Пожар несостоявшейся полыни

Вещей он с собой взял самую малость — всё-таки полтора дня пути до жилой деревни, а не седмица скитаний по дремучему лесу. Потому на боку была довольно свободная сума.

Животине Онагост оставил побольше еды, чтобы хватило на четыре дня. Накрепко запер дом, хотя кто мог сюда прийти? Разве что такие, как он, потерянные.

На удивление его больше не стращал лес. По крайней мере не так, как раньше, ведь теперь у него появилась уверенность в своих силах, и случись что из ряда вон — Онагост справится. И даже если назад, этой же дорогой, он вернётся без чародейского остова — справится. Хотя были вещи, которых он сторонился и страшился наряду с Белочниками.

Не потому ли этой ночью ты сидишь под мостом, как бродячая собака, мальчик?

Да, пусть он — о боги — мог убить человека лишь по своему желанию, пусть люди давно уже не искали чародеев среди соратников и побратимов, пусть то место, куда он направляется, было знакомо, и не важно, что только со слов Видогоста, — Онагоста не отпускала необъяснимая тревога, выросшая и оставшаяся где-то под сердцем в ту ночь, когда дом уничтожил огонь. Чувство разрушения и всепоглощающей тоски. И вся эта солянка не давала как следует жить.

Он бессознательно запустил руку в суму и нащупал что-то острое и холодное. В неверном свете луны парень разглядел резные височные кольца.

Онагост беззвучно всхлипнул. Боги, как же на самом деле он безумно скучал по сестре, по маме, по их домику. И как ничтожно мало прошло времени с ухода всего этого. Каких-то три седмицы. Он даже не успел как следует выразить всё, что накопилось и копится до сих пор...

Его горе чёрное и жгучее, как дым от сожжённой моровой избы. Как пронзённый стрелой ястреб, что пачкает кровью траву и ползёт на поломанных крыльях. Ткань ворота, рвущаяся от ногтей, потому что душит. Осколок зеркала в виске и пьяная муть перед глазами от боли. Это не передать словами. За краткий срок он потерял всё, что долго отстраивал сам и что помогли отстроить ему. Это невыразимо, невыносимо, не-воз-мож-но болезненно. И он распутывал этот комок чувств, точно кудель, но не как Кристалина, с нахрапа, а осторожно ища выход и развязывая узлы.

Он утёр слёзы, чтобы те не мешали видеть. И не зря.

На мост въехала телега с двумя возницами. Судя по голосам, оба были пьяны. И оба неважно управляли телегой: она то кренилась набок, то цеплялась бортами за каменную кладку между перекладинами. Ударившись особенно сильно, она подпрыгнула, и что-то ухнуло в воду с тихим плеском. Мужчины разругались, лошадь беспокойно топталась на месте, пока, видимо, испугавшись громких выкриков, не понесла вперёд. И мужики весело закричали «эге!».

Онагост, недолго думая, скинул одежду и нырнул в реку, подбираясь к тому месту, куда свалился мешок. Несмотря на темноту, он сразу отыскал вещицу и вынырнул, едва не хлебнув тинистой воды. Уже на берегу он сообразил, что это мог быть и просто камень от разрушающегося моста, а он, дурак, рискуя быть обнаруженным, ринулся к чему-то неизвестному.

Одевшись, Онагост расширил горловину мешка, гадая, что найдёт. Деньги? Еду? Судя по тому, что он успел нащупать, в мягкую ткань было завёрнуто что-то тонкое и плотное. Наверное, приспособление для работы с чем-то хрупким, может, даже человеческим телом.

Лицо разочарованно вытянулось, когда на ладонь Онагосту вывалилась потрёпанная связанная птица. Сорока. Она ещё дышала и испуганно озиралась, но кто-то так постарался, что ни лапами, ни крыльями, ни головой она шевелить не могла. Клюв был проколот или прожжён сверху и снизу и крепко стянут насквозь продетой верёвкой, так, что кричать она тоже не могла. Перья и хвост потрёпаны, скомканы и перепачканы помётом. Видимо, давно лежала в мешке.

— Что же мне с тобой делать?..

Поджарить на костре? Да в ней одни кости и жилы, всё сгорит. Приманить дичь покрупнее? Если только волка, а с волками Онагост дел иметь не хотел. Хоть их и отгонят искры, но так можно ненароком и поджечь себя. И привлечь чьё-нибудь внимание.

Сорока хлопала глазами, и неизвестно, кто и зачем так над ней поиздевался. Повертев в руке птицу, Онагост огляделся и подозвал огонёк. Теперь рассматривать было проще. Пальцы трогали кости, проверяя, были ли те целы, глаза цепко искали следы ран, но нашли лишь рисунок. Онагост рассмеялся. Видно, сама природа или Промыслитель над ним издевались, раз послали это чудо к нему в руки. Справа под клювом у сороки росло единственное белое для такого места перо. Что это, злая шутка?

Онагост коснулся своего родимого пятна и нахмурился, выдохнув через нос, сжал губы. Сорока не выживет с такими увечьями, потому, прокручивая маленькую голову вокруг оси, он представил, будто убивает не птицу, а своё чародейское нутро, что духовники называли скверным. «Скверна отравляет людей. Скверна приравнивается к страшному греху, страшнее убийства и предательства», — говорили они. Ему не хотелось верить, но, наверное, духовники не ошибались. Хотя с тем же успехом священники гнали из храма распутных женщин. Любопытно, маму бы они тоже не пустили на порог?

Трусы.

Утром было прохладно, и Онагост спросонья потирал болевшие от ночных рыданий глаза и дрожал, не сумев согреться даже горячей едой. Спасало только, что до храма оставалось совсем немного. Ещё несколько лучин, по его подсчётам.

И подсчёты не обманули.

Храм хоть и стоял далеко от слободы, выглядел выскобленным, крашеным. Одним словом, свежим. Купола были деревянными, на одном, самом большом из двух, высился сверкающий на солнце крест, наверняка позолоченный.

Женщин у подножия храма было много: одни полоскали бельё, другие отмывали посуду, третьи что-то увлечённо рассказывали детям. Несколько мужчин в рясах таскали вёдра с водой и скамьи, рубили дрова и беседовали с людьми из деревни. И, по мере приближения, всё больше голов поднималось, чтобы посмотреть на чужака.

Парочка детей тут же метнулась в его сторону и начала засыпать вопросами. Кто он, откуда, зачем пришёл, с чем пришёл, какие вести принёс? Женщина, что ещё мгновение назад наставляла их, подбоченилась и направилась за ними, недовольно хмурясь. Видимо, совсем наскучило обучение ребятне. И Онагост готов был уже ответить что-нибудь, но тут его кто-то крепко стиснул в объятиях и почти опрокинул. От хватки затрещали рёбра и стало трудно дышать. А человек сзади покачал Онагоста в объятиях, пища от восторга. Ещё до того, как обернулся, Онагост успел подумать о Кристалине, но тут же отмахнулся от этой мысли. Его сестра мертва, развеяна по ветру. Она не может стоять здесь, не может, не мож...

— Боги-и-и, — протяжно выдохнул Онагост и щипнул себя за бедро.

Кристалина стояла перед ним в простом сером сарафане, в цветастом платке, раскрасневшаяся, лучащаяся счастьем, жи-ва-я. Она всё хватала его руками за предплечья и локти, что-то неразборчиво бормотала, перескакивая с одной мысли на другую, ужасалась, как он похудел, хотя сама стала ещё тоньше, вот-вот ветром сдует. В конце концов, Онагост просто обнял её, крепко, выпуская весь воздух из её лёгких и своих, и тут же в нос ударил запах сирени. Надо же, заметил парень, даже за полторы седмицы он не вымылся из волос. Глаза вновь обожгло слезами.

— Как ты тут вообще?.. — выдохнул Онагост.

— Да очень просто, — всплеснула руками Кристалина, схватила его за плечо и потащила в сторону храма. — Пойдём к настоятелю, надо ему сказать, что ты тут пока поживёшь.

— Но я не буду...

— Будешь, — решительно перебила Кристалина.

Боги, как же он скучал по этому нраву, по звонкому голосу, прохладным рукам и шуршанию платья и косы. И он готов был остаться в этом храме, лишь бы только слушать её истории, смеяться с глупых шуток, придумывать вместе узоры и засыпать под тихое пение мамы...

Кристалина довела его до дверей, высоких и тёмных, и приказала стоять здесь, а сама нырнула в храм, поправив сбившийся платок. Не успел Онагост как следует рассмотреть резьбу на наличниках, как сестра вернулась, а вслед за ней из храма выплыл мужчина в возрасте. Тоже в чёрной рясе, с ухоженной бородой до груди и строгим взглядом.

— Гм, так ты и есть Онагост? — спросил он, оглядывая парня с головы до ног. Голос у него был приятный, сухой и мягкий, говорил он степенно. Онагост кивнул, и настоятель жестом подозвал мальчишку лет пятнадцати, что-то шепнул ему, и тот убежал за храм. — Я настоятель храма, Анка. — Он потянул руку, и Онагост коротко её пожал. Сухая и тёплая.

Малец прибежал с кружкой в руках и сунул её Онагосту, едва не расплескав. Парень поблагодарил его, на что мальчишка лишь хмыкнул.

Дальше пошли расспросы, ничем не отличавшиеся от тех, что устроили дети. Кристалина на что-то отвлекалась и отошла на пару шагов поговорить с другой девушкой. А Анка всё не отставал.

— Значит, ты её брат.

Онагост кивнул

— Славно. Устал, поди, с дороги, а вода в кружке студёная. Ради тебя Антипа гонял, — рассмеялся настоятель.

Онагост поднёс кружку ко рту, и Кристалина, заметив это, спохватилась, затараторила:

— Осторожно, это...

Но она не успела договорить.

Горло обожгло, будто в кружке была не вода, а железо из самых горячих плавилен Новослави. Онагост схватился рукой выше ключиц, боясь, что вода проплавила плоть, но, хвала богам, пальцы нащупали кожу. Желудок жгло, как если бы он выпил кипяток, который, к слову, ему совсем не причинял боли. Скривившись, он опустил взгляд в кружку, затем поднял на Кристалину.

— ...Искрящаяся вода, — наконец закончила она.

Онагост ошарашенно уставился на неё, на настоятеля, снова перевёл взгляд на Кристалину.

— Здесь в порядке вещей проверять всех, кто приходит жить в храм, — виновато развела она руками. — Прости, совсем забыла.

— Да, — неприятно вякнул тот самый малец, Антип, — потому что нам не нужны проблемы.

— Поэтому вы пустили меня? — недоумённо вскинула бровь Кристалина. — Умно, ничего не скажешь.

— Ну ты заклинательница воды, — развёл он руками и обернулся на настоятеля, видимо, ища поддержки, но тот лишь покачал склонённой головой.

— Значит, Промыслитель послал нам сразу двух чародеев, ещё и связанных родственными узами. — Анка скривил губы, раздумывая, а затем весело изрёк: — Ну что же, пускай, живите здесь. Только, — он обернулся на мальчишку, — никому, как и в прошлый раз. — Ещё раз недобро оглядев всех троих, он развернулся и уплыл в храм.

Во дела, почесав в затылке, заключил Антип и тоже ушёл куда-то к мужикам.

Онагост обернулся на сестру, выплеснув воду в траву. Склонил голову вбок, с интересом разглядывая и подмечая изменения во внешности Кристалины. Ему до безумия хотелось улыбаться и смеяться. Впервые за долгое время он почувствовал себя настоящим, а не бледной тенью, восковой личиной.

— Думаю, история будет длинная, — мягко произнёс Онагост.

Кристалина улыбнулась и кивнула, подхватив брата под руки.

***

Под ногами стелилось поле, расшитое колосьями. Тучи заволокли небо — очень кстати, дождь смоет все огрехи неосторожного побега. Трава проминалась и залезала под юбку, царапала бёдра и ладони, но Кристалина бежала, не останавливаясь. Совсем скоро она перешла на быстрый шаг — не потому что выдохлась, а чтобы ненароком не пропустить поворот. Слобода, до которой она шла, была совсем близко — чувствовался запах дыма. Некстати Кристалина вспомнила маму и невесело хохотнула: та тоже бежала от погони и тоже в деревню. Смешно, что её дочь повторяет всё с пугающей точностью: заточение, побег через лес, деревня. Оставалось надеяться, что встретят её теплее, чем маму — Боян, бывший хозяин их бывшего домика.

Она шла и оставляла за собой вытоптанную колею, мысленно извиняясь перед рабочими. Лён ещё вырастет, а вот жизнь свою она уже не вернёт, случись что. В конце весны высоко и ярко светило солнце, и слава богам, что сейчас небо было смурное — в такое пекло она бы не выжила. Воды с собой не было, ручьёв поблизости — тоже. Будет смешно, если чародейка воды засохнет на поле. Благо, она могла найти воду где угодно, хотя бы в этих свежих зелёных колосьях, — но меньше всего сейчас хотелось колдовать.

Чуть больше половины дня Кристалина в пути и уже успела натереть кровавые мозоли, а всё из-за сапог, которые ей подарил Боремир. Нет бы позаботиться об удобстве, ему всё красота была важна. Ничего, ничего. Красоту с собой в Навь не заберёшь, там по поступкам встречают.

В один миг Кристалина упала, поскользнувшись на сырой траве, и грубо выругалась. Но не успела она отойти от удара, как краем глаза заметила фигуру, облачённую в светлую рубаху до пят, почти как в белый саван. Вскинув голову, Кристалина всматривалась в незнакомца, соображая, как ей быстро защититься, и когда фигура развернулась передом, поняла, что защиты она не найдёт.

На голову был водружён венок из самых разных трав, руки были черны от локтей до кончиков пальцев, венчали которые острые длинные ногти. Но страшнее всего было лицо: совсем молодое и в то же время старое, лишь местами изрезанное морщинами. На щеках сквозь драное мясо проглядывали острые зубы, а глаз не было и вовсе, только дыры, из которых сочился солнечный свет. И платье её едва прикрывало наготу. Издали образ можно было принять за красивую незнакомку. Прав был Боремир: Полуденница действительно выглядела как молодая девушка. И эта девушка сейчас стремительно надвигалась на Кристалину.

Что делать? Плясать Кристалина не умеет, лишь запутается в ногах и повалится. Разгадывать её загадки ума не хватит, а умереть от щекотки или острого серпа в шее совсем не хотелось. Если только попробовать заговорить ей зубы, острые, точно нож. Ох, был бы здесь Онагост...

Но делать нечего. Иначе зачем нужны были такие жертвы.

Кристалина встала, отмела все тревожные мысли, вдохнула поглубже и раньше, чем Полуденница успела бы издать хоть звук, начала наговаривать:

— Голосом звонким тебя заклинаю, силами жизни сердечко питаю, не коснётся меня твоя рука когтистая, не опалит из глаз солнца свет золотистый, заплету тебе волосы в косы пшеничные, спутаю платье в комья... — запнулась, забыв, и от страха тело на миг обдало холодом. А Полуденница широко раскрыла рот — гораздо шире, чем человек, и из горла, растраиваясь, вышло не то пение, не то странное подвывание; она раскачивалась вправо и влево. Серп с ручкой из чьей-то каштановой косы она крутила в чёрных руках, поигрывая им в воздухе. Кристалина не могла вспомнить продолжение присказки, потому перескочила, наговаривая дальше: — Камня на камне не оставят ладони, огонь пережжёт льняное всё поле, беги от меня, беги, пока можешь, пока не потрескалась от говора кожа, — оглянулась, прикидывая, успеет ли убежать, — пока в твоих пальцах вертятся бусы. Рябину срываю, вяжу тонкий узел, на шею накину тебе и взыграет в руках чародейки кровь молодая. — Быстро окрестила себя священным знамением, пнула землю, подняв тучу пыли, и помчалась напролом туда, где за деревьями поднимались неровные струи дыма. Обернулась лишь раз, чтобы победно улыбнуться, увидев, как Полуденница растерянно размахивает руками, прогоняя пыль.

Слукавила она: в самом конце говорилось не «чародейки», а «детей Макоши», но вышло на славу хорошо. Очень давно этот наговор на ярмарке записал Онагост и рассказал Кристалине, а затем вдвоём они тайно учили его, надеясь никогда не использовать. Сколько же всего они где-то услышали, прочитали, подсмотрели, и в какой-то миг это всё пригодилось. Наверное, так и становятся мудрыми стариками, что наставляют малышню. Кристалина фыркнула, едва не задыхаясь от бега. Ей не было ещё и двух десятков вёсен, куда уж Кристалине в бабки.

Деревья расступились, открывая вид на деревню, и Кристалина охнула.

Высота свай была не меньше двух косых саженей. Дома они подпирали по углам, а у совсем старых жилищ пол в середине проседал, выпирая, как живот. К порогам были приколочены навесные лестницы, где-то приставили деревянные. Бани стояли на земле, но на подобии плота: доски составляли короб, который, скорее всего, был полым. Сам короб крепился цепями к столбам под избами, так он наверняка не уплывал. Любопытно, где люди держали скот? И какой силой они должны были обладать, чтобы ежедневно взбираться по шатким верёвочным лестницам? А дети, а старики?

На сваях дома стояли не просто так. Будучи построенной около реки, деревню затапливало по весне из-за паводков. Местами на брёвнах можно было увидеть почерневший край от воды, но жители старательно следили за деревом, чтобы то не гнило, покрывая его золой и маслом, из-за чего вся деревня походила на большой могильник с моровыми избами. Жуткое зрелище, особенно ночью, и как же Кристалине повезло оказаться здесь днём.

Откуда-то появился мальчишка с чёрными волосами до лопаток и светлыми-светлыми глазами. Он остановился и поначалу недобро сощурился, а затем подошёл вплотную.

— Ты пришлая? — спросил. Кристалина кивнула, и мальчишка раскрыл рот от волнения, засуетился: — Сейчас, жди здесь.

Он развернулся и помчался куда-то в гущу домов, попутно кого-то зовя.

Кристалина улыбнулась. Прелесть, её встретил милый мальчик, а не старый вымесок.

Прошло всего ничего, а мальчишка уже прибежал обратно.

— Пап, быстрее, — требовательно прокричал он мужчине, старательно вытиравшему руки об рушник.

Мужчина поклонился и спросил, не нужна ли помощь, потому как просто так к ним разряженные девушки не приходили. Кристалина, доверившись, вкратце рассказала, откуда она, конечно же, опуская некоторые подробности. Мальчишка всё не унимался, разглядывал её наряд и старался красиво описать, смешно хмурясь по-детски редкими бровями. Сколько ему было, лет двенадцать? Природа не спешила превращать его в мужчину.

Так Кристалина попала в семью бортника и прожила там пару дней. Плату с неё брать отказались, и тогда Кристалина развязала одни из бус, сняла камешек, переливавшийся внутри всеми цветами и отливающий перламутром, и отдала мальчишке, звавшемуся Таяном. Тот нанизал его на верёвочку, искренне поблагодарил и надел на шею, не переставая рассматривать сокровище.

Дальше Кристалина решила держать путь восточнее, туда, откуда встаёт солнце.

— ...И так я оказалась, — она вскинула руки и несколько раз обвела купол, — в этом храме.

Они сидели посреди подкупольного пространства в правой стороне храма, предназначавшейся для женщин. Но сейчас все были заняты дневными работами, и потому Онагост мог позволить себе бессовестно находиться здесь. Он рассматривал лики святых, неизвестно откуда возникших после ухода богов, а из середины зала с самой большой иконы на них смотрели два зорких глаза главного святого, единого бога, — Промыслителя. На полу рядом с Онагостом и Кристалиной стояла корзина с клубникой и хлебом и кувшин с холодной водой, не искрящейся, а самой обычной. Жжение от прошлой кружки такой Онагост запил молоком, да и то помогло лишь наполовину. Хорошо, что искрящаяся вода оказалась разбавленной, иначе бы всё плохо кончилось. При этой мысли Онагоста передёрнуло.

Он всё не мог поверить, что перед ним жи-ва-я сестра, а не призрак, и изредка протягивал руку, играючи касаясь то её волос, то плеча, когда казалось, что образ вот-вот рассыплется или растает, как дым в небе. Кристалина лишь посмеивалась на это, хоть и понимала всё.

— Это точно не морок? — в который раз спросил Онагост, глядя на Кристалину влажными от слёз глазами. — Всё такое странное. Этот храм... — Покачал головой. — Я же так давно не был в храмах. И ты в чужой одежде. И мы среди тех, кто в первых рядах бежит выжигать искрящихся. Всё это похоже на затянувшийся сон.

Кристалина обняла его, успокаивая, и вздохнула. Сколько же времени должно пройти, чтобы всё уложилось в его голове.

— А я тебе писала, — сказала Кристалина, отстранившись, — но Воида отослал ответное письмо, мол, тебя нет уже несколько дней, и что видели, как ты ушёл насовсем. И что на пепелище приходил... Ой, — махнула рукой, — да что я всё говорю, держи вот, сам почитай.

Кристалина вынула из-под подушки пергамент. Письмо действительно было от Воиды, его побратима, но писала скорее всего его мать — единственная, кто в семье друга знал грамоту. Буквы — ну чисто Новославские, даже читать трудно. Воида ни словечка не соврал: Онагост собрал вещи и ушёл, животину и ту продал (верно: деньги были нужны на отстройку дома), угольная могила так и стояла чёрная, а после дождя трава во дворе стала паслёновой. Его друг надеялся, что Онагост просто ушёл из дома, а не из жизни, и сказал, что если Кристалина надумает вернуться, двери его дома всегда открыты, он не откажет сестре своего друга. Онагост ухмыльнулся, вспомнив, что Воида когда-то неровно дышал к Кристалине.

Кристалина пояснила, что в своём письме не стала углубляться в подробности, что, так и так, она сейчас в храме у такой-то деревни, расскажет всё при встрече.

— Что же, — Онагост вернул письмо, — всё верно. Вот только что за парень в рясе приходил к дому. Уж не Житеслав ли?

— Может быть. — Кристалина мотнула головой и оживилась. — Да не бери в голову, лучше расскажи, как ты здесь оказался?

Онагост невесело усмехнулся, вдохнул, и история полилась рекой. Чёрной, отравленной смолами и дымом рекой, что тащила в свои потоки всё, что видела.

Письмо лекаря, уход из дома, лес и яма. Вот и всё богатство происшествий.

— И я нашёл Видогоста.

Кристалина нахмурилась, перекатывая в пальцах клубнику.

— Кого? — непонимающе переспросила.

— Того самого, сестрёнка, того самого.

— А где он сейчас?

— Умер.

Брови Кристалины взметнулись вверх. Она уточнила, как это, умер. Онагост пожал плечами, мол, вот так.

Не надо ей знать, что её брат поспособствовал его смерти. Он будет нести это в одиночку до скончания времён.

Про житьё-бытьё в хижине в лесу Онагост рассказал в красках, и о том, каким на самом деле оказался Видогост, тоже. Кристалина восхитилась историей, но ей совсем не понравился конец: Онагост скомкано, в паре слов объяснил, что чародея не стало, и что он решил избавиться от силы.

Кристалина больно стукнула его по лбу, и Онагост айкнул.

— Дурья твоя голова, ты что творить собрался?! — потрясённо выговорила она. — Жизнь отдать хочешь? Так чего же сразу к Белочникам не пошёл, они бы быстро из тебя всю душу вытрясли!

— Много ты понимаешь, — пробурчал Онагост, за что чуть не получил второй раз, но вовремя увернулся.

Дверь наружу хлопнула, следом раздались шаги в мужской части. Теперь придётся понизить голос.

— Не смей! — Кристалина покачала головой. — Здесь тебе не помогут. Никому не помогут. Я прожила в этом храме больше седмицы, и поверь, священники даже простой народ вылечить не в силах. Это же люди, а не колдуны, куда уж им до помощи чародеям... И мне кажется странным, что прихвостни Промыслителя вообще пустили чародеев в храм. Они же знают, что мы оскверняем их божий дом. — Усмехнулась. — Как тогда этот дом не развалился ещё от моего присутствия...

Онагост протяжно выдохнул. Не помогут, било в голове набатом, они не помогут.

— Онагост, — Кристалина взяла его руки в свои и заглянула в глаза, — остановись. Не искореняй.

— Да не знаю, не знаю я! — громко прошептал Онагост. — Меня безумно шатает от «искоренить» до «обуздать». — Он высвободил руки из её пальцев и схватился за голову.

Хорошо, хорошо... Если не священники, кто тогда поможет? Очередной знахарь со своими чудо-рунами? Видать, он совсем дурак, раз придумал себе священников-добродетелей. О-ох... Да пошли тогда они все далеко и надолго. Пусть всё остаётся как есть. Боги-боги, на них двоих и пальцев не хватит, чтобы сосчитать, сколько раз Онагост менял решения за две седмицы.

И хвала Промыслителю, что на его пути повстречалась сестра, и что она вообще оказалась живой.

— Вырви из человека внутренности, — продолжала Кристалина, — и он умрёт. Ты же насквозь прошит силой, как и я. Потянешь за одну нитку — расползётся всё полотно...

— Ладно-ладно, — замахал рукой Онагост, перебивая, — я понял. Глупая затея... Но если бы я не решился на это, то не нашёл бы тебя. Я же всерьёз думал, что ты мертва.

— Ну-у-у, — лукаво протянула Кристалина, — если не я, то кое-кто всё же умер.

Онагост нахмурился, закинув в рот пару мелких ягод.

— Так говоришь, будто гордишься своей расправой.

— Я горжусь лишь тем, что мне хватило смелости совершить, может, и такой чудовищный поступок. Но, знал бы ты, как я сомневалась, я была в шаге от того, чтобы остаться и выйти замуж! — Она возмущённо вздохнула. — Немыслимо, что с человеком делает заточение.

Онагост лишь кивнул, поджав губы. Хотел бы он так же легко относиться к своим огрехам, как сестра. Может, и жить было бы легче.

И Навь бы побрала все эти приличия.

Днём Онагост помогал мужчинам, а когда надо было отходить ко сну, его снова накрыла тревога.

— Я не хочу спать, — сказал он, когда Кристалина мягко развернула его, напоминая, что он с раннего утра на ногах и кое-как спал эти пару ночей. — Не хочу.

— Не хочешь или боишься? — бросила сестра и усмехнулась, но заметив, как взгляд Онагоста переменился, погасила усмешку. Спросила озабоченно: — Что-то стряслось?

Онагост мотнул головой. Он так боялся заснуть и открыть глаза всё там же, в лесу. Боялся, что это действительно сон, просто очень долгий, с ним ведь такое уже бывало. Странно было только, что ему почти никогда не снились хорошие сны, зато постоянно — кошмары. Подумал, стоило ли говорить, и всё-таки решился. Пусть он лучше выглядит в глазах сестры пугливым мальцом, чем что-то от неё утаит. Однажды это уже сыграло злую шутку с ними обоими.

Кристалина смягчилась, взяла его руки в свои и приложила к своим же щекам, прохладным и мягким.

— Видишь, я настоящая. И никуда не денусь, — почти прошептала она. — Я всё понимаю, на тебя свалилось слишком много плохого, оттого мне грустно, что ты не веришь в хорошее. Но я уверяю тебя, за пару дней всё вернётся на круги своя. — Помолчала, раздумывая. — Хочешь, можем ещё немного посидеть снаружи, пока ты не начнёшь совсем с ног валиться.

— Нет. — Он хмыкнул. — Ты права. Я просто устал и не верю. Ступай к себе, ты устала не меньше меня.

Кристалина пожелала доброй ночи и ушла. Онагост кивнул и ещё немного постоял, глядя вслед закрывшейся двери в женскую половину храма.

На ночь ему выделили узкую кровать с почти плоской подушкой. Невесело хмыкнув, Онагост сложил её вдвое, но даже так шея затекала, и он убрал подушку вовсе. В храме без конца что-то шуршало, где-то вдалеке всхлипывали половицы, а ветер выл, задувая в узкие щели под потолком. Наверняка в дождь здесь можно было купаться, настолько дырявой и ненадёжной казалась крыша. Наконец, устав слушать чужое низкое сопение, Онагост тихо встал и побрёл наружу, невесело заметив, что несколько кроватей пустовало. Наверное, молодым духовникам позволялось ночевать дома.

Дверь почти вышиб сквозняк, едва не впечатавшись в стену, но Онагост успел поймать её, содрав кожу на ладони. Он досадливо выругался сквозь зубы и шагнул в прохладу.

Боги, как же ему ужасно не хватало свежего воздуха! Храмовый затхлый с трудом помещался в лёгкие, а здесь, снаружи, дышалось легко и свободно. Мелькнула мысль улечься спать под открытым небом.

Ага, усмехнулся Онагост, не хватило тебе прошлых ночей?

А ведь ещё месяц назад он точно так же стоял в дверях своего дома, и ровно так же ему было неспокойно, и в лесу мелькнул огонёк-предупреждение, которому он не внял. Онагост опасливо покосился в сторону ельника и осторожно выдохнул. Храм наполовину состроен из дерева, и не приведите боги, чтобы и он вспыхнул, как сухая головня. Онагоста передёрнуло от воспоминаний о пожаре, и он ущипнул себя за руку в попытке отвлечься.

На миг показалось, что позади храма кто-то ходит. Но ни услышать, ни тем более увидеть Онагост никого не мог. Хотя в голове отчётливо вспыхнул образ мальчишки в подряснике, шмыгнувшего в раскрытую дверь, а за дверью его поджидала почти дюжина мужчин и парней. Онагоста будто кто-то позвал туда, на задний двор. Просто тревога или действительно творилось что-то нехорошее? Онагост попробовал успокоить себя, мол, ночные бдения, ничего серьёзного, но не вышло. Сердце быстро стучало, а ладони кололо от предвкушения раскрытия тайны.

Он боком прошёл вдоль стены, стараясь не шуршать сухой травой, завернул за угол и увидел приоткрытую дверь. Из тёмной щели доносился шёпот и приглушённый разговор. Подобравшись ближе и убедившись, что никого нет, Онагост нырнул во тьму помещения.

Едва глаза привыкли к темноте, он на ощупь двинулся в сторону мерцающего света. Кто-то сидел и стоял за поворотом, теней на рыжей от огня стене было не меньше дюжины. Онагост слепо шарил по каменной кладке и чуть не навернулся, когда рука потеряла опору, наткнувшись на пустоту. В проёме оказалась каменная лестница, ведущая ко второму яруса. Радостно выдохнув, Онагост шагнул, заглядывая, нет ли кого сверху, и, перескакивая через одну ступеньку, забрался наверх. Отсюда открывался вид на собрание. Мужчины и женщины сидели кругом возле костра. Кто-то стоял и утирал лоб. Онагосту и самому было душно: наверху скапливался весь жар от очага.

— ...И воздастся нам за все старания! Господь благословит наших детей... — донеслось снизу.

«Что?»

— Наши женщины наконец смогут очиститься от гадости и заслужить прощение!

Онагост удивлённо замер. Неужели действительно просто молитва? А он, дурак, надеялся узнать что-то важное. И что священники скажут, когда увидят его здесь? Онагост почувствовал себя мальчишкой, что заглянул в окно женской бани. Дурак-дурачина...

— А давайте не будем принимать скоропалительных решений. — Тонкий точно хлыст мужчина вскинул руку, призывая молчать. — С чего ты, Анка, взял, что Промыслителю так нужна пролитая чародейская кровь?

Онагост затих, прислушиваясь. Не нравилось ему, куда шёл разговор на этом собрании. О чьей именно крови шла речь? Неужто о?..

— Девушку мы не тронули, но парня можно отдать. Огненные чародеи — поганые чародеи, не зря князь законом запретил пребывать им на нашей земле. Князь наш — святой человек, и ты, Петро, нарисуешь его лик рядом с Промыслителем.

— Девчонка тоже чародейка.

— Но воды́...

— Что с того? — отозвался парнишка, на вид чуть младше Онагоста. — Почему бы тогда не отдать сразу двоих? Зачем тянуть?

Поднялся галдёж, и Онагост зажмурился от резкого звука. Колокола, висевшие здесь же, тоненько зазвенели от шума.

— Тихо! — зычно крикнул какой-то мужик.

Анка тихо поблагодарил его и продолжил вкрадчиво:

— Нам с вами несказанно повезло! Промыслитель дал нам возможность искупить вину за убитого огненными руками княжича. Что нам эти чародеи? — Фыркнул. — Одним больше, одним меньше. А мы получим столько благ, сколько не получал ни один храм!

— Что-то Белочники не сильно жируют, — с какой-то ленцой произнёс мужик. — Даже наоборот, гибнут, при чём самыми невообразимыми образами. Что ты на это скажешь?

Онагост наблюдал, как Анка закусил губу, раздумывая, а у самого внутри всё будто мелко перемалывалось. Навь вас побери, так вот что за личина скрывается под рясой! Он зажал рот ладонью, когда понял, что слишком громко дышит, и сел, оперевшись о деревянные перила спиной.

Это что же получается, его оставили здесь не по доброте душевной, а как корм для бога? Откуп? Как животное, которое зарежут на капище в дань Моране. Промыслитель помилуй...

Онагост дёрнулся, когда понял, что именно произнёс в мыслях. Кто помилуй? Бог, который рождает таких вот ублюдков, трясущихся за свои шкуры? Не будет никакой милости, думал он. Не будет ни богопоклонникам, ни Белочникам, никому, кто встал против чародеев. Потому что он так решил.

Он поднялся и прислонился щекой к каменной стене, смотря, как внизу люди переругиваются, и их речь сливалась в единый гвалт.

— ...И тогда Промыслитель подаст нам божьей благодати, — звучал чей-то глубокий голос.

— Ни гроша вам ваш Промыслитель не даст, — беззвучно, одними губами произнёс Онагост и тихо шагнул назад. Ему стало до одури жутко слышать это всё, и он решил уйти.

В стене напротив, сбоку от лестничного проёма мелькнула чья-то рука, и Онагост дёрнулся и шаркнул ногой от испуга раньше, чем сообразил, что то была Кристалина. Вот ведь лисица хитрая, тоже решила подслушать! — не без гордости подумал Онагост. Но оно и на руку, не придётся объяснять, зачем это взъерошенный брат явно не с добром влетел в девичью часть. Коротко кивнув ей, парень скрылся в темноте, его примеру последовала Кристалина.

Встретились они уже внизу, у подножия храма.

— Думаю, сама всё понимаешь.

Кристалина кивнула и затравленно обняла себя за плечи.

— Скажи, — прошептала она, — хоть где-нибудь нам будет безопасно?

Онагост прижал её к себе и погладил по спине, успокаивая. Будет, сказал он, совсем скоро будет. Но сначала надо убраться отсюда.

Кристалина поймала его взгляд, брошенный на лес, и, испуганно вытаращив глаза, мелко замотала головой.

Онагост вскинул подбородок, мол, что уже такое.

— Давай не пойдём в лес! — взмолилась Кристалина.

Он даже спрашивать не стал, почему. Отчего-то ему тоже не хотелось возвращаться лесом, несмотря на тёплый дом, ждавший нового хозяина. Онагост согласно кивнул, и Кристалина радостно предложила схорониться на постоялом дворе в деревне, которой принадлежал храм. Мол, там искать их всё равно не кинутся, потому что какой дурак останется на видном месте?

Онагост усмехнулся. Дурак нашёлся, и не один, а целых два. Но делать было нечего, куда он сейчас пойдёт с Кристалиной ночью? Если повстречается ватага лиходеев, себя парень кое-как защитит, а что делать с хрупкой девушкой? А потом Онагост рассмеялся, вспомнив, что «хрупкая девушка» вообще-то погубила матёрого воеводу. Кто-кто, а уж сестра сумеет за себя постоять, ещё и Онагоста отобьёт. Не женщина, а конь, если не думать о слабостях. Вся в маму.

У Онагоста почти не было вещей — все пожитки уместились в суме. А Кристалина вынесла небольшой сак с вещами, которые она наспех скинула, перебудив половину женщин, и те недовольно на неё шикнули, — этим Кристалина весело поделилась, с размаху закидывая сак на плечо.

Уйти ночью и как можно скорее — прекрасное решение. Особенно когда всевозможные свидетели либо спят, либо ведут переговоры позади храма. Никто не побеспокоит и не остановит...

— Э, — свистнули, — чего устроили?

Онагост медленно, как под водой, обернулся и стряхнул суму с плеча к кисти, схватил поудобнее за ручки. Он совсем не был готов к схватке, и если придётся драться, то он врежет сумой по морде.

По-хозяйски опираясь рукой о стену, в десяти шагах стоял Антип, мальчишка, что утром принёс искрящуюся воду. По его лицу в темноте было непонятно, раздражён он, удивлён или напуган. Или ему всё равно, как и всем в этой божьей хибаре.

Антип подставил лицо под свет и недобро сощурился.

— Сбегаете? — Провёл языком по зубам. — А я сейчас как заору, и прибежит наш святой отец. И такую трёпку вам задаст, чародеишки, до конца жизни будете грехи замаливать.

Кристалина стояла ни снята, ни повешена, настолько бледной и безжизненной она казалась. Онагост вздохнул, огляделся, чтобы поблизости не было лишних ушей, и подошёл почти вплотную к мальчишке. Тот едва доставал ему до подбородка. Онагост произнёс в пол голоса:

— Как ты думаешь, почему чародейство запрещено? Почему огненных чародеев ненавидят так сильно, что наши внешние черты стали отвратны?

— Да потому что вы в край охренели, — выплюнул Антип, будто слова обожгли ему рот. — Напасть на князя, поджечь дворец и испепелить малолетнего княжича — может ли совершить всё обычный человек? — Зашипел: — Нет. Вы блаженные, вот и вся правда.

— Нет, — просто ответил Онагост и ткнул пальцем в Антипа: — Из-за таких, как ты. А теперь спи, а то Он, — красноречиво метнул взгляд в небо, — тебя по причинному месту отхлещет.

Он развернулся, игриво помахал на прощание и, схватив еле живую Кристалину за руку, понёсся мимо храма, прямиком в прилесок. Будь что будет. Этот паренёк им ничего не сделает. Мог бы — так не ломились бы сейчас неприкаянные чародеи через заросли.

Позади послышался грохот колоколов и короткие крики. Безумные, сейчас всю деревню перебудят, что тогда? Не по-божески это, отец Анка, усмехнулся Онагост.

Повезло. Как же ему повезло. Если богов нет, то кто привалил ему столько чистой удачи? Немыслимо.

Чем больше они отдалялись от храма, тем тише становился гул, пока совсем не сошёл на нет. Наверное, духовники успокоились, когда поняли, что ничего не смогут сделать. Не помог им Промыслитель — или же спас Онагоста и Кристалину, но как тут узнаешь? Не спросишь ведь, как оно на самом деле.

Кристалина что-то сказала ему, но Онагост не расслышал — ветки хлестали и шумел ветер в верхушках деревьев. Через миг Кристалина выдрала руку, и Онагост остановился, раздражённо бросил, задыхаясь после бега:

— Да что опять не так?

Кристалина оперлась о дерево, тяжело дыша и держась рукой за низ живота.

— Не могу, — выдохнула она и поморщилась. — Больно.

Онагост только сейчас заметил мелкие следы крови на её рубахе, пусть и верхней. Почти хлопнул себя по лбу: дурак. Ну куда вечно девается его внимательность, когда она так нужна? Вздохнув, он подхватил сестру под локти и помог сесть, дал последний пузырёк с отваром, который принимал в случае крайней необходимости, когда уже серьёзно жгло в груди. В детстве в такие дни запрещалось трогать Кристалину и делать резкие движения, потому что порой боли были такими, что — со слов сестры — хоть на стену лезь. Вот ведь точно двоерождённые: и Кристалина, и Онагост с приступами боли.

— Постираться бы, — выдохнула Кристалина. — Сейчас сзади пятно будет, за год не отмоется.

— Потом, всё потом. Я тебе новую рубаху куплю, — Онагост потрепал её по плечу, пусто глядя сквозь деревья.

Он не знал, в какой стороне деревня, — места были незнакомы совсем. Если только идти по тракту — куда-нибудь да вынесет дорога.

Кристалине полегчало через четверть лучины и они продолжили путь уже пешком. Было бы легче, добудь они хоть одного коня, а так приходилось оглядываться на каждый шорох: вдруг в кустах убийца или запоздалый пьяница? Не хотелось встречать никого.

Во тьме высокие ворота казались ощерившейся чёрной пастью. Их пропустили без лишних вопросов и указали путь до постоялого двора. Изнеможённые оба, они шли молча, предвкушая тёплый ужин и постель.

— Ну вот и всё, — сказал Онагост. — Можешь выдохнуть, сестрица.

Кристалина не разделяла его веселья и в тусклом свете окон казалась бледнее обычного, но на ногах стояла крепко. Они пересекли двор, пройдя мимо конюшен и отдельного высокого жилища. В темноте всё казалось ещё более чужим, будто Онагост прибыл из иного мира, где не место ужасу и тьме. Но так только казалось.

За дверью слышался горячий спор, норовивший совсем скоро перерасти в драку. Глянув на сестру, Онагост решительно толкнул плечом шершавое дерево, зацепившись рукавом рубахи за деревянные занозы, и в лицо ударил жар и запах еды.

За высоким столом у бочек стоял бородатый мужик и громко басил ругательства. Напротив него не менее громко вставлял брань через каждое слово парень в чёрной рясе. Оба выглядели так, будто были готовы размазать друг друга по стенам, и все взгляды в зале были обращены к ним. Наконец, мужчина ударил по столу кулаком и закричал, и несколько кружек подпрыгнуло, по дереву вмиг расплылись мокрые тёмные пятна. Его перебил парень.

— А я тебе ещё раз повторяю, что такие украшения нужно снимать, иначе это кольцо потом окажется у тебя в жо!...

— Да срать я хотел на эти украшения, это моя мать! — взревел мужик, и кто-то шёпотом подсказал Онагосту, что это хозяин. — Она хотела быть похороненной в нём, и я её так похороню!

Парень сжал кулаки и что-то едва слышно процедил сквозь зубы, отчего мужик побагровел и сжал ладонями стол, что тот затрещал.

— Это же Житеслав, — прошептала Кристалина, указывая на парня, и только тогда Онагост узнал его. Сын знахаря, служитель смерти. Чёрный ворон, разве что нос был больше синичьим.

— По местным обычаям обряд погребения проводится без украшений чужой веры. Ты под чьим богом ходишь? — не унимался Житеслав.

Хозяин улыбнулся — натянуто, даже как-то болезненно. А глаза стали страшные, шалые.

— Тебя не касается, прихвостень Промыслителя. — Он сплюнул под ноги. — Собирай вещи и уматывай отсюда.

— Но я заплатил за комнату! — возмутился Житеслав.

— Я сказал, — медленно и рокочуще проговорил хозяин, — уходи с моего двора. Клеветник и богопреступник. Предатель!

Кристалина выступила вперёд прежде чем Онагост успел сообразить и остановить.

Вот баламошка, куда полезла?

— Я прошу прощения, — она обратилась к хозяину. Облокотилась на стол и захлопала ресничками, надув губки. — Ты, кажется, недоволен поведением нашего друга?

Хозяин переменился в лице, округлил глаза, но кулаки по-прежнему сжимал до белых костяшек.

— Ты же простишь ему эту глупость? Ну что с него взять, зазнавшийся дурачок, правда ведь? — Она взяла кружку и медленно покатала в ней содержимое, провела пальцем по краю. — Как ты можешь сердиться на глупцов — пустая трата сил, да и только.

Люди в зале притихли, слушая приглушённую речь, что звучала сейчас в тишине громче громового раската. Житеслав поражённо уставился на Кристалину.

Мужик медленно моргнул, его верхняя губа поднялась, обнажив ряд жёлтых зубов. Он звонко хлопнул ладонью по столу и отвернулся, бросил через плечо:

— Пошёл вон. И дружков своих забирай. Раз сам недоумок, то и они такие же. — Обернулся и рявкнул: — Вон пошли все!

Житеслав что тихо процедил, явно неласковое, и направился к выходу, развернувшись так, чтобы не задеть плечом ни Кристалину, ни Онагост. Последний смотрел на сестру таким взглядом, что, наверное, поднеси к глазам лучину, и та загорится. Он покачал головой и вышел вслед за травником. Через мгновение на ступенях появилась и Кристалина, прижимая руки к груди.

— Ну, я хотела как лучше, — тихо отозвалась она.

— А вышло как обычно, — прошелестел Онагост.

Он досадливо покачал головой. Леший тебя побери, когда эта ночь уже кончится?!

Житеслав сидел неподалёку на невысокой поленнице и пусто глядел в ночное небо.

— Не стоило утруждаться и рисковать своим ночлегом, — сказал он чуть громче, чем должно, видимо, чтобы Кристалина услышала. Опустил голову и посмотрел прямо. — Он бы меня всё равно вытолкал. Такие сволочи только так и умеют. А теперь, — развёл руками, — мы все снаружи. Как псы, ей богу.

Онагост скривил губы. И ради него Кристалина пожертвовала крышей над головой? Хоть бы спасибо сказал.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Кристалина.

— Наверное то же, что и вы. Ищу, где переждать ночь.

— Ты не понял, — холодно отозвалась Кристалина. — Почему ты не во дворце?

Житеслав протяжно выдохнул, откинулся на стену.

— Потому что мне там не место. — На мгновение его лицо стало ошарашенным, и Житеслав резко развернулся, взглянул на девушку, будто видел впервые, и имя так же спросил, удивлённо-медленно: — Кристалина?

Она кивнула.

Житеслав охнул и провёл рукой перед глазами.

— Ты же мертва!

— А ты живёшь во дворце. Мы же делимся очевидно неверными вещами, правда? — насмешливо уточнила Кристалина.

Он обомлел.

— Д-да тебя же сожгли вместе с Боремиром! Что за... — Житеслав метнул взгляд в Онагоста и его брови взлетели вверх. — А-а, я, кажется, понял. Чёрные колдуны завелись? Решил сестрицу из Нави достать? Не хочу тебя огорчать, но кто-то должен это сделать: Кристалина сейчас спит беспробудным сном, а перед тобой стоит Потерянный. Поздравляю с приобретением такого чудесного товара...

— Во-первых, — перебил его Онагост, — не смей называть мою сестру товаром. Во-вторых, она и не умирала.

— Это тебе этот сосуд со смертью сказал? — уточнил Житеслав. — Ну-ну, верь дальше.

— Пасть захлопни, щенок, — осклабился Онагост. Что-то травник слишком много себе позволял, и если он сейчас не угомонится, то Онагост точно врежет ему.

— А то что, — Житеслав стёк с поленницы, встал прямо перед Онагостом и нагло улыбнулся, — спалишь меня, как свой дом?

— Так, а ну разошлись оба. — Кристалина вовремя поймала руку Онагоста, иначе беды было бы не миновать. — Житеслав. Я сбежала тогда с пожарища. Увы, Боремира утащили первым. Кто же знал, что ведьмам нужны мужчины, — сокрушённо сказала она. И Онагост почти поверил, но вдруг вспомнил, что кое-кто всё же знал — Кристалина.

— Чем докажешь, что ты живая?

— Кровью.

Она выхватила короткий ножик из сака и полоснула по предплечью. На землю потекла алая дорожка капель, запахло железом.

Житеслав вмиг откуда-то вытащил не очень чистый длинный кусок ткани и крепко обмотал её руку выше раны, чтобы остановить кровь. Порылся в своей суме, достал какую-то баночку и жирно нанёс мазь на порез. Поджав губы, затравленно глянул исподлобья на обоих.

— Больше так не делай, — коротко бросил он и убрал баночку обратно.

Всё произошло так быстро, что Онагост не успел подивиться решимости — или безумству? — сестры и скорости, с которой Житеслав сообразил и обработал рану. Видно, он занимался этим часто и давно, раз без раздумий сделал всё, как следует. Онагосту бы ругаться на Кристалину, да бесполезно, не маленькая ведь, — а может, он не знал чего-то, что знала Кристалина.

Онагост широко зевнул. Как же хотелось спать. Вторую бессонную ночь он не выдержит. И раз они теперь не могут заночевать на постоялом дворе, стоило найти ночлег где-нибудь среди деревенских. И оставалось надеяться, что искрящейся водой обеспечен только храм, а не простой люд.

— Поболтали? Ну и хватит с вас. — Онагост потянул Кристалину за руку. — Пора нам. Не скучай тут, — это бросил Житеславу.

Травник заметно занервничал, попытался задержать вопросами, но Онагост был неумолим. Нечего им здесь больше делать, и пусть нахал разбирается со своей бедой сам. А с Кристалиной он позже поговорит.

— Позвольте хотя бы с вами пойти!

Онагост замер.

— Ну уж нет, лекарь, твоё появление и так подпортило нам ночь. Не хватало, чтобы из-за тебя ещё больше бед на наши головы свалилось.

Кристалина начала что-то тихо говорить, но Онагост шикнул на неё, мол, пока молчи, позже всё. Не хватало ещё, чтобы она отговаривала его оставлять травника.

— У вас нет причин для недоверия, — раздражённо сказал Житеслав.

— Для доверия тоже нет.

Онагост последний раз окинул его презрительным взглядом и решительно направился к домам.

— Зато я знаю, как сварить снадобье от твоего недуга.

Онагост замер, медленно развернулся и прищурился.

— Ты врёшь.

— Вовсе нет, — замотал руками Житеслав и нагло ухмыльнулся. — Я лекарь. Практически целитель. И без труда смогу определить, что положили в варево только по запаху из пузырька.

— Я тебе не верю.

— Рискнёшь остаться один на один со своей болью? — Житеслав вскинул бровь. — Ты ведь даже понятия не имеешь, что твоя мать туда клала, и какие именно травы быстро снимут приступ.

Онагост обомлел. Метнул быстрый взгляд на сестру: «Ты рассказала?».

Он вздохнул, размышляя и взвешивая каждую мысль. Да, он действительно остался без отвара, да, он действительно не знал, как его приготовить. И перед ним стояло очевидное решение проблемы, но... Гордость не давала согласиться. И отвращение. Этот человек водился с Боремиром, с Белочником. С другой стороны, он теряет такую возможность вызнать хотя бы состав. Придётся попрать своё недоверие.

Онагост раздражённо выдохнул, бросил «ладно» и, стараясь не обращать внимания на лучащееся счастьем лицо Житеслава, побрёл к избам.

Конечно, ночью все спят. Конечно, никто не будет рад внезапным гостям. Но чтобы ни один хозяин из пяти домов не согласился пустить на ночлег, это было немыслимо. В Желтовороте едва ли могли отказать, а то и наоборот рады были, что кто-то к ним захаживает.

С каждым отказом надежда заночевать под крышей таяла всё больше, и Онагост не знал, кого хотел сильнее обругать: Кристалину, что влезла, или Житеслава, что повздорил с хозяином. Или себя, что не остановил сестру и не вмешался в ссору.

— Похоже, сегодня спим снаружи, — упавшим голосом изрёк Онагост.

Кристалина вздохнула, а Житеслав, видимо, давно смирился с недружелюбным отношением деревенских. Уж не из-за него ли люди не хотели пускать на ночлег?

Костерок в лесу — тоже хорошо. Сухо, тепло. Плащ под спину, чтобы трава не кололась и одежда не впитывала сырость с земли.

Кристалина грела руки, почти засыпая, и Онагост будил её, чтобы не обожглась. Наконец, сестра, разомлевшая от близости огня, улеглась недалеко от Онагоста, доверительно ткнувшись макушкой ему в бок.

Житеслав сидел в пяти шагах от стоянки, и казалось, что ему совсем не было ни холодно, ни сыро. Он прожигал взглядом темноту за их спинами, как большая сова, не мигая. Лишь иногда он менял ногу, которую вытягивал, вторую же ставил согнутой и на неё клал локоть. Житеслав ещё на постоялом дворе выглядел утомлённым, неужели он собирается провести ночь так и не сомкнув глаз? Чудной. Может, они и чужаки для него, но он сам напросился пойти. Хотя Онагоста не должно было волновать состояние нового знакомого.

Что Онагост понял за те пару лучин, что они ходили втроём? Житеслав — тихий, чёрный и хмурый, как туча, неприветливый, хотя наверняка он, Житеслав, сказал бы наоборот. За всю дорогу он обронил лишь пару слов, в основном молчал и больше слушал. Что же за странный попутчик им достался? И долго ли он будет разбавлять их семью?

Кристалина вдруг пробудилась и побрела чуть глубже в лес, в полусне чуть не повалившись на берёзку. Да, отметил Онагост, рубаху она всё-таки замарала кровью.

Житеслав проследил за ней взглядом и пересел поближе огню, напротив.

От скуки Онагост принялся изучать его в свете костра, и первым, что привлекло внимание, было украшение. Золотая серьга. Кольцом она прошивала правую сторону под нижней губой, и, судя по светлой полоске шрама, криво спускавшейся к подбородку, дырка была сделана не нарочно. Чем больше Онагост смотрел, тем больше подмечал: вот острые брови, чёрными молниями пересекающие лицо; вот губы, кривящиеся в усмешке. Россыпь бледных веснушек на скулах и спинке носа с горбинкой. Глаза, глядящие прямо на него, на Онагоста...

Парень заметил это, смутился и не нашёл ничего лучше, чем спросить:

— Давно у нас уши на подбородке?

Житеслав сначала вопросительно качнул головой, а затем после тихого «а-а» хмуро спросил:

— Тебе какое дело?

Онагост повеселел и почувствовал жгучее желание донять этого молчаливого шельмеца.

— А может, я такую же хочу, — он склонил голову вбок, внимательно всматриваясь в угрюмое лицо напротив.

Житеслав скривил губы.

— Не надо тебе такую. — Он отвёл глаза, и взгляд его стал расстроенным.

— А как так вышло, что у тебя эта...

— Хватит, — клацнул зубами Житеслав и отвернулся.

Онагост раздосадовано хмыкнул. Ну и ладно. Может, содрал корку с незажившей раны. Ничего, бывает.

— Ну, теперь ты обязан на ней, — Онагост кивнул в ту сторону, куда ушла Кристалина, — жениться. — Житеслав удивлённо приподнял брови. — Чего ты так смотришь? Кто её без одежды видел, я, что ли? Нет, я, конечно, видел... но это было давно и случайно.

Житеслав, казалось, шутку не оценил.

Вблизи он оказался ещё тоньше. Ну и доходяга, думал Онагост. И как же такой тощий мог перетаскивать тяжеленных мертвецов? Или, может, под этой рясой скрывалась какая-никакая груда мышц? Вряд ли. Житеслав и впрямь выглядел неважно, будто недавно сам из кургана рыл ход. Что же, смерть всех меняет под себя.

Теперь, когда Житеслав не отворачивался, Онагост мог рассмотреть все черты.

Прямые чёрные волосы почти до плеч были так же прямо обрублены. Ясные усталые глаза цвета, наверное, снега в вечернюю пору — светло-голубые; тонкие губы и — Онагост снова чуть не хихикнул — серьга-кольцо. Любопытно, он все шрамы и дыры так украсил? А посмотреть даст?

Он тряхнул головой, прогоняя последнюю мысль. Всё-таки кто такой этот лекарь и зачем он за ними увязался? Да, помог Кристалине, спасибо ему, и на этом всё. Гуляй дальше и не мешай.

И всё же хотелось его разговорить.

— Ну и каково это, быть внутри мёртвой бабки? — спросил со смешком.

— В каком смысле?.. — Житеслав замер на миг, поражённый, а затем грязно выругался. — Ах ты гад, ты думаешь, я совсем безголовый?

— Ну, про вас с отцом разные слухи ходили. Не просто же так ты сбежал, — Онагост любопытным взглядом окинул травника.

— Да какая тебе разница? — ощерился он. — Хватит задавать такие вопросы.

— А нечего отмалчиваться, вот и задавать не будут, — язвительно отозвался Онагост.

— Одурелый, — буркнул Житеслав.

Онагост фыркнул. А что ещё ему говорить? Что спрашивать? Как дела, как отец, зачем за чародеями увязался? Не приведите боги, если это ради Кристалины.

Когда Кристалина вернулась и снова улеглась под боком, он запрокинул голову и устремил взгляд в небо. На тёмно-синем — острое чёрное кружево ветвей, и среди узоров спрятались частички света, словно соль, просыпанная на тёмные доски. Собрать пригоршню таких, и на всю жизнь мерцания хватит на освещение дорог и самых чёрных углов, особенно в сознании. Жаль, что Онагост так не умел. Он вообще мало что умел, выходило только рушить и убивать.

Какая же это была ночь! Яркая, звёздная, тёплая и на удивление сухая. Сестра тихо сопела рядом, трещал костёр, мягко пели сверчки и кричали редкие птицы. А воздух пах удивительно: яблоками, дымом, цветением, крапивой и чем-то ещё, названия чему Онагост не мог припомнить.

Может, и не зря их вытолкали со двора? Иначе не увидел бы ни этой красоты, ни спокойствия — а ощущал он себя действительно спокойнее, чем когда-либо за последнее время. Может, всё происходит не просто так? И Житеслав этот, и заговор в храме, и пожар, и... Нет, о другом думать не хотелось, и Онагост пресёк эти мысли, не давая им распустить свои противные тонкие лапы.

— Завтра, — прошептал Онагост так, чтобы его слышал Житеслав, — нелёгкий день. Ложись спать, я посторожу.

— Давай посменно, — так же шёпотом предложил он. — Ты сейчас ложись, а я позже. Пока не хочется спать.

Онагост криво усмехнулся. Стоило ли слепо доверять Житеславу? Мало ли, что он придумал, вдруг не просто так хочет уложить его, а ну как прирежет или ограбит! Онагост мысленно пожурил себя. Было бы что грабить, да и если бы хотел убить, то первым делом избавился бы от Онагоста, пока Кристалина уходила в лес. Тяжело вздохнув, парень согласился с предложением Житеслава и осторожно лёг рядом с Кристалиной, глядя в небо, увязнувшее в точёных пальцах ветвей как тонкая прозрачная ткань в кустах шиповника.

Уже проваливаясь в сон, краешком создания он подумал, что неплохо было бы завтра напомнить Житеславу об обещанном отваре. А то, Леший упаси, случится приступ, и что тогда делать? Очередную встречу со своим нутром и без подмоги он вряд ли переживёт.