - ответил я.
Когда мы приносим собаку, Сальная Сэй начинает смеяться.
- Китнисс, Китнисс, ты вернулась. Кто бы мог подумать, что ты снова притащишь мне мёртвую собаку.
Китнисс улыбается и указывает на меня.
- На самом деле, это его заслуга.
- Удача была на моей стороне, - с широкой улыбкой говорю я, потом пихаю Китнисс локтем. - Я умираю с голоду. Давай сходим за булочками.
Этим вечером я лежу в кровати и думаю о сегодняшнем дне. Дикая собака, острая необходимость защищать. Смех Китнисс. Думая о её улыбке, я чувствую, как тепло растекается по всему телу. В то же время я испытываю некоторую нервность, но это хорошее чувство. Как будто у меня в животе летает миллион бабочек. Неужели я влюбляюсь в неё? Эта мысль кажется мне странной, потому что я знаю, что уже её люблю. К лучшему или худшему, мы с ней связаны. Но, как бы необычно это не звучало, влюбляться в кого-то не всё равно, что любить. Я знаю, что любил Китнисс до того, как попал в плен. Но из меня эту любовь вытравили. За прошедший год я прошёл путь от любви до ненависти и обратно. Но чувство, которое я испытываю сейчас, - оно новое. Хорошо, может, не совсем новое. Скорее новое для человека, который испытал на себе действие охмора. Я хочу быть с ней. Хочу обнимать и целовать, чтобы отогнать боль. Утереть ей слёзы и просто любить. Я хочу разрушить все преграды, которые стоят на нашем пути. Хочу всё сделать правильно, вернуть ей крылья и позволить летать высоко-высоко в небе.
Однако на следующий день я обнаруживаю Китнисс, сидящую в том же кресле. Она не шевелится, никак не реагирует на мой приход. Как будто тело её находится здесь, а мысли унеслись далеко. После завтрака я иду к Хеймитчу, расталкиваю его и делюсь своими переживаниями по поводу Китнисс.
- Ты слишком торопишься, - говорит Хеймитч. - У неё депрессия. Пит, она потеряла сестру, которая была для неё всем.
- Я знаю. И не говорю, что ей не нужно оплакивать потерю. Но я ненавижу, когда она такая.
- Как я уже говорил, ты должен дать ей время, - произносит Хеймитч.
Когда я позже тем же днём звоню доктору Аврелию, он говорит:
- Скажи спасибо за то, что было вчера. Это хороший знак. Такие дни будут случаться чаще.
- А если нет? - говорю я. - Что если она такой и останется? Я хочу бороться за неё, доктор. Я хочу изменить мир.
- Высоко метишь, юноша, - отвечает доктор. - Но это хорошо. Я предлагаю тебе усмирить свой пыл и привыкнуть к поведению Китнисс. По-другому не получится, если ты всё-таки хочешь быть с ней.
- Да, хочу, - отвечаю я. - Мне кажется, что у меня вновь появились к ней чувства, доктор. Мне больно видеть её такой подавленной.
Всю следующую неделю Китнисс то возвращается к жизни, то снова замыкается в себе. В какой-то день она более словоохотлива, чем в следующий, и невозможно сказать, что вызывает такие перепады настроения. Она непредсказуема. Как и мои приступы, которые продолжают одолевать меня по несколько раз на дню. Перемены особенно ощущаются в те дни, когда Китнисс приходит в себя: становится лучше ей - становится лучше и мне. Бывает, что мы долго гуляем по лесу. Теперь Китнисс всегда берёт с собой лук. Иногда мы проводим время на кухне: безмолвно работаем над семейной книгой, добавляя в неё новые растения.
А бывают такие дни, когда мы совсем не видимся, разве что позавтракаем вместе и поужинаем. Тогда я работаю дома один: напеку пирожков, набросаю пару эскизов. Я начинаю испытывать сильное желание посетить город, посмотреть на пекарню, но страх подпитывает сомнения. Китнисс предлагала пойти вместе со мной, но для этого у неё должно быть хорошее расположение духа. Нет никакого смысла идти, если она на ногах едва держится.
В одно апрельское тёплое утро я просыпаюсь в поту после кошмарного сна. Пекарня сгорела вместе со своими обитателями. Они кричат от мучительной боли, которую мне довелось испытать на собственной шкуре. Они задыхаются, они умирают. Я сажусь в кровати, пытаясь отдышаться. Лицо влажное от слёз и пота. «Настал день заглянуть страху в глаза», - говорю я себе. Я должен увидеть сам.
К счастью, в этот день Китнисс оказывается в подходящем для подобной прогулки настроении, поэтому за завтраком я спрашиваю её, не хочет ли она составить мне компанию.
- Конечно. Я пойду с тобой, - говорит она. - Хоть будет и непросто. Пит, там ничего не осталось.
Несмотря на её предупреждение, я поражён до глубины души. От прежней площади нет никаких напоминаний. Остались лишь руины. Однако ни тел, ни пепла, ни щебня здесь не увидишь. Площадь очищена, но окружена развалинами. Кондитерский магазинчик в углу участка состоит теперь из двух стен. И всё. Дом правосудия больше не существует. На его месте стоят аварийные здания, в которых находятся неприкосновенные запасы провизии, тут же живёт группа людей, состоящая примерно из пятидесяти человек, ежедневным занятием которых является уборка улиц. Мимо нас проходят несколько мужчин с тачками и мётлами. Я не спеша пересекаю площадь. Китнисс, идущая рядом, чувствует моё напряжение и берёт меня за руку. Наши пальцы переплетаются - я держусь за неё, как утопающий за спасательный круг.
Мы останавливаемся напротив пекарни. Кроме обугленной печи, здесь нет ничего, что напоминало бы мне о доме.
Я делаю шаг вперёд - Китнисс ступает рядом со мной, предвидя мои движения. Свободной рукой я дотрагиваюсь до того, что было печью. На меня накатывает тысяча воспоминаний. Какие только сорта хлеба здесь не пеклись. А кондитерские изделия, печенье, коричные булочки. Почувствовав дрожь, я опускаюсь на колени и прислоняюсь к металлу. Горе выплёскивается наружу вместе с рыданиями. Одной рукой я всё ещё держусь за Китнисс, другой - глажу металлическую пластину, как если бы передо мной стояли все члены семьи.
- Я люблю вас, - шепчу я. - Я так скучаю.
Всё тело сотрясает дрожь. Я отпускаю руку Китнисс и прячу лицо в ладонях, желая уменьшиться в размерах, насколько это возможно. Слёзы, падая сквозь пальцы, капают на землю. Мне хочется исчезнуть. Хочется последовать за ними, чтобы больше не чувствовать боли, этой тупой, ноющей боли внутри. Вот оно, доказательство. Нет больше лживой надежды на то, что все врут и что те картинки, как и все остальные, были подделаны. Ничего больше нет.
Её руки обвивают меня, когда она опускается рядом со мной на колени. Китнисс притягивает меня к себе и начинает легонько укачивать. Её пальцы гладят мои волосы. Она прижимает меня к своей груди, как маленького. Я заливаю слезами её рубашку, но ей, кажется, всё равно.
Одной рукой Китнисс продолжает гладить мои волосы, а другой - ещё крепче прижимает к себе.
- Мне жаль, - произносит она напряжённым голосом. Её душат слёзы. - Мне очень жаль.
Проходит немало времени прежде, чем я, наконец, успокаиваюсь. Всё это время Китнисс обнимает меня, снова и снова повторяя, что ей жаль. Совладав с голосом, я говорю, что это не её вина.
- Нет, я виновата, - тихо отвечает она.
Я отстраняюсь и заглядываю ей в глаза. Её опечаленный вид опять разбивает мне сердце.
- Не виновата, - говорю я. - Ты не должна винить себя.
- Ты был прав, когда говорил об этом, - настаивает Китнисс. - Я запустила стрелу в силовое поле.
- Это разные вещи, - Я слегка сжимаю ей руку. - Ты не отдавала приказ сбросить бомбы. Когда я говорил, я имел в виду именно это. Мне внушили, что бомбы сбросили по твоей воле. Но я ошибался. Да, ты выпустила стрелу. Однако это Сноу сравнял наш дистрикт с землёй и убил мою семью, а не ты. Перестань винить себя, Китнисс.
Я поднимаюсь с земли и помогаю ей встать. Вытираю лицо и снова беру её за руку.
- Пойдём туда, откуда дует ветер, - говорю я. - Покажи всем, из чего ты сделана.
- Не хочу я никому ничего показывать, - отвечает Китнисс.
- Ладно. Это ничего. Но мы же не будем стоять на месте? Мы будем идти только вперёд.
- Так куда ты хочешь пойти?
- Домой, - говорю я. - Я хочу домой. Хочу испечь хлеба и выпить вина.
Мы ужинаем у меня дома. Я достаю листы бумаги и начинаю рисовать. У меня нет фотографий пекарни. Может, в архивах Капитолия найдётся парочка. Я мог бы попросить Эффи, но сейчас не самое подходящее время. Поэтому рисую по памяти. Хеймитч потягивает вино, а Китнисс наблюдает за моей работой.
- Я не хочу забывать, - говорю я ей.
Она задумчиво кивает.
Хеймитч поднимается с кресла и заглядывает мне через плечо, пока я рисую вывеску с надписью «Пекарня Мелларков».
- Ты можешь восстановить её, - говорит он. - Ты пекарь, да и Мелларк к тому же.
- Ты превзошёл самого себя, Хеймитч! - дразню я. - Сам додумался?
Китнисс смеётся и шутливо бьёт его по руке.
- И правда, Хеймитч. Когда ты стал таким смекалистым?
- Ай, заткнись, - ворчит тот. - Я серьёзно. Он должен восстановить пекарню.
- Может, когда-нибудь, - отвечаю я.
Этой ночью я сплю чуть лучше. Иногда не мешает выплакаться. Утром на пороге моего дома появляется Китнисс с книгой в руках.
- Давай позавтракаем у тебя, - предлагает она.
Пока я завариваю чай, Китнисс листает книгу.
- Твой рисунок подал мне идею, - говорит она. - Я тоже не хочу забывать.
- Что ты задумала? - спрашиваю я.
- Я хочу начать новую книгу. Такую же, как эта, только на её страницах будут наши родные и те, кого мы хотели бы запомнить.
- Книга памяти.
- Да. Я хочу написать всё обо всех, - объясняет Китнисс. - Мы можем найти фотографии или ты нарисуешь их.
- Можно попросить Эффи выслать фото, - предлагаю я.
Я разливаю чай и протягиваю чашку Китнисс. Отпиваю глоток и смотрю на книгу, лежащую на столе.
- Мне нравится, Китнисс. Это замечательная идея.
Китнисс встаёт со стула и идёт к телефону. Пару недель назад она начала звонить доктору Аврелию. И, даже несмотря на то, что, казалось бы, потеряно много дней, его лечение, вроде, помогает. Я тоже звоню ему хотя бы раз в неделю, как мы и договорились. Каждому из нас он твердит одно и тоже. Заниматься обыденными делами. Жить сегодняшним днём и пытаться вновь обрести смысл жизни.
Я слышу, как она говорит с ним о книге. Причём говорит с явным воодушевлением. Китнисс поворачивается ко мне и поднимает большой палец, потом прикрывает трубку рукой и произносит:
- Он закажет для нас пергамент.
Услышать от неё эти слова «для нас» - и значит снова обрести смысл жизни.
Следующий поезд привозит из Капитолия большую коробку с пергаментом.