выбор пути
Газета с его лицом, с заголовком, кричащим о его исчезновении, лежала на песке, словно бомба замедленного действия. Зов прошлого был оглушительным, перекрывая даже шум волн. Ламин чувствовал, как его вновь обретенное спокойствие рушится, как песчаный замок под натиском прилива. Его лицо снова стало маской, скрывающей бурю, бушующую внутри.
Следующие дни были для него сущим адом. Он продолжал выходить на пляж, но тренировки потеряли прежнюю легкость. Каждое касание мяча сопровождалось не только эхом смеха Мейт, но и гулом стадионов, криками фанатов, вспышками камер. Он видел себя на поле, слышал имя Мейт, которую он так и не смог спасти. Вина, которую он так старательно пытался заглушить, снова подняла свою уродливую голову.
Рио, с его детской проницательностью, чувствовал перемены. Его "веселая усмешка" стала появляться реже, он осторожно наблюдал за Ламином, пытаясь понять, что происходит. Он предлагал мяч, звал играть, но Ламин часто был погружен в свои мысли, отвечая лишь отрывистыми, рассеянными фразами.
«Ты грустный, Ламин», — сказал Рио однажды, когда они сидели на песке, глядя на море. — «Ты снова стал таким, как раньше».
Эти слова пронзили Ламина. Он не хотел возвращаться к тому, кем был. Он уже почувствовал вкус света, и теперь тень, нависающая над ним, казалась еще темнее.
Он избегал отеля, проводя большую часть времени наедине с собой. Он бродил по берегу, пытаясь упорядочить мысли, которые метались в его голове, как дикие птицы.
Вернуться в футбол – значит снова столкнуться с миром, который помнит его как звезду. Мир, который будет ждать от него чудес, несмотря на его боль. Мир, который, возможно, будет осуждать его за то, что он пережил.
Остаться здесь – значит продолжить эту тихую, исцеляющую жизнь с Рио и Маноло. Жизнь, где он Ламин, а не Ламин Ямаль. Жизнь, где он учится дышать заново, не чувствуя постоянного давления.
Но что бы хотела Мейт? Этот вопрос был самым важным. Он закрыл глаза, пытаясь призвать ее образ. Не ее смерть, а ее жизнь, ее смех, ее "веселая усмешка".
Он вспомнил, как она говорила ему: "Футбол – это твоя душа, Ламин. Никогда не бросай его." Она жила его футболом, она гордилась им. Ее мечтой было, чтобы он достиг вершин.
И еще: "Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на сожаления. Ты должен быть счастлив."
Эхо ее смеха, которое он так долго слышал как упрек, теперь зазвучало иначе. Оно было наполнено ее любовью к нему, ее желанием видеть его счастливым, ее верой в его талант. Она не хотела бы, чтобы он прятался. Она хотела бы, чтобы он сиял. Ее "веселая усмешка" была о движении вперед, о принятии вызовов, о жизни во всей ее полноте.
В один из вечеров, когда солнце клонилось к закату, Маноло нашел его сидящим на камнях, вглядывающимся в бесконечную даль моря.
«Трудно, да?» — тихо спросил старик, садясь рядом.
Ламин лишь кивнул.
«Сынок», — продолжил Маноло, его голос был мягок, как ласковый морской бриз. — «Море всегда возвращает то, что ему принадлежит. Ты – море. А футбол – твоя стихия. Ты можешь попытаться плыть против течения, но течение всегда будет тянуть тебя обратно».
Он сделал паузу. «Мейт хотела бы видеть, как ты плывешь. И не только ради нее, но и ради себя. Чтобы найти свой собственный мир в этой стихии».
Ламин повернулся к старику. В его глазах было столько боли и растерянности. «Но... я боюсь. Я боюсь, что снова подведу».
«Подведешь кого? Себя? Мейт? Или тех, кто верит в тебя?» — спросил Маноло, и в его голосе прозвучала нотка мягкого вызова. — «Мейт верила в тебя безоговорочно. И она была бы горда, увидев, что ты встаешь на ноги. Даже если это будет трудно».
Ламин молчал, обдумывая слова старика. Он посмотрел на кулон Мейт, который все еще висел у него на шее. Она хотела бы, чтобы он играл. Не только из-за славы или денег, но потому что это была его страсть, его жизнь, его способ выразить себя. Ее "веселая усмешка" была не о его ошибках, а о его достижениях, о его силе, о его способности любить.
И в этот момент, глядя на темнеющее море, Ламин принял решение. Оно не было легким. Оно было страшным. Но оно было правильным. Он не мог вечно бежать от себя. Он не мог вечно прятаться в тишине. Мейт не хотела бы этого. И он сам не хотел.
Он глубоко вдохнул морской воздух. "Веселая усмешка" Мейт зазвучала в его душе не только эхом, но и живым призывом. Он снова будет играть. Он будет играть для нее, в ее память, но главное – он будет играть для себя. Он снова выйдет на поле, столкнется со своей болью, но не позволит ей сломить его.
На следующий день, когда солнце только начинало окрашивать небо, Ламин встретил Рио на пляже.
«Сегодня особенная тренировка», — сказал Ламин, его голос был твердым, но в нем прозвучала новая, почти неощутимая интонация.
Рио вопросительно посмотрел на него.
«Мы будем готовиться к возвращению», — произнес Ламин. Он посмотрел на мяч, затем на Рио. И в этот момент, на его губах появилась слабая, едва заметная, но совершенно искренняя... полуулыбка. Не та широкая "веселая усмешка" Ямаля, но ее предвестник. Эхо смеха в его душе звучало отчетливее, чем когда-либо, сливаясь с шумом моря и новой, робкой надеждой.