Пожар несостоявшейся полыни

Бессонная ночь в обдумывании маминого рассказа давала о себе знать: работа текла не то что вяло — очень медленно. Не в пример быстро пробегали мысли и воспоминания.

— То есть, ты беглая блудница? — Кристалина ещё несколько лучин назад готова была уснуть хоть на дне реки, но сейчас не могла усидеть на месте: то беспокойно подскакивала и ходила из угла в угол, то присаживалась на сенную лежанку, теребя край исподней рубахи.

Любица задумчиво дёрнула плечами.

— Наверное, так и есть. — Она отстранённо посмотрела в темноту, просочившуюся через неплотно прикрытую дверь. — Но блудницами становятся по своей воле, а я... Мне не нравилось так себя называть.

— А тот парень, что помог тебе. Он жив? Видогост вроде. — Онагост сидел мрачнее тучи — ведь это он заставил мать вспомнить страшные для неё времена.

Женщина с мгновение подумала и неопределённо мотнула головой.

— Это было так давно, что я вообще не уверена, был ли он на самом деле. Единственный парень-чародей среди всей ватаги украденных девушек. Может, и примерещился.

— Как ты только не понесла от этих ублюдков. — Кристалина закипала, сжимала кулаки так сильно, что костяшки побелели. — Найти бы каждого, выпотрошить и насадить на столб под солнцем в поле.

— К сожалению или счастью я не могу иметь детей. Никогда не могла, и слава богу. Те, кому не повезло понести ребёнка, вытравливали плод отварами или поднимали тяжести, а потом умирали от кровотечения. А меня вот как-то миновала участь роженицы. И если ты, Кристалина, не заметила, то и крови у меня никогда не было.

— Я заметил, — задумчиво качнул головой Онагост. — Я удивлён, что ты просто взяла детей с кумирни и не убила нас, когда поняла, что с нами что-то не так.

Расчистить доски, выкинуть наружу кучу пепла.

— О, поняла я это почти сразу. Тогда везде ходили слухи, что особые метки — рыжие волосы, карие глаза и одинаковые родимые пятна у двурождённых — черты чародеев, — а точнее — особо опасных чудовищ.

— Наверное, очень страшно было растить нас, подставляя под угрозу себя. Каждый день трястись, что вот-вот к тебе нагрянут Белочники, — грустно предположил парень.

— Не страшнее, чем оказаться в когтистых лапах насильников и жить в подвале, как дикий скот...

Утереть пот со лба, откинуть метёлку в сторону.

— Видогост был чародеем земли. Не знаю, зачем им понадобился парень, хотя догадываюсь — блудилище всё-таки. Но если бы не он, то и я бы умерла в сыром подполе или под кем-то, и вы бы погибли от заморозков и голода. Если удастся с ним встретиться — что вряд ли — я отблагодарю его как следует. Хотя даже не знаю, что с ним сталось.

— Как думаешь, в том доме всё ещё живут похищенные девушки?

Разбить стену, прикатить уцелевшие брёвна в кучу.

— До меня дошёл слух, что этот дом сгорел вместе со всеми, кто там был. Князь прознал про то, что там творилось, и спалил хибару к лешевой матери. Приказал запереть всех в подполе и поджечь.

— Значит, с Видогостом нам не судьба встретиться...

Расчистить обгоревшие доски, топором проломить проход в подпол.

— А если он всё же таки успел сбежать?

— Тогда ему несказанно повезло.

Выбить ногой провисшие доски, снова ударить топором.

— Он как-то сказал, что, если бы не вся эта заварушка с чародеями и блудилищем, то женился бы на мне.

Расчистить пол от наколотых досок. Удар топором, чтобы расширить очередную брешь...

— Ай! Да чтоб тебя Навь побрала!..

Кровь брызнула алыми веснушками на землисто-серый пол, залила губы, потекла по короткой медной щетине вниз, к груди. Рубашка окрасилась в красный — опять останутся грязные разводы. Онагост зажал нос пальцами, откидывая ногой древко топора — обух отлетел прямиком в раскрасневшееся лицо и сейчас валялся среди обломков пола, хищно посверкивая наточенным лезвием.

— Мам, — гнусаво прокричал парень. Звук болезненно отдал звоном в лоб и скулы. — У тебя не остался кровоостанавливающий отвар? Очень нужен, прямо очень.

Он густо сплюнул стёкшую по задней стенке горла кровь на доски и выскочил из дома, если его ещё так можно было назвать: то, что осталось от прежнего жилища, больше походило на старые грызеные развалины.

— ...А я давно говорила, что нужно уплотнить, рассохлось топорище. Нет же, и так сойдёт. Получил за своё упрямство? — Булькающий звук — ветошь намокла, запахло звездчаткой. — Хорошо хоть тупой частью влетело, а то был бы писаный красавец.

Онагост ощупал нос — опух. Задел пальцем вставленный в ноздрю жгут из смоченной ветоши, и в череп отдало калёной болью. Ну ладно, не сломан — и на том спасибо. Ушиб быстро пройдёт.

Любица стряхнула с пальцев кровь и отвар. Посмотрела на траву, орошённую алыми каплями-бусинами, словно болотный мох — клюквой, покачала головой — всё-то идёт не так, промах на промахе.

— О, тебя опять омывают отварами? Прямо как в детстве, когда вечно бился обо что-то. Годы идут — ничего не меняется.

— Кристалина, ещё хоть слово, и умываться отварами будешь ты. — Пригрозил Онагост. Звуки «м» и «н» предательски терялись в носоглотке.

Девушка прыснула и расхохоталась.

— Давай, — выдавила она сквозь смех, — скажи: «мама намыла малину», — и согнулась пополам в приступе хохота.

— Кристалина! — Любица упёрла руки в бока. — Прекрати смеяться над болью. Он твой брат!

— А разве братья не для того и нужны, чтобы над ними смеяться? — Она стёрла накипевшую в уголке глаза слезу, ещё изредка подхихикивая. — Да и что же мне, плакать прикажете? В нашем положении только и остаётся, что смеяться.

Вина опять больно кольнула. Сколько бы он за эти полтора дня не извинялся, легче ему не становилось. Парень прикрыл глаза и отвернулся, глубоко вздохнул через рот. Кристалина вовсе не хотела его задевать, это была просто брошеная фраза, но метко попавшая по совести.

Скорее бы уже всё закончилось.

— Так, Гостя, можешь идти, мне ещё Кристалине надо рану обработать.

Он полуобернулся в сторону сестры.

— А у тебя что? Небось пальчик уколола, пока дыру штопала?

— У неё глубокая рана в боку от стрелы.

Онагост застыл, глядя то в глаза сестре, то на место, где могла быть стрела. Он догадывался, что неспроста от неё тянуло кровью вот уже пару седмиц — и уж этот железный запах он прекрасно мог отличить от обычной девичьей ежелунной крови. Догадывался и ничего не сделал. И она ничего не сказала. Хороша сестрёнка, с которой они делили тайны и переживания с самого детства, ничего не скажешь.

Он постарался придать голосу учтивости, хотя сейчас готов был разразиться громкой бранью:

— Сама расскажешь или мне маму расспросить?

Онагост надеялся, что она всё поняла по взгляду, — уж он то постарался, чтобы тот выглядел как можно более выразительным. Поняла, что зря нарушила давнее обещание — позабыла быть может, как они условились ничего друг от друга не таить и рассказывать о малейшей опасности? Предала, значит. Испугалась или брат уж стал не мил? В последнее верилось с большим трудом.

А потом почти хлопнул себя по лбу: сам-то не лучше, утаил вчерашнего чужака.

И Кристалина рассказала. Про поле и корову, про светловолосого Белочника, про стрелу и встречу у храма. И что вчера у Маковой, раздевшись, она совсем забыла про рану, а мама вот заметила.

— Ты совсем тупая, скажи мне? Утаить, что на тебя напал Белочник, который, может, уже дружину собирает для казни. Утаить, что у тебя глубокая рана. А если бы она загноилась? Ты думаешь, знахарь из Полынной тебя спас бы? Ничего подобного! Он только заговоры читает, а потом мертвяков собирает, за которых ему платят щедро. — Дрожащей от гнева рукой он заправил за ухо прядь. — Кому ты лучше сделала этим?

— Я хотела тебя защитить, — пропищала она. — Ты же сам не свой в последнее время. И так проблем хватает, зачем ещё масла в огонь подливать? Захотели бы прийти — пришли бы уже давно, и не стали бы ждать.

Онагост печально покачал головой.

— Всыпать бы тебе, да рука не поднимется.

Наверное, сейчас он выглядел смешно с двумя тканевыми вставками в носу, но ему было не до смеха. Какой дурак, боги, какой же он дурак! Чему его учили деревенские мальчишки? Если глупая девка не слушается, можно и побить. Чушь и блажь это всё, думал он тогда. Но такая ли блажь? Может, стоило прибегнуть к силе? Вот только то была не глупая девка, а его смекалистая сестра, и бить он никого не собирался, а вот надавить словами — о, это он умел искусно. Слова для него, что булатный меч в руках закалённого войнами дружинника.

Какой же он дурак! — но Кристалина оказалась не лучше.

Он с трудом поднялся — голова на мгновение закружилась, — глянул на сестру, на мать. Недовольно цыкнув, отвёл взгляд и ушёл к своему месту. Пусть обработаются, пусть... Времени на разговоры у них предостаточно.

Отброшенное древко раскололось сильнее. Даже пропитать для крепости насадки было нечего — кусок дерева просто отпал, да и нечем — бутыли с маслом оказались похоронены под обвалами.

Вздохнув, Онагост поднял обух и принялся отрубать им остатки бывшего укрепления-креста с топорища, чтобы потом выточить новый, подходящий для проушины. Времени уйдёт много, но купить новый топор выйдет дороже — лишних средств у них не водилось.

Со стороны домов на улице послышался гомон. После ночных гуляний люди были такими бодрыми? Странно, обычно праздничное веселье сменялось на спокойную, тихую работу.

Не выдержав шума, Онагост поднял глаза и застыл, лицо его вытянулось.

В их сторону направлялись трое в тёмных одеждах, один из них — светловолос.

Он почувствовал, как со щёк схлынула краска, как похолодели руки. Парень лихорадочно огляделся, облизал пересохшие губы и тихонько заскулил.

Не успеет предупредить женщин, ох, не успеет. Слишком поздно заметил.

Он решил, раз не получается быстро придумать решение, то надо хотя бы держать себя уверенно, будто ничего не произошло. Пожар? Да, был. Поджёг ли это? Ох, не знаю, наверное, лучину плохо загасили. Мог ли это быть чародей?..

Руки предательски дрожали, и он почти промахнулся мимо дерева, чудом не попав по пальцам. Пока кости ещё цели, он отложил обух, и просто уставился в одну точку, нервно ожидая расправы. В голове было пусто, но ведь пока ничего не произошло. Так почему же так сильно колотится сердце и давит в груди?

Может они всё-таки пройдут мимо? Может они вообще заблудились и брели хоть куда-нибудь в пьяной мути?

Сердце пропустило удар, когда мужчины обернулись на него, и белобрысый махнул на дом, что-то коротко сказав напарникам. Видимо, «сюда».

Тяжёлый скрип сапог по ещё мокрой от утренней росы траве. Накидки, которые весело подкидывал ветер, но лица были грозные настолько, что даже мёртвый поднялся бы и поклонился в ножки. Точно Белочники. Самые что ни на есть охотники за чародейскими головами.

Онагост подскочил, вынул ветошь из носа — благо, кровь больше не шла, — и скрестил руки на груди. Где-то позади шуршали шаги, неуверенно приближаясь.

Белобрысый оглядел парня сверху вниз, чуть нахмурился вскидывая подбородок в отросшей белой щетине и взмахнул чёрной перчаткой, снятой с руки, — и как им только не жарко ходить в полном облачении?

— Мать где? — Слишком молодой голос для такого взрослого мужика.

— Сейчас придёт. В чём дело? — Онагост полуобернулся назад, кивком указал на сарай, и Кристалина умчалась за женщиной.

— Ах, дело в чём? — улыбнулся белобрысый. Видно, его позабавил вопрос. — Ваш домишко? — Он мотнул головой в сторону развалин.

— Ну наш. Другие бы хозяйничать вряд ли стали.

— А живёте здесь давно?

— Всю жизнь. В чём проблема, господин? — Он вскинул бровь и нетерпеливо перекатился с носка на пятку, благо, колени не подкосились.

— Всю жизнь? Чудесненько. И как вам живётся здесь, в Желтовороте? В город не думали перебраться?

Помощь подоспела вовремя, иначе перепалки были бы не избежать, ведь лучшая защита — нападение.

— Не думали, — рыкнула Кристалина. Она тоже явно была настроена на раздрай. — А ты что здесь делаешь? Старух своих разыскиваешь?

Напарники тихо рассмеялись, а глава — так про себя его окрестил Онагост — и бровью не повёл:

— Старухи мои меня сами ищут. А вот что ищу я — другой вопрос. И ответ на него — надо же! — стоит прямо передо мной.

Он вышел вперёд, откашлялся и со слащавой улыбкой произнёс:

— Мой дозорный имел честь наблюдать за вашей семьёй несколько дней. И, как выяснилось, не беспричинно. Вы обвиняетесь в колдовстве, дорогие мои.

На короткий миг потемнело в глаза, и пропали все звуки — даже показалось, что Онагост потерял сознание. Кто-то вцепился ему холодной рукой в запястье, вжимая ногти до кровавых лунок. В шею дохнуло прохладой — Кристалина решила подойти сзади, чтобы удобнее было наблюдать за прибывшими, но затем уверенно шагнула вперёд, всё ещё не выпуская его руку.

...Кристалина была в ярости.

Вот же ж мерзавец. Не Белочник, как же! Про брата напел ещё, а она поверила. Вот дура-дура! Надо спасать всех и спасаться самой.

Она незаметно дёрнула брата за рукав и прошептала в самое ухо:

— Отвлеки их, займи разговором.

Медленно отступив на несколько шагов Кристалина внимательно взглянула на парнишку справа от Белочника. Толстая кольчуга поверх чёрного кафтана, а под ним, под клетью костей, тихо бьётся сердце, разливая по жилам горячую вязкую кровь. По бокам от него пара мешков, в которых влажно перекатывался воздух. Кристалина чувствовала это так явно, будто сама запустила руки под рёбра дружиннику. Она прикрыла глаза и представила, как всё жидкое по капле выдавливается из лёгких и перетекает ей на ладонь, собираясь в неровный пульсирующий шар. Небрежно махнула пальцами, пустив сноп синеватых морозных искр, и чары начали своё дело.

Дружинник вздрогнул, тяжело задышал, прижал ладони к груди, будто силясь выдавить весь воздух. Он сухо закашлялся и схватился за горло, лицо приобрело синеватый цвет. Парень беззащитно открывал рот, точно рыба на суше, и повалился набок, продолжая хрипеть. Второй напарник наклонился приподнять того за плечи, испуганно бормоча молитву. Боремир всполошился и вынул меч из ножен, направил его острый конец в мамин живот.

Кристалина махнула пальцами второй руки, но её предплечье ожгла резкая жалящая боль. От испуга она распахнула глаза и встретилась со взглядом карих. Онагост резко отнял пальцы от её руки и отряхнул, будто коснулся чего-то мерзкого. На коже остался багровый след, тут же начали набухать волдыри.

— Какого хрена здесь происходит? — резко отозвался Боремир: остриё меча он переводил то на девушку, то на Онагоста.

Кристалина закусила губу и тихо простонала, нежно касаясь саднящего ожога. По лицу заструились горячие злые слезы.

— Не смей его убивать. Я предупреждал тебя, — зашипел Онагост так, чтобы его слышала одна лишь Кристалина. — Предупреждал не делать ничего.

— Ты дурак! — В сердцах крикнула девушка. Могла бы, так вцепилась бы ногтями в его руку, чтобы почувствовал то же, что и она. — Нас теперь всех засадят, что ты творишь?! Бестолочь!

— Что я творю? — низко пророкотал он. — Что я творю?! Жизни нам спасаю. Всё благодаря тебе между прочим. Если бы ты раньше сказала об этой встрече, ничего бы этого сейчас не было!

— Да ты достал уже, раньше да раньше, сделанного не вернёшь!

— В твоём случае не сделанного...

Кристалина перевела взгляд за плечо брата.

Боремир внимательно наблюдал и слушал, о чём они говорили, а его напарник поил упавшего водой из меха. Любица наклонилась и что-то спросила у него, но тот лишь отмахнулся.

Взгляд Белочника вдруг недобро сощурился.

— А ну замерли оба.

Он шагнул к ним, и Онагост неосознанно отступил назад, вслед за ним отошла подальше Кристалина. Они переглянулись и двинулись спиной к дому.

— Именем княгини Марии, я приказал вам стоять! — взревел Боремир.

Мужчина подлетел к ним, грубо схватил за подбородок Кристалину и развернул правой стороной к себе. То же проделал и с Онагостом, но тот вырвался, лязгнув зубами у самой ладони в перчатке.

— Боги, как же я сразу не заметил, — хлопнул себя по лбу Боремир. — Вы двурождённые?

— Нет, троеумерщвлённые, — съязвила Кристалина. — Если ты не только слеп, но и туп, я понимаю теперь, почему ты оказался среди этих... Как ты выразился? Ах да, помойных псов. Ножки князю лизать нравится?

Боремир резко скривился, и едва ли от того, что князь был стар настолько, что его кожу покрывали пятна гнили, слишком походившие на трупные. Он перехватил меч в свободную от перчатки руку.

— А будешь дерзить воеводе, до-ро-гу-ша, — ласково произнёс он, — то снесу твою тупую головку и воспользуюсь твоим наглым ртом на глазах у всей твоей семьи.

Какой же он слепой глупец! – думал Боремир. Родимое пятно на подбородке у девки, и точно такое же у паренька. И как же он сразу не заметил! Какие закономерности рождения чародеев? «Братья и сёстры, двурождённые, имеют одинаковые пятна на одних и тех же местах». У этих же они ещё и на видных местах. Он действительно был слеп — не заметить такое сокровище!

Не хотел никого убивать? Вот тебе и возможность.

Она — чародейка воды, он — пламени. Решение само складно выстраивалось в ряд в его светлой головушке: забрать обоих под свою опеку и использовать, а мать бросить в темницу до скончания веков. Ай да воевода, ай да дружинников сын!

Он кивнул напарникам на Любицу, и те грубо опустили её на колени, связывая по рукам. Хорошо, что они были юны и зелены, как этот сад за домом, иначе бы беды не миновать. Таких запугать проще, чем закостенелых дружинников.

— Я вот что решил. — Он попытался улыбнуться, но улыбка, вероятно, вышла безумной. — Вы оба собираете свои пожитки и идёте за мной.

— А если не пойдём? — вскинулась Кристалина.

— Тогда... — Он сжал свою шею рукой в том месте, где обычно крепилась удавка. Подумал, и с вызовом провозгласил:

— На службу ко мне пойдёте. Я так решил.

Кристалина охнула и замерла.

— А как же мама? Что вы с ней сделаете?

— Я никуда не пойду, — жёстко отрезал Онагост. — В логово таких, как ты? Да проще сразу утопиться.

— Ну и чудесно! — улыбнулся Боремир. — Одной проблемой меньше. Сестра твоя не сказала, что против, значит, ты один остаёшься.

Он промокнул рукавом взмокший лоб.

— А мамку вашу в темницу. Не переживайте, кормить там будут да и сенная подстилка всё же мягче голых досок.

— Скотина, — выплюнул парень. — Почему ей нельзя здесь остаться? Она ведь ничего не сделала, она же даже не чародейка!

— Чародейка она или нет, решат думные. А пока всё будет так, как я сказал, иначе отправитесь на плаху всей вашей большой дружной семейкой. — Он с важным видом стёр с рукава пыль. — Сестра твоя присягнёт на верность князю, мать будет коротать деньки под замком, а ты останешься тут, отстраивать новый дом и новую жизнь. Или ты предпочтёшь её обрыв?

Онагосту хотелось врезать по этой наглой роже, стереть с лица ухмылку, заставить умыться собственной кровью. И он ведь почти замахнулся, но в последний миг замер. Как бы сильно Онагост не злился на воеводу, мужчина всё же был прав. Если угроза действительно стояла прямо перед ними, сверкая белёсой макушкой, не лучше ли и впрямь сделать так, как он велит? Всё-таки не на казнь ведут, а всего лишь разделят. А если он сейчас влезет со своими опасениями, то, кто знает, может воевода и сменит поганую милость на гнев. Парень схватился за горло, будто его уже опоясывала тугая верёвка и сокрушённо опустил голову. До ужаса не хватало кого-то старшего и сильного, кто мог бы за него сделать выбор. Правильный выбор.

Онагост отрешённо смотрел, как Кристалину толкнули в сторону сарая, как Любицу подняли на ноги, уже держа за верёвку на запястьях как овцу — за поводок. Ему было ужасно стыдно, что он не мог ничего изменить.

***

Кристалина нарочно медленно перебирала вещи в сундуке, оттягивая время. Не так она себе представляла уход из дома и уж явно не к такому человеку.

Все эти платья, понёвы, рубахи были наполнены воспоминания и из-за того казались такими неподъёмными. Уходить всегда грустно, но радовало то, что когда-нибудь она сюда вернётся, снова обнимется с братом и мамой. То, что их так подло разделили, разорвали, как лоскутное одеяло, ещё не означало раздрай семьи. В конце концов, не воеводе решать, кто и где будет жить — напро́сится домой и будет с братом, а там и маму вытащит. И никто не будет ей указывать. Любица растила не подстилку под ноги, а крепкий булатный меч, что колет и режет как ему вздумается.

Вдох — выдох. Руки плавно закрыли крышку и задвинули крючок. Кристалина решила, что возьмёт с собой всё, особенно найденные височные кольца. Ей казалось, что это не просто украшения, а колдовская вещица, и она обязательно её защитит, а если не защитит, то Кристалина будет бороться до последнего, как это делала мама — теперь-то она знала, какой та в самом деле была сильной.

Онагост тоже хорош, оставляет её одну неизвестно на кого. Но винить его она не могла. Прав был брат — отправиться в самое сердце ненависти к таким, как они, сродни выходу в гущу сражения без брони и меча. Но так хотелось бы не разлучаться, знать, что после тяжёлого дня она может прийти к кому-то, положить голову на плечо и поведать обо всех переживаниях и знать, что не отринут, выслушают и дадут любовь.

Встрепенуться заставили громкие шаги.

— Что ты вошкаешься? Быстрее, а то сам за шиворот выволоку. — Боремир стоял в проходе сарая и прожигал её взглядом.

— Я молюсь, — соврала Кристалина.

Воевода громко усмехнулся:

— Кому ты там молишься? Сундуку с тряпками? Тащи сюда свою котомку. Кстати, где она? Там? — Он привстал на носочки и всмотрелся в темноту за её спиной.

— Какая котомка? Я побираться иду или жить где-то... Где вообще я буду жить?

— Потом, всё потом. Выволакивай давай всё, что берёшь, и не орошай мне мозги. — И ушёл.

Вот тебе и воевода. Даже помощь не предложил, а ведь сундук тяжёлый — затаскивать в сарай пришлось вдвоём с Онагостом. Позвать брата? Он сам не свой после объявленного приговора, ещё уронит на ногу себе или ей по рассеянности или подожжёт что-то. Мало им горя, а больше добавлять и не хотелось. Как же его вытащить?

Как почувствовав, Онагост всё-таки пришёл к ней. Сам понял, что нужна помощь, и молча поднял одну сторону. Кристалина же ухватилась за вторую, и вдвоём они выставили сундук на траву.

— Спасибо, Гостя, — прошептала она и чмокнула брата в родинку на скуле.

Онагост взглянул на неё, коротко кивнул и подошёл вплотную к воеводе, с вызовом вперился в его лицо. Наверное, он сейчас его ударит.

— Поможешь Кристалине донести её вещи. — Девушка ужаснулась, не узнав голоса брата. — На чём хочешь, возницу позови, запряги своих дружинников. Да хоть сам на горбу тащи, но чтоб не смел её заставлять.

Боремир ухмыльнулся. Хоть он и был чуть ниже брата, но шире в плечах, а всё равно умудрялся смотреться внушительно.

— А вот это уже не тебе решать, мальчик, — он небрежно махнул перчаткой в сторону, — гуляй.

Онагост опустил голову, но Кристалина успела заметить, что лицо его стало мрачнее тучи.

Народ высовывался из окон, выходил из калиток, громко задавал вопросы и показывал пальцем и даже наверное преградил бы путь дружинникам, если бы те выглядели чуть менее сурово. Любицу всё так же вели под локти, но путы на руках ослабили и спрятали под плащом — Кристалина выпросила, дабы не порочить честь своей семьи почём зря. Сундук взвалили на чьи-то выпрошенные волокуши и тянули двое напарников Боремира, накинув верёвки на плечи.

— Ну дорогая, я не мог иначе. Поступило указание, а отозваться и никого не привезти — прямой путь на улицы Станецка к бродягам.

— И потому решил связать невинную да ещё и прихватить игрушку, — со злостью прошептала она, — хорош воевода, нечего сказать. Кинешь меня на растерзание своим дружинникам или сам воспользуешься? Учти, зубки у меня острые, откушу и не побрезгую.

— Зато твоего брата пощадил. Это мой тебе подарок в честь заступления на службу будет. — Боремир пригладил волосы. — Хотя имел полное право прямо на месте снести ему рыжую голову, да и тебе заодно, и мамке твоей — за сокрытие преступников. Мы ещё недалеко отошли, можем развернуться и свершить суд, раз ты считаешь, что тебе будет плохо в приказной избе.

Кристалина смолкла и потупила взгляд. Да, думала девушка, быстро он понял, от чего она готова прикусить свой длинный язык.

Приказная изба? Звучало знакомо, только Кристалина всё никак не могла вспомнить, что та из себя представляет. Ну хотя бы не казарма с дружинниками, уже хорошо.

Идти предстояло до самого Станецка, а это вёрст восемь, не меньше, и ведь ещё неизвестно, сколько по городу, до избы и темницы. Тяжело будет маме столько идти с верёвками в полусогнутом состоянии.

Кристалина решила весь путь упорно пытаться выспрашивать хоть что-то о её новом месте житья, обязанностях и, главное:

— Что будет с мамой и братом?

Боремир остановился, лицо его стало нечитаемым.

— А тебе какое до них дело? Ты свой выбор сделала. И вообще, не доставай меня, — отмахнулся он от неё. — Всю дорогу только и делаешь, что болтаешь. Голова уже трещит.

— Хорош выбор без выбора... — тихо сказала Кристалина.

Боремир оказался не расположен к разговору, либо решил не рассказывать больше, чем ей следовало знать сейчас.

Голова болела от собственной трескотни и попытки придумать вопрос, который наверняка должен был разговорить воеводу. Кристалина стиснула пальцами виски и глухо простонала. Это не укрылось от Боремира.

— Ты болеешь чем-то? То за бока, то за голову хватаешься. Учти, лекарей при дворе раз-два и обчёлся. — Он сощурил взгляд. — Как твоя рана? — Протянул руку и коснулся платья в месте, где ещё утром мама наложила повязку с мазью.

Девушка дёрнулась, как при ударе, скривила губы.

— Не твоё дело. Не трогай меня, если хочешь, чтобы пальцы были целы.

Боремир хмыкнул и мерзко ухмыльнулся. А мог бы и указать её место, как и любой другой девке.

Ей следовало бы быть более осмотрительной в выборе выражений, но Кристалина всё ещё помнила ту встречу у церкви и его обман. А начинать знакомство с обмана — не самый лучший выбор. Жаль, что он этого не понимал, или только делал вид. Как бы там ни было, доверять Белочнику она не собиралась ни за какие коврижки.

Навстречу из города ехали телеги с возницами — наверняка везли свежий товар на ярмарку в их деревне. Как хотелось бы сейчас снова прогуляться мимо прилавков с тканями и украшениями, купить пару пряников у лоточников: один пряник себе, второй — брату.

Да, прежняя жизнь пока остаётся только в мечтах. Хотя хорошее в её путешествии тоже было: узнать побольше о жизни богачей, помелькать лицом перед знатными господами, и может кто-нибудь из них да захочет взять девушку замуж и помочь освободить маму. А пока она будет стараться всеми силами вызнать хоть что-нибудь.

Спустя несколько лучин показалась высокая белая стена и далёкие золотые маковки собора. На подходе к воротам Кристалина заметила лучников наверху, на смотровых башнях. Из огромной, высотой в несколько саженей щели тянуло дымом, пылью и чем-то ненастоящим, будто редкие каменные домишки в городе были мёртвыми, в отличие от добротных деревянных изб и теремов в её деревне.

Встретили их, как встречают преступников перед казнью. Осмотрели вещи, у Кристалины ощупали пояс и голенище сапог, рукава. То же самое проделали и с Любицей и дружинниками. Когда очередь дошла до Боремира, он молча вынул из-за пазухи потрёпанную жёлтую бумагу, развернул её и небрежно ткнул в нос стражнику. Тот несколько раз прочитал кривые строчки, сощурился и посмотрел на воеводу. Боремир раздражённо постучал пальцем по печати в углу листа, и стражник, убедившись в подлинности письма, кивнул и пропустил мужчину.

Город, как и ожидала Кристалина, оказался богат на украшения и каменные постройки. То и дело мимо неё сновали конные и пешие гонцы — это она поняла по особой броши на груди: жаба в кафтане верхом на голубке. К ним несколько раз заезжали такие в деревню, чтобы зачитать с бумажки новые законы или донести семье известие о гибели мужа. Однажды, будучи совсем ребёнком, Онагост умудрился почти попасть под копыта коня одного из них, и конь встал на дыбы, сбросил хозяина и умчался в сторону Маковой. В тот день Кристалина выучила несколько новых бранных слов, а потом успокаивала брата, пока тот, со слезами обиды на глазах, пытался вырваться и наподдать шельмецу за ругань.

Где-то справа галдели люди — наверное, там был базар или большая ярмарка. Даже у ворот, поросших ранней травой и крапивой, гуляли красивые, холёные женщины. Дома пестрели изразцами и разрисованными печными трубами.

Вот бы обсудить увиденное с мамой! Кристалину пугало, что женщина уже давно молчала. Будто вместе с руками ей стянули в узел и язык. Будто она своим молчанием даёт понять, что принимает судьбу. И это её мама-то! Та, что зубами выгрызала свой путь, та, что убила и похоронила старика в мёрзлой земле в подполе. Та, что выбрала растить детей под угрозой виселицы. И та, что сейчас безропотно шла в темницу. Потому Кристалину потряхивало от мысли, что, возможно, у дома она слышала маму в последний раз.

Сердце бешено заколотилось, когда воевода произнёс:

— Ну что ж, на этом, девушки, разрешите откланяться: ваши пути расходятся и, я очень надеюсь, сойдутся когда-нибудь ещё.

От нарочно учтивого тона хотелось сломать ему нос.

Вдруг на её голову накинули тёмный мешок и скрутили руки — сильнее, чем могли бы.

— Что вы делаете?!

Она шумно вдохнула воздух с пылью и взбрыкнула, надеясь попасть в живот тому, кто её держал.

— Это для твоей же безопасности, дорогуша. Так ты не запомнишь дорогу до терема и не сможешь сбежать. — Боремир положил руку ей на голову — судя по его близкому голосу. — Лучше не дёргаться, иначе придётся тебя связать по ногам и тащить волоком. Ты же не хочешь ободрать спину об дорогу?

Она ничего не хотела, особенно куда-то идти, но кто её спрашивал?

Всю дорогу Кристалину вели под локти почти на весу, и всё равно пару раз она споткнулась о камни, которыми была вымощена улица. В темноте её провели и до комнаты, где стянули мешок и оставили чего-то дожидаться. Глаза недолго привыкали к свету, льющемуся из широкого окна, и Кристалина поспешила к нему, чтобы проверить высоту, но мгновенно сникла: до земли было по меньшей мере три косых сажени, хотя по ступенькам она насчитала только одну. Выпрыгнуть-то можно, но на сломанных ногах далеко ли убежишь?

Сама комната — темница, как окрестила её девушка, — в которую швырнули Кристалину, была не на много больше их кухни в бывшем доме. На полу лежал ковёр, расшитый гнутыми линиями. У левой стены стояла кровать и зеркало, у правой — стол и несколько табуретов. В углу поставили её сундук.

Окно действительно было большим, наверное, одним из самых больших в тереме — а может, все окна здесь были большими? Это же она выросла в деревне, где если в срубе удалось продолбить слуховое окошко — уже хорошо.

Не успела пройти и четверть лучины, как отворилась дверь, и в комнату шагнул Боремир. Мельком Кристалина заметила, что следом за ним вошёл щупловатый юноша с котомкой и усталым взглядом. Боремир хлопнул его по плечу и обратился к Кристалине:

— Ну что, не обманул я тебя? Не к дружинникам закинул? — Сверкнули почти белые зубы в улыбке.

Кристалина скривилась от его любезного тона. Боги, лучше бы Боремир злился и рычал, так хотя бы не было бы желания вырвать ему кадык.

— Я тебе тут помощь привёл, — он кивнул на паренька. — Смотри, если навредишь ему — шкуру спущу. Ну а ты, — Боремир ещё раз хлопнул парня по плечу, — постарайся не обидеть нашу гостью, она — не твои гнилухи.

— Да уж постараюсь, — язвительно ответил тот. Голос у него был молодой, но глубокий, как у некоторых парней в семнадцать лет.

Воевода кивнул и вышел, захлопнув дверь.

Парнишка поставил котомку на стол и присел на край кровати, осматривая Кристалину. Она безо всякого стеснения пялилась на него в ответ.

Парень был в чёрном, но наряд не был похож на облачение Белочников — скорее монашеская ряса или одеяние лекаря. Всё его тело тёмным полотном покрывала одежда, кроме, пожалуй, длинных широких рукавов, которые наверняка часто сбивались до локтя. Чёрные волосы, которые он то и дело заправлял за ухо, но те упорно не хотели лежать как надо. И взгляд. Такой обычно бывает у стариков, отживших по меньшей мере семь десятков лет и готовых добровольно уйти на покой — таким погасшим он был.

Парень встал, прошёл к столу и развернул котомку, открыв взору Кристалины кучу пузырьков, баночек и кусочков ткани. Затем он протянул ей руку:

— Житеслав. Мог бы назвать себя придворным лекарем, но это слишком высокое звание.

Он поднял бровь и кивнул на протянутую руку. Кристалина нехотя пожала её, и Житеслав продолжил:

— Мне наказали обработать твои раны, — парень бросил красноречивый взгляд на ожог на предплечье.

Ах вот оно что! О ней решили позаботиться? Весьма похвально.

Житеслав без слов взял её руку в свою ладонь, тёплую и грубую, зачерпнул маленькой ложкой облепихового масла, вылил на ожог и осторожно смазал покрытое волдырями место. Затем вытер руку об тряпицу, взял другую банку, понюхал содержимое и только после этого зачерпнул немного мази пальцами.

— Давай, поднимай платье. Я знаю, что у тебя незаживающий рубец на боку.

Кристалина задохнулась от такой наглости.

— Ещё чего. Не буду!

Житеслав посмотрел на неё как на блаженную, изогнул бровь.

— Что не так?

— Ты мужчина.

Он развёл руками: кто, дескать, спорит?

— Слушай, — начал он раздражённо, — мне нет дела до твоих девичьих мыслей. Сказали сделать — я делаю. Плевать я хотел на твои сиськи, мне все люди — что нагретая мертвечина. Достали вы, ей богу. Задирай платье! Или ты хочешь, чтобы я сам его с тебя стянул? — Он угрожающе шагнул в её сторону.

Кристалина прищурилась.

— Мертвечина... Это не ты случайно с отцом ползаешь по деревням, собирая трупы?

Лицо Житеслава вытянулось, вмиг став изумлённым.

— Ну я.

Недовольный стоит, шельмец. Не нравится, видимо, слава такая.

Кристалина скривилась, сморщила носик.

— Ты хотя бы руки помыл после них? — Она вдруг придумала, как отделаться от Житеслава: — А вообще, утром уже помазали всё. Твоя помощь не требуется.

— Мне сказали лечить всё, и плевать, что там у тебя где помазано. — Кристалина хотела было возразить, но парень невозмутимо продолжил: — И оставлять я тебе ничего не буду. Сам всё сделаю.

Вот как. Ну что же, насильничать над ней вроде никто не собирался, а если он лекарь — хотя едва ли он смыслил в травах больше мамы, — то пусть лечит. Из княжеских запасов не убудет.

Она присела на кровать и осторожно, стараясь не открывать много тела, приподняла подол до груди, обнажив бордовый грубый рубец размером с медяк. С него нехотя отходила кровавая корка, но рана не заживала, а будто бы открывалась вновь.

Житеслав присвистнул, но покорно размазал жёлтую мазь.

— Значит, всё-таки чародейка... — прошептал парень.

— Чародейка, — эхом повторила Кристалина. — Это что-то значит?

— Это значит лишь то, что Боремир рехнулся, но сейчас не об этом. — Житеслав обтёр пальцы о край накидки. — Ты особо не обольщайся, что он тебя в терем взял. Таких, как ты, у него прорва была, и ещё столько же будет. Так что рассчитывать на его любовь не советую, он не умеет любить женщин. Нет, умеет, конечно, — он смущённо потёр нос, — но это не любовь вовсе.

— Настраиваешь меня против воеводы, значит? За такое по головке не погладят, — ехидно заметила девушка.

Житеслав замер, как-то глупо уставился в одну точку и произнёс:

— Не настраиваю. Но и не люблю сопли-слёзы, так что просто предупреждаю — не придумывай того, чего нет.

— Чего нет — того и не замечу, чай не дура, — ядовито прошелестела Кристалина.

Житеслав рассеянно кивнул, сложил снадобья и баночки в котомку и связал её в тугой узел.

— А теперь, — он сделал шаг к двери, — с твоего позволения, я пойду. Обживайся и не скучай. Дел для тебя найдётся много.

Дверь захлопнулась, и Кристалина осталась одна. Она бросила пустой мимолётный взгляд в окно, потеряно осмотрела лес вдалеке.

Макушки деревьев укрывала медная шапка света: догорал последний закат её прежней жизни.