тень нового решения
Утренние часы на пляже стали для Ламина святой рутиной. Он и Рио тренировались каждый день, их движения становились все более синхронными, а их негласное общение — все более глубоким. Ламин, к своему собственному удивлению, начал получать настоящее удовольствие от обучения. Он видел, как Рио растет как игрок, как его "веселая усмешка" озаряет лицо с каждым удачным пасом, с каждым освоенным финтом. Ламин все еще не смеялся, но в его душе, среди постепенно угасающей тишины, эхо смеха Мейт сливалось с живым, звонким смехом Рио, создавая новую, сложную, но уже не столь болезненную гармонию.
Его физическое состояние было превосходным. Тело, которое он когда-то считал потерянным, вернуло себе былую ловкость и силу. Он бегал по песку с легкостью, жонглировал мячом, словно он был продолжением его собственной ноги. В его движениях снова появилась та непринужденная грация, которая когда-то принесла ему мировую известность.
Однажды утром, когда солнце уже достаточно высоко поднялось над горизонтом, а они с Рио делали перерыв, потягивая воду, к ним подошел Маноло. Старик выглядел необычно взволнованным. В его руке была старая, помятая газета.
«Ламин, сынок», — сказал Маноло, его голос был серьезным. — «Тебя ищут».
Ламин напрягся. Его инстинкты мгновенно включились, тело готово было к бегству. Он думал, что наконец-то его нашли те, кто искал его, чтобы напомнить о прошлом, о его вине.
«Кто?» — хрипло спросил он.
Маноло протянул ему газету. «Прочитай сам».
Ламин взял газету. Его взгляд упал на заголовок на первой полосе: "Где исчез Ламин Ямаль? Футбольный мир ждет возвращения звезды". Под заголовком была его фотография – моложе, с той самой озорной "веселой усмешкой", которая теперь казалась ему чужой.
Он быстро пробежал глазами текст. Статья была посвящена его исчезновению, его таланту, его потенциалу. В ней говорилось о том, что его бывший клуб испытывает трудности, что его тренеры и товарищи по команде с нетерпением ждут его возвращения. Было упоминание о "личной трагедии", но никаких подробностей. Заканчивалась статья призывом: "Футбольный мир скучает по своему гению".
У Ламина закружилась голова. Мир. Футбольный мир. Стадионы. Гул трибун. Камеры. Интервью. Все это обрушилось на него, словно холодный душ. Он провел так много месяцев в тишине, вдали от этого шума, и теперь этот шум вторгся в его убежище, зовя его обратно.
Он посмотрел на свои руки. На них еще был песок, но он чувствовал, как кулон Мейт, который он сжимал в ладони, словно обжигает его. Вернуться? Снова стать тем, кем он был? Тем, кто подвел Мейт?
Рио, ничего не понимая, смотрел то на Ламина, то на газету. Он видел, как изменилось лицо его учителя – как из него ушла та еле заметная искорка, как оно снова стало маской боли и отчуждения.
«Что там, Ламин?» — спросил Рио, его голос был полон детского беспокойства.
Ламин не ответил. Он отбросил газету на песок. Мысли метались в его голове. С одной стороны – возвращение в знакомый мир, к тому, что он умел лучше всего. Возможность снова почувствовать себя собой, возможно, даже искупить свою вину, играя для нее, в ее память. С другой – страх. Страх снова столкнуться с публикой, с ее ожиданиями, с воспоминаниями о том, злополучном матче, о смерти Мейт. Сможет ли он снова выдержать это давление? Сможет ли он снова выйти на поле, не видя перед глазами ее лица, ее падения?
Маноло осторожно поднял газету. «Сынок, ты знаешь, что делать. Ты великий игрок. Футбол – это часть тебя. От этого не убежать».
«Я не могу», — прохрипел Ламин, его голос дрожал. — «Я... я виноват. Это из-за меня».
«Мейт не хотела бы, чтобы ты жил так», — мягко сказал Маноло. — «Она бы хотела, чтобы ты играл. Чтобы ты жил».
Эти слова словно пронзили Ламина. "Веселая усмешка" Мейт, которая теперь звучала в его душе не только болью, но и нежностью, вдруг показалась ему более отчетливой, чем когда-либо. Но что она говорила? "Возвращайся"? Или "Будь счастлив там, где ты есть"?
Он посмотрел на Рио. Мальчик стоял, все еще не понимая, но в его глазах была искренняя тревога за своего учителя. Его рука потянулась к Ламину, словно желая утешить. Рио, его неосознанный целитель, был воплощением его новой, спокойной жизни. А футбольный мир, зовущий его – воплощением его старой, бурной, болезненной жизни.
Ламин закрыл глаза, пытаясь собрать свои мысли. Наступила та самая оглушительная тишина, но теперь она была наполнена какофонией внутренних голосов. Зов прошлого, страх перед будущим, шепот Мейт, смех Рио. Он стоял на распутье, мяч лежал у его ног, а в небе уже сияло яркое солнце. Решение должно было быть принято. И он знал, что, какое бы решение он ни принял, оно навсегда изменит его жизнь.