ГЛАВА 4
Когда же вы все передохните, чтобы разом скинуть в одну яму кваситься и не заморачиваться.
Житеслав.
— Бать, ну объясни мне, в чём проблема погрузить самому? Я-то тебе зачем здесь? Развлечения ради?
Тяжёлый мешок повалился в телегу, сено полетело в стороны, качнулась палка с большой жировой лампадой.
Взмахнул пальцами:
— Я же травник, а не знахарь, и тем более не священнослужитель из храма — отпевания не провожу.
Вожжи стеганули бока лошади, и колёса двинулись, с противным скрипом рассекая холодный ночной воздух. Мерный цокот копыт успокаивал, раз за разом дарил ощущение устойчивости мира и окружения за пределами телеги. Редкие мошки жужжали и пищали у самого уха, норовя укусить. Лениво приминалась к земле трава под тяжестью телеги, с хрустом застревая в колёсах, будто цепляясь своими руками-былинками в хмарьном желании остановить, заставить подумать ещё разок и оглянуться.
— А для того, сынок, чтобы ты знал, что жизнь — это не только скляночки-травочки. — Мужчина сморщился, будто прожевал что-то горькое. — Она пропитана не только запахом сухоцветов и измельчённой коры. В ней есть и приторная гнилостная вонь тех, чей век подошёл к концу. И не важно, где подошёл: дома в ложнице или на болоте, среди трясины и комаров. Поэтому заткнись и не ной. За нас этого никто не сделает.
— Ну и гнили бы себе дальше, — пробубнил Житеслав. — Может, для них стать частью леса — это великая честь. Может, здесь обряд проводили. А мы этот обряд нарушили. Не по-божески как-то.
Телега мерно отсчитывала расстояние до деревни Полынной. Там их поджидал стол с разложенными пахучими травами, а в соседнем доме собрались справлять тризну — костры ночами горят красивее.
— На болотах не лес заведует. Другие духи, — угрюмо процедил мужчина. — Болотница с Лешим не особо дружит, так, соседи. А обряды на болоте только сумасшедшие совершают. Да и для этого недалеко Макошь есть. Только смысл в ней? Кумирня настолько старая, что землю под какими-то камнями размыло и они повалились чуточку. Люди всё забросили — людям это на хрен не надо. Старые боги нас кинули, а новые всё никак не объявятся. — Он сплюнул наземь. — В общем, обряды — это брехня всё для баловства детишек и девушек на святках. Не действуют. Чародеев бы в нашу дыру...
До дома оставалось рукой подать, и слава богам — Житеславу всё равно не нравилось коротать время в обществе отца. Любой разговор с ним сводился к нравоучениям и порицаниям. Особенно когда дело касалось деятельности Житеслава. Хоть отец и сам был знахарем, но к использованию трав прибегал редко, чему и учил сына: лечить людей заговорами и лишь изредка — мазями, настоями и примочками.
Парень тряхнул головой, закрыв лицо чёрными, как воронье крыло, прямыми волосами. За их длиной строго следил отец — не ниже плеч, не выше шеи; сейчас они были ровно до середины. Так он больше напоминал отцу его жену и покойную мать Житеслава. Неждана всегда коротко обрубала косу — в знак несогласия с обычаями, касавшимися женщин. Вот и парня заставили перенять от неё эту внешнюю черту. Всем Житеслав пошёл в мать: ростом, телосложением — узковатые плечи и тонкая шея; лицом, цветом волос и глаз, а главное — делом всей жизни.
Колесо телеги наехало на камень, и светильник качнулся, попав раскалённым жиром на руку. Житеслав зашипел и потёр пульсирующий красный круг между указательным и средним пальцами. Он не знал, было ли так в самом деле, но лампадка, вероломно взятая из полузаброшенной церквушки, должна была разгонять умертвия и остатки смерти, чтобы разум человека не помутился от её паров. На его памяти, она разгоняла только волков да лишние вопросы насчёт груза в телеге, ведь увидишь двух мужчин с этой лампадкой — а во всей округе носили её только они — значит, едут служители смерти, лекари, перевозчики горя.
— Бать, слышал, дом на краю леса сгорел прошлой ночью.
Мужчина тихонько хмыкнул, а может, это ветка лязгнула о бок телеги.
— Это тот, где живёт ведьма с подкидышами? Которая Бояна со свету сжила.
— Да, он. — Житеславу не понравилось сравнение женщины с ведьмой. Он часто видел её на ярмарке, и на страшную ведунью она не была похожа совсем. — Любопытно, как скоро они дом отстроят...
— Да забудь про них. Ведьма всегда найдёт способ сделать всё полегче да побыстрее. — Он дёрнул вожжи. Лошадь недовольно зафырчала и замотала головой. — И сынок этот её рыжий. Не нравится он мне. Бледный как смерть, а глаза злющие, колкие. Взглядом так и норовит приковать к месту. Я клянусь, у этого ублюдка в них чистый огонь ярости плещется! — знахарь взмахнул рукой. — Он так на меня смотрел на ярмарке седмицу назад, как будто я его мать убил и сожрал, меня только знаки защиты и спасли — вовремя рисовать их начал, а то, может, и наслал бы беду какую. Но девка их... — Мужчина блаженно прикрыл глаза. — Ух, девка. Я бы её в жёны взял. Вот прямо на этой телеге взял бы...
— Бать, — жёстко осёк его Житеслав.
Мужчина громко расхохотался, запрокинув голову. Указательным пальцем стёр с глаза слезу и продолжил хихикать.
— А что ты так вдруг заговорил об этом доме? Ну, сгорел и сгорел, мало ли окрест таких срубов. Порой и целые деревни выгорают, а тут — поглядите-ка — дом один. Ещё и ве-е-едьмовский! — последнее слово он выделил с особым злым восхищением. — Может, она сама его и подожгла.
— Кто?
— Ну ведьма, кто ж ещё-то! — всплеснул руками мужчина, чуть не выронив вожжи. — Ты своей травой-муравой последние кусочки ума вытравил. А должен понимать отца с полуслова. Иначе какой из тебя наследник?
Наследовать, конечно, было что: гниющую хибару да грамоту на проезд в любое княжество. Этим не прокормишься. Житеслав безрадостно хмыкнул. Когда мать была жива, в доме всегда было чисто, сухо, не воняло гноем из нескончаемых ран односельчан. Даже жили как-то побогаче. И почему отец упрямится и не хочет жениться вновь?
Они остановились у ветхой землянки. Спрыгнув на землю, мужчина жестом подозвал к себе Житеслава и заговорщически зашептал:
— Пойди в дом, где сидят родные этого, — указал подбородком на мешок в телеге, — прокисшего чучела, и позови всех наружу... Ну, ты знаешь. — Хлопнул его по спине: — Действуй.
Житеслав коротко кивнул и направился к резному терему справа от землянки.
«Действуй». Он хорошо знал, что это значит: сказать родным, мол, надо попрощаться с умершим, прежде чем сколотить погребальный костёр. А самому, в то время как все вышли, тащи всю снедь, что можно унести.
Соврать ничего не стоило — это первое, чему научил отец ещё много лет назад. Тогда парень, будучи не сильно выше стола, воровал золото и серебро. Через половину колеса года пойдёт его двадцать третья зима, но Житеслав по-прежнему действовал по указке отца, хотя порой это раздражало его до зубовного скрежета.
Вытащить людей наружу было легче лёгкого, уж слишком в Поднигородском чтили обряды. Все боялись кары богов, но Морана, богиня смерти и единственная не покинувшая людей, не щадила никого, даже самого праведного священника. Смерть боялись, а потому уважали и трепетали при упоминании Богини-Пряхи, ведь нити судеб крепко тянулись к её рукам, и только она могла решить, когда оборвать их или переплести. Вот только Житеслав давно понял, что у смерти лицо — не прекрасной лунной богини, а страшной уродливой старухи, что пирует на костях всех мёртвых и кривыми пальцами в хмельной от чужих жизней дрожи держит полотно, неловко и нечаянно обрывая ниточки обломками острых ногтей — а как иначе ещё объяснить несправедливые погибели? Порой заядлый пропойца и преступник жил в десятки раз дольше малого дитя, ещё не успевшего вкусить жизнь.
Стол ломился от мисок и плошек с едой. На мгновение даже показалось, что праздновали свадебную тризну, а не похоронную. Заприметив всё самое сухое, Житеслав двинулся к угощениям. Пряники, пироги, хлеб — всё, что можно было унести, не пролив и не замаравшись. Сума вмиг стала тяжёлой. Напоследок он закинул в рот большой кусок мяса с красивого фарфорового блюда и довольно заурчал.
Поправив угощения, чтобы была незаметна пропажа, Житеслав на пятках развернулся к порогу и оторопело замер, увидев маленькую девчонку. Та совсем тихо хныкала и испуганно смотрела на чужака, зажавшись в красном углу, почти сливаясь со стеной в своём тёмном сарафане — вот почему он её не заметил! Показалось, что лики святых, стоявших на полке над головой девчонки, укоризненно смотрели на наглеца, будто тот собирался снасильничать над несчастной.
Житеслав лихорадочно оглядел комнату — хвала Моране, никого больше не было — и шикнул на девчонку, что если та расскажет, то он придёт к ней и своими руками положит родителей на костёр живьём. Она всё так же испуганно закивала, поджимая губы.
Житеслав поспешил покинуть терем. Сума приятно тянула плечо. Во дворе отец уже пожимал руку родным умершего и принимал скромные дары за помощь, бережно укладывая их на дно телеги, под сенный настил. Скоро это барахло отправится на ярмарку, и в доме появится что-то съедобное, а не только гнилые повязки и травы.
Житеслав хлопнул отца по плечу, коротко кивнул на его вопросительный взгляд и запрыгнул в телегу, угодив в мокрое, склизкое от зловонной жижи трупа сено. Он грубо выругался, но ничего не оставалось, кроме как терпеть — чистая накидка была дома. Вот только домой совсем не хотелось. Но сидеть в корчме в мокрой вонючей одежде не хотелось ещё больше. Хотя иной раз там стоял такой смрад, что даже переспевший и треснувший, как наливное яблоко, труп пах цветущим лугом.
Корчма находилась в Станецке, в нескольких вёрстах от дома. Дойти до неё не составило бы труда, но если есть извозчик, то почему бы и не воспользоваться случаем? Главное, чтобы отец молчал, что случалось крайне редко. Заткнуть его могла разве что мать, но та уже второе десятилетие кормила прахом червей или гуляла среди умертвий, леший её знает. Вот только за столько лет Житеслав не раз видел живых мертвяков, и среди них не было ни одного похожего на матушку, хотя, что скорее всего, смерть изломала её до неузнаваемости, и теперь даже родная мать не признала бы. А по-другому и не могло быть: тех, кто знался с колдовством, Навь радостно принимала и превращала в своих неупокойных детей. Вот и травница теперь танцевала среди них у ночных костров в лесу, пленяя путников. Или не танцевала. Никто не мог знать наверняка.
Отец часто вспоминал её, но чаще недобрым словом — в мгновения наставления сына. Указывать на недостатки он любил так же сильно, как и своё дело. Ещё сильнее он любил жену, потому и в Житеславе души не чаял, ведь он всем пошёл в мать: и плохим, и хорошим. Иной раз мужчина напивался так сильно, что путал Житеслава с покойной Нежданой — в пивном угаре мысль заменить жену сыном на одну ночь казалась славной.
Дорога пролегала через большак, с двух сторон окружённый лесом. Этим путём купцы ездили в соседние княжества, везя полные телеги всякого добра, купленного в каменных городах, а затем проданного втридорога на местной ярмарке. На этой дороге зимой замёрзло насмерть много людей — Житеслав лично погружал на сено каждого. По этой же дороге предстоял путь до корчмы.
Большак был умиротворённым местом, живи да радуйся. А пахло здесь просто чудесно: зимой — морозом и соснами, осенью - прелой листовой и ягодами, летом — травами, корой и диким зверем. Сейчас же это были молодая зелень, цветы и, к огорчению, гниль.
Частенько по дороге летали совы, сверкая большими чёрными глазами. Пели птицы. Кричали лесные звери. Ветер шумно пересчитывал деревья.
Но было и то, что пугало парня до дрожи.
Житеслав слышал его так давно, но узнал бы из тысячи. Голос матери. Она звала его то надрывно плача, то грозясь выпороть, то ласково распевая колыбельные. Казалось, что вот она, живая, только пройди чуть глубже чащу и увидишь, почувствуешь тепло человеческого тела. Вот только тело матери располовинили и верхнюю часть предали огню много лет назад, а вторую похоронили в кургане, высыпав пепел рядышком. Значит, в лес зазывало что-то другое, чужеродное. Тот, кто жаждал человеческой крови, жаждал поиграться с путником, заставить творить немыслимые, жестокие вещи. Ох, сколько же таких несчастных Житеслав повидал. Все же знают, что нельзя в лесу идти на знакомые звуки, и всё равно каждый раз оступаются.
И всё же голос пугал его. Не потому что то, что говорило за его мать, могло убить — а Аука вполне мог. Скорее Житеслав боялся, что это и впрямь будет она. Такая живая. Такая счастливая. Подойдёт и обнимет, пахнёт запахами ели и дымом костра. Но руки будут холодны, как сталь, а глаза — глядеть помутневшими бельмами. Кожа потрескается, сойдёт лоскутами, обнажив гнилое мясо, изуродовав красивое лицо. Руки незаметно провалятся в мягкую женскую плоть...
Нет, только не так.
От картинки в голове замутило. А голос всё звал, и казалось, что кроме Житеслава его никто не слышал. Может, так оно и было. Но тогда почему отца никто не зазывал в лес? Неужели старый дятел не интересовал их как нажива? Или Лешему требовалась молодая кровь?
Скорей бы уже залить мысли чем-нибудь крепким!
Корчма находилась на самом краю города, почти выходя за его пределы, — так в питейной всегда были посетители и комнаты не простаивали. Хозяин не боялся Навьих гостей — те приходили в человеческом обличье, пили и закусывали, как обычные люди. Вот только, уходя, платили старыми потёртыми монетами, часто в земле или плесени. Не принять духа или принять с пренебрежением — навлечь на себя гнев Нави. А вот о том, что бывает с теми, кто его навлёк, стоило говорить шёпотом или не говорить вовсе. Такие люди сходили с ума, в семье начинался раздор, в доме мог поселиться игоша или хованец. В конечном счёте человек убивал себя или его убивали, что случалось не реже.
Распрощавшись с отцом, Житеслав направился к уже знакомой обшарпанной двери, которую не раз выбивали с ноги — по разным причинам. Корчма встречала его тёплым пряным дыханием и горьким пивом. Но сейчас в окнах едва горел свет, гусли не пели, а из трубы не шёл густой дым.
Житеслав толкнул дверь.
— Хозяева, — эхом отразилось от стен светлицы. — Есть кто живой?
Сверху послышался торопливый топот, а затем по лестнице спустилась маленькая девушка.
— Отца нет, я за него сегодня.
Житеслав знал, что девушку звали Ружана. Две широкие длинные медные косы небрежно были закреплены на макушке красной лентой. Потрёпанный коричневый сарафан слишком оголял пышную грудь, облегал округлые бёдра. Грубые руки в ссадинах и мозолях, коротко обкусанные ногти. И ясные синие глаза, выражающие ехидное лукавство. Ей бы танцевать в тереме с княжьими сыновьями, а не таскать тяжёлые кадушки да намывать посуду. Но судьба распорядилась иначе.
Заметив стол в дальнем углу у очага Житеслав направился к нему, попутно выбирая, какой ужин он хотел бы сегодня, — а точнее, на какой хватит денег. Шершавая ладонь коснулась стола, явно не чисто вымытого. Он наклонился к нему, втянул носом воздух и скривился. «Как будто здесь кто-то сдох». Житеслав брезгливо вытер руку о подол уже испорченной накидки, присел на лавку и устало осмотрел полутёмный зал. Его не особо волновало, почему корчма, прежде набитая людьми до отказа, так пуста, но и не спросить он считал невежливым. А за невежеством следует наказание. Так учил отец.
— Сегодня как-то тихо, тебе не кажется?
Наверное, следовало бы задать вопрос по-другому, но что уж поделать. Слово — не воробей.
Ружана поставила перед ним миску с дымящейся пшённой кашей и кружку с пивом.
— Да. Кажется. — Она сдула с лица упавшую прядку и облокотилась на стол. — А ты чего здесь делаешь?
— Как это что. Поесть пришёл, разве не видно? — Житеслав недовольно свёл заострённые брови, не понимая, почему его тут быть не должно.
— Сегодня вообще-то большой праздник. Забыл?
Праздник? Ах да, день, когда приняли закон об уничтожении чародеев. Как нелепо было назвать это праздником и заставлять людей танцевать, петь и играть в казнь неугодных.
— Нет, не забыл. — Житеслав судорожно сжал ложку и побыстрее набил рот кашей, чтобы появилась причина молчать — да, всё-таки забыл. — Просто не считаю нужным идти. Мне этих костров и вонючей гари и в жизни хватает.
Ружана одобрительно кивнула, видимо, оставшись довольной ответом, поднялась, отряхнула руки и прошла к лестнице.
— Ты, если что нужно, зови. Наверху почти всё занято, даже сейчас кто-то умудряется спать. Но комнату я тебе не дам, отец против. Боится за меня.
Она показно хмыкнула и зашагала по широким ступенькам, повиливая бёдрами.
Пресная каша не лезла в глотку, а пиво уже согрелось — садиться у очага было плохой мыслью. Из головы всё не уходил этот пожар ночью. Как так вышло, что никто не погиб, да и сгорела только старая изба, а баня и сарай остались целыми. Может, там и впрямь жила ведьма? А если и ведьма, почему же тогда не поймали ещё?
Дверь грубо ударилась о стену, впустив прохладный воздух в зал. В гнилом проёме показалась белёсая макушка и два насмешливых глаза. Белые брови весело поднялись.
Чтобы унять гневную тряску в руках Житеслав принялся передвигать ложкой остатки каши.
— И ты здесь. — Он громко швырнул ложку в миску — ни к чему вся эта показуха, не перед этим человеком. — Что? Не терпится поделиться своими любовными похождениями? Давай быстрее, я сегодня не в духе. — Раздражение скрывать получалось плохо, поэтому лучше вывалить всё недовольство сразу.
Он не был намерен разговаривать с кем-либо, а человек перед ним, судя по взгляду, задумал обратное. Когда-нибудь Житеслав проживёт хоть один день в спокойствии и счастье, а пока...
Хитро улыбаясь, Боремир показался полностью. От сапог остались грязные мокрые следы на пыльном дощатом полу.
— Ты где был? В дерьме купался? Разит, как от помойной ямы. — Житеслав помахал ладонью перед носом, от чего чёрные волосы разлетелись в разные стороны.
— А ты всё так же добр, мой хмурый собрат. — Боремир хрипло рассмеялся, откашлялся, и голос его стал чистым. — А у меня для тебя но-о-овости!
Он опустил взгляд в почти пустую миску.
— Я доем?
— Да пожалуйста. — Житеслав подвинул деревянную посудину ближе к другу.
Подхватив одной рукой миску, Боремир обошёл стол по кругу и приземлился на лавку рядом с Житеславом. Парень скривился и отодвинулся от него.
— Что? Не нравится со мной сидеть?
— Да я бы вообще предпочёл держаться от тебя подальше. Ты, наверное, забыл, что такое мыться?
Воевода расхохотался, вскинув голову.
— Какой ты прозорливый, братец. Да, я упал в помойную яму. Скажи спасибо, что хотя бы в речке искупался. А ты чего такой недовольный? Опять отец?
Житеслав недовольно цыкнул и отвернулся, подперев кулаком щёку: да. Боремир кивнул, вздыхая. Он не спешил делиться новостями, и Житеслава это раздражало. Пустые разговоры парня сейчас мало волновали. Но то был друг, тем более голодный. Пусть тогда переведёт дух, что уж там. От него не убудет.
— Что там снаружи? Пляшут и поют небось? — Житеслав криво ухмыльнулся. Праздник праздником, а хмельное веселье он всё-таки не любил. Потом ищи неосторожных по кустам и берегам рек, собирай остывшие тела.
— Да, пляшут. Хороводы у костров, чучела в рыжих тряпках жгут. Всё как обычно, — с чавканьем поделился Боремир.
— Только блинов не хватает, мать их за ногу. Устроили балаган, — скривился Житеслав.
— И не говори. Пожаров нам в городе ещё не хватало.
Боремир зачерпнул очередную ложку и ненадолго застыл, прежде чем закинуть кашу в рот.
— К слову, о пожарах. Вот ты знаешь, — Боремир неспешно жевал, будто был в глубокой задумчивости, — что на окраине Желтоворота дом сгорел?
— Пресвятые боги, да кто ж об этом не знает? — Житеслав вскинул руки к потолку, отчего широкие рукава его накидки подпрыгнули, оголив тонкокостные белые предплечья с закатанными рукавами подрясника, все сплошь от локтя до кисти в царапинах и синяках. — Кажется, ещё лучина, и об этом узнает вся Новославь.
— Это конечно оно так, но... — Боремир обернулся, сверкнув серьёзными голубыми глазами. — Тебе ничего не показалось подозрительным?
Житеслав придвинулся ближе, заговорщически наклонился, спросил:
— Ты о чём?
Хитро щурясь и широко улыбаясь, Боремир отвернулся на мгновение, а потом продолжил:
— Ну смотри. Вспомни, когда последний раз горел чей-то дом. Что оставалось на его месте? — Он вопросительно вскинул белые брови. — Мало что, правда? Практически ничего, всё превращалось в уголь, кроме печи. А теперь взгляни, если не видел ещё, на этот дом — как его там кличут некоторые особо скудоумные? — ведьмовский.
— Ты-то откуда взял, что там ведьма живёт? Вы с отцом из одной могилы выбрались? Он тебя науськал?
— Да не это важно. — Боремир нервно пригладил волосы на макушке. — Я видел дочку её. В церкви. Ей плохо стало, она вышла, и я за ней следом. Поговорили немного... Но самое интересное, — Боремир понизил голос, — самое интересное, что она ни капли на мать не похожа нравом. И испугалась меня из-за того, что я на Белочника похож.
Житеслав укоризненно покачал головой.
— Так ты же и есть Белочник.
— Да это не важно! Важно то, что они её пугают. А ещё...
— А ещё, — прервал Житеслав, — ты слишком большое значение придаёшь мелочам. Кто в наше время не боится этой горе-стражи, которая только и делает, что грабит, насилует и убивает? Ты же сам оттуда родом и прекрасно знаешь, как это всё происходит.
Боремир смерил его хмурым взглядом.
— Не забывай, из-за чего я там оказался, — сухо выплюнул он, а затем снова расслабился. — Так вот, за пару седмиц до этого я видел её на поле. Ты же знаешь, что я страсть как люблю стрелять из лука. Вот и выстрелил в неё. Думал, промахнусь, внимание привлеку и заговорим. Но промахнулся я в своих ожиданиях и попал ей в бочину. — Боремир ткнул себя чуть ниже рёбер. — Ну, казалось бы, что такого — просто неглубокая рана, быстро заживёт. Но нет. — Опять перешёл на шёпот. — Она обмякла и повалилась на траву. А знаешь, в чём подвох?
— В чём? — Житеслав склонил голову. — В том, что ты дерьмовый стрелок, хоть и хвалишься, как кукушку в глаз бьёшь?
— Да завались ты уже. — Боремир грубо схватил Житеслава за макушку и дёрнул вниз, почти ткнув друга носом в свои колени. — Стрелы эти были не мои, мне их дали в отряде. Ты же знаешь, что искрящаяся вода делает с чародеями? Так вот стрелы у нас вымачиваются в этой воде. Обычных людей они ранят как обычные, а вот чародеев... Невозможно потерять сознание от такой раны, ну никак. Смекаешь?
— Да уж смекаю. — Житеслав недовольно поправил волосы. — Тогда какого лешего ваш отряд только и делает, что шатается опьяневший по нашим деревням? Что это за прихвостни князя такие, раз не могут уследить за горсткой людей?
Боремир задумчиво почесал щетину на горле.
— На девку плевать, у меня на неё свои виды, а вот мамка её... — Он глубоко вдохнул. — Ты вообще помнишь, как она сюда пришла? Все говорят, что это внучка Бояна. А спросишь, откуда знают, так ответ один — она сама и сказала.
— Ну так может оно так и есть. — От глотка пива Житеслав скривился — тёплое, словно моча. — Уже девятнадцатая зима минула, как его не стало.
— Какой же ты узколобый, я тебе удивляюсь.
— Я просто не забиваю голову всякой требухой. Даже если она ведьма и чародейка, что ты сделаешь? Погрозишь пальчиком? Рассказать-то всё равно не сможешь — тебе же шею свернут за то, что ты тут столько лет живёшь, а чародейское логово обнаружил только сейчас.
— Эй, Ружана! — Боремир вскинул руку в чёрной кожаной перчатке, помахав спустившейся девушке. — Подай-ка мне то же, что и этому угрюмому гостю!
Дочь хозяина корчмы будто бы не услышала его и прошла мимо к большим бочкам от пива и кваса.
— Ну милая, прости. Нам не суждено было быть вместе. Я — вольная пеструшка-птица, а ты — верный маленький щеночек воеводы...
— Так красиво сукой меня ещё никто не называл, — язвительно отозвалась Ружана и грохнула на стол рядом с собой пустую кружку. — Только ты маленько ошибся. Петух не пёстрый, он просто цветастый.
Житеслав тихо рассмеялся удачной остро́те.
Боремир сел, притихший. Когда-нибудь его любвеобильное большое сердце успокоится и выберет женщину на всю жизнь. А пока Боремир довольствовался случайными встречами, меняя девушек чаще, чем порты, хотя многие в его возрасте уже имели по несколько детей, но что такое для воеводы неполные двадцать восемь лет?
— Я задумал кое-что, — тихо сказал Боремир. — Но только обещай, что не будешь мешать.
Житеслав откинулся назад, уперев лопатки в стену, осмотрел друга с головы до ног и деловито кивнул.
— Вот ты говоришь, меня повесят за то, что не уследил, да? — начал Боремир. — А что если кто-то другой прознает и донесёт? Мне же ещё хуже будет, ты только подумай. Я должен, нет, обязан рассказать всё. Меня и так и так из отряда выкинут, только в случае с доносчиком со стороны ещё и высекут, а то и вовсе из Станецка вышлют. — Он поморщился и встрепенулся, точно птица.
— Как знаешь. — Житеслав невольно поднёс кружку к губам, но опомнился и поставил обратно. — Так как же всё-таки вышло, что за столько лет они ни разу не выдали себя? Я и рыжего часто видел — совершенно обычный человек. Людей не сторонился, охотно разговаривал со всеми. Может, ты ошибся? — Мозг потихоньку пьянел, Житеслав это чувствовал.
Боремир смотрел невидящим взглядом куда-то вдаль.
— Хотел бы я, чтобы это было так...
— Держи своё пиво и свою кашу, обманщик, — Ружана грохнула миской и кружкой о стол так, что напиток расплескался по сторонам.
— А, спасибо! — Боремир широко улыбнулся, но девушка даже не взглянула на него.
Он вдруг повернулся к Житеславу, осмотрел его, недовольно цыкнул и покачал головой.
Житеслав пьяно поднял на него глаза. Спросил:
— Что?
— Где твоя серьга?
— Какая серьга?
— Не прикидывайся. — Воевода скрестил руки на груди. — Ты думал, я не заметил, как одна из девчонок тебе её сунула? А разомлел-то как. Небось, никогда девки ничего не дарили?
Житеслав взъерошил тёмные волосы, отвернулся.
— Ну так где?
— Дома она. — Голова плохо соображала, но язык говорил чётко. — Не могу носить. Странно это. Выгляжу как-то... не так.
— Вот кому-кому, а тебе бы лишняя серьга не помешала. Да и не только она.
Житеслав резко развернулся, обжёг друга злым взглядом.
— Ну да, конечно, это же тебя боги наградили красивым лицом, а мне остаётся только дырок побольше наделать да серьгами обвеситься. — Рука потянулась к проткнутой губе.
— Да ладно тебе. — Боремир заложил руки за голову, откинулся на стену. — Ты вон посмотри на тех, кто за моря плавает. Они эти серьги вообще в ушах как девицы носят.
— Моряки много чего ещё делают, мне что, тоже прикажешь так поступать? Вспомним-ка историю про карпов...
Боремир замотал рукой в перчатке.
— Так, вот только без карпа пожалуйста. — Он скривил губы. — Я после этого в жизни больше рыбу есть не буду. И так на ярмарке рыбные лавки стороной обхожу. Как гляну на эти мутные мёртвые глаза, так сразу в голове всплывает тот мужик со спущенными портами.
— А ведь кому-то было вкусно...
— Хва-а-атит! — взвыл Боремир, схватил кружку с пивом и разом осушил половину. — С тобой захмелевшим невозможно разговаривать, вечно всякую дрянь вспоминаешь и настроение портишь.
— Я и в обычное время это делаю, если ты не успел заметить.
Житеслав обвёл зал скучающим взглядом, пересчитал стулья и прикрыл глаза.
Странно было жить бок о бок с чародеями, встречаться с ними где-то на дорогах, или пашне, или у реки. Ещё страннее казалась шальная мысль сродниться с ними. Она пугала и будоражила, заставляя сердце пропускать удар.
Когда Житеслав только услышал, что погорельцами из Желтоворота возможно были те, о ком со страхом и ненавистью говорили в полтона, то стал подбивать клинья. Он всегда хотел быть причастным к чему-то великому и запретному, и вот судьба предоставила ему такую возможность, упустить которую мог лишь самый большой дурак. Дело оставалось за малым: сродниться с сыном ведьмы, став ему другом, а дальше...
Житеслав не знал, что дальше. Ничего не знал. И от этого хотелось выть. Но стать хранителем тайны хотелось тоже.
Рыжий парень — Онагост, вроде — казался ему скрытным и тихим, но охотно идущим на разговоры, — так он всегда вёл себя в многолюдных местах, где они иногда и пересекались. Волосы он то распускал, позволяя ветру путать и без того непослушные пряди, которые отец Житеслава «с радостью бы обкромсал», то собирал в тугой хвост, перехватывая его широкой белой лентой, и Житеславу казалось, что от них должно пахнуть золотом и осенними яблоками. Иногда сын не-ведьмы внезапно сгибался и начинал поверхностно и часто дышать, как в приступе головокружения, но быстро приходил в себя и продолжал идти, хоть и пошатывался, словно пьяный.
Житеслав опять потрогал шрам. Да, первая его попытка встать на другую сторону оставила след на всю жизнь и лишила побратимов. В ушах снова зазвенели крики, а звук рвущейся плоти вызвал тошноту (или виной тому было пиво?).
Когда-то у него была большая семья, много названных братьев. И была тайна, которую Житеслав, как и все, поклялся унести с собой в могилу.
Маленькие дети очень любили чародеев, ценили каждого, а взрослых считали глупцами, отвергающими такой удивительный дар богов или природы. Так они начали водить дружбу с ведьмой.
Она научила их многим заговорам, но ребят мало интересовало чарование воды и земли. Они хотели большего, хотели жути и мощи. И ведьма пообещала научить их ворожбе на крови, а взамен просила лишь проткнуть палец и немного поделиться своей.
В назначенный день все собрались на поле под полной луной. Только Житеслав немного задерживался, не сумев вовремя улизнуть из дома, но ведьма клялась позже научить и тех, кто не сможет дойти. Доверившись, ребята сделали так, как велела им старуха. Капли крови падали в стеклянный сосуд, словно брусничный сок. Она прочла над ним несколько слов на неизвестном наречии и затихла, выжидая.
Первым за голову схватился рыжий мальчишка с подбитым глазом. Протяжно завыл, будто его пронзила стрела, и упал. За ним последовали ещё несколько ребят, а затем повалились все, корчась и кривясь.
Житеслав пришёл, как он предположил, на середине обряда, испуганно наблюдая из-за кустов, будто пригвождённый к месту.
Ведьма знатно поглумилась над ребятами. Она прекрасно знала, что маленький черноволосый мальчик смотрел, как уничтожают то, что ему дорого. Знала и всё равно продолжала насылать морок, рвать тела возникшими откуда ни возьмись камнями, торчащими из земли, с хрустом ломать детские кости, чвякая свежим мясом, читая жуткие заговоры на непонятном языке, отчего вокруг мёртвых или ещё живых тел крутились ломаные тени и вороны. Чёрные птицы довольно каркали и выклёвывали глаза и куски плоти, жадно набивая зобы. А старая карга всё хохотала и пела свои жуткие убаюкивающие колыбельные, наслаждаясь представлением.
Одна из ворон налетела Житеславу на грудь и с большим нажимом порвала нижнюю губу, неуклюже ткнувшись клювом в мокрый рот в попытке вырвать сладкий тёплый кусок, но птица знатно просчиталась: рука с силой сжала пернатое тело, ухватившись за тонкую чёрную шею. Пальцы бессознательно провернули маленькую голову вокруг себя. Птица судорожно хлопнула крыльями и обмякла, упав в заросли под ногами.
Помнил Житеслав и то, как сам же грузил в отцовскую телегу тела бывших друзей, размазывая по щекам слёзы вперемешку с кровью с пальцев и рваной раны. Как обнимал и целовал каждого мёртвого друга, извинялся перед ними, что не пришёл раньше, не смог помочь, остановить. Всех, всех, с кем он был близок много лет, унесла эта грёбаная старая чародейка, эта грёбаная ночь.
Так точно ли из благих побуждений ты хочешь сродниться с сыном Любицы, дружок?
Житеслав ничего не знал наверняка. Но воспоминания о той ночи отдавали горьким железом в горле и острой болью на месте длинного шрама. На мгновение ему даже почудилось, будто ладони снова запятнаны кровью. Житеслав поспешил избавиться от этого вкуса и воспоминаний и вырвал из рук друга кружку с напитком.
— Эй, ты чего, тебе уже хватит. — Боремир заботливо придержал отнятое пиво, не давая другу сделать глоток.
Житеслав злобно зыркнул на него глазами, полными слёз. Дёрнул кружку сильнее, отчего напиток немного пролился на чёрную накидку и залил стол, и отвернулся с добычей, снедаемый вновь нахлынувшим горем.
...Сложно сказать, что было у друга на душе — Житеслав почти никогда не делился переживаниями и порой старался держаться отстранённо, но Боремира всегда слушал охотно, а позже открывался и сам. Боремир не мог понять, с чем это связано, и порой печалился, что не может ничего сделать, как бы ни старался расположить к себе Житеслава. Но от Боремира не укрылась глубокая печаль на его лице. Поддерживать он не умел, да и не получалось никогда — Житеслав всё равно грубо отпихивал его или молча выходил наружу. В такие мгновения друг не терпел нежностей, хотя порой вид его говорил об обратном: частенько он обнимал себя за плечи или легонько теребил волосы на макушке, будто гладил.
— Ты только, — Житеслав дёрнул головой, шмыгнул носом, — лишних дел не натвори. Не перестарайся.
Боремир понимающе кивнул, хотя знал, что сделает гораздо больше, чем предполагал его друг. Он не был дураком и не хотел вылететь из дружины Белочников из-за одной ошибки. Хоть Житеслава он уважал и ценил, а всё же подставлять себя под угрозу не мог. Попасть в ряды убийц почти стоило ему жизни.
— Ты бы пил поменьше. Порой непонятно даже, из-за чего у тебя настроение испортилось — пиво или вспомнил чего. — В голосе Боремира сквозила забота. Не мог мужчина видеть друга таким расстроенным и молчать, слишком уж он дорожил близкими людьми и старался хоть как-то помочь.
— Спасибо, мамочка, я без тебя разберусь. — Житеслав поставил дрожащей рукой кружку на стол, встрепенулся и плотнее закутался в накидку, морща нос. Его колотило. — Что-то здесь зябко стало. Можешь дров подбросить?
Боремир протянул руку к огню, проверяя, хватает ли тепла, если сесть на пол у очага, и задумчиво выдохнул. Жара поленьев вполне хватало на обогрев всей комнаты, но, видимо, Житеслав перебрал и ему стало нехорошо — иначе внезапную лихорадочность Боремир объяснить не мог.
На дверь обрушился град ударов, и она отворилась, чудом не соскочив с петель. В корчму ворвался встревоженный дружинник.
— Воевода! Боремир! — Невысокого роста мужчина в кольчуге беспокойно топтался на месте, теребил русо-рыжую бородку — Выгал. — Я такое узнал, такое!
Боремир нахмурился и медленно встал, опершись кулаками о стол. Взгляд вмиг стал ледяным. Он заговорил вдруг стальным голосом:
— Без истерики и вычурности. Что-то серьёзное?
— Серьёзнее некуда, воевода. — Выгал провёл языком по сухим губам. — В одной из деревень чародеи живут! Я только что сам видел, как у сгоревшего дома парень сидел, а потом он же с духами на реке говорил. А русалки-то как взбесились, когда его увидели! Ну чистой воды искрящийся, обычных людей они не боятся. Разберись, воевода, прошу тебя, разберись! — Последние слова дружинник провыл.
Боремир громко выругался.
— Для начала не ори об этом на всю округу, — шикнул он и боязливо покосился на лестницу, ведущую к комнатам. — И никому больше ни слова, ясно? Увидел — хорошо, донёс — молодец. Ты своё дело сделал, можешь спать спокойно. А мне, — Боремир повернул голову в сторону Житеслава, — придётся сделать то, что и хотел. Предупреждал же, что что-нибудь случится, и хорошо ещё, что мой соратник гулял у реки. А если бы простой деревенский? — Он покачал головой.
— Я не гулял, я специально следил. — Выгал гордо выпятил грудь и широко улыбнулся.
Боремир досадливо плюнул и махнул рукой, мол, свободен, можешь идти. А затем опустился на лавку, подперев кулаком висок.
Дружинник выскочил вон. Наверное, всё ещё восторгался своей внимательностью и настырностью. Скотина.
— И что теперь прикажешь делать? Не хотел их сильно трогать, так вынуждают же. Леший бы их побрал эти законы. Вон семья чародеев жила тут два десятка лет и зим, и ничего, никто не умер. И надо же было кому-то из них устроить поджёг.
— Может, кто-то другой его устроил? — Житеслав широко зевнул, вытер рот рукавом. — Чтобы искрящихся заметили. Не хочешь этим заниматься — разверни так, будто все всё перепутали и на самом деле ничего не было.
— Ага, скажи это тем, кто, пронюхав про чародеев, примчится с водой для проверки. Всё равно узнают и меня отстранят. Мне придётся это сделать, пойми уже наконец!
Боремир встал, тяжело вздохнув, накинул тонкий плащ и, даже не обернувшись, молча вышел из корчмы, яростно чеканя каждый шаг. Настроение любезничать пропало в один миг. Надо делать дела.
...На столе осталось несколько серебряных монет, и Житеславу показалось, что одна из них — в земле.