возвращение цвета
Дни потекли иначе. Утро Ламина перестало быть временем унылого блуждания. Теперь оно было наполнено предвкушением и, что было совершенно ново, ощущением цели. Каждый день, на рассвете, Ламин и Рио встречались на том же уединенном участке пляжа.
Рио был жадным до знаний учеником. Он впитывал каждое слово Ламина, каждое движение, которое тот демонстрировал. Ламин, в свою очередь, обнаружил в себе что-то похожее на давно забытое удовольствие от обучения. Он терпеливо объяснял, показывал, исправлял. Он учил Рио не только технике – как правильно ставить ногу, как контролировать мяч, как бить по нему, – но и философии игры. Как чувствовать поле, как читать движения противника, как работать в команде.
Ламин все еще был немногословен. Его "веселая усмешка" оставалась лишь болезненным воспоминанием, и его лицо редко озарялось улыбкой. Но в его глазах, когда он смотрел, как Рио пытается повторить его финт, или когда мальчишка, наконец, правильно принимал пас, загорался мягкий, почти невидимый свет. Он видел в Рио не только ученика, но и свое собственное прошлое – ту безудержную страсть и чистую радость от футбола, которую он когда-то испытывал.
Рио, с его неиссякаемой энергией и всегда готовой "веселой усмешкой", был для Ламина настоящим катализатором. Мальчишка не задавал вопросов о его прошлом, не пытался проникнуть в его боль. Он просто был там, искренний и преданный, с глазами, полными восхищения. Его смех, звонкий и заразительный, часто наполнял утренний воздух, сливаясь с шумом волн. И Ламин, слушая этот смех, чувствовал, как эхо смеха Мейт перестает быть одиноким и болезненным отголоском в его душе. Теперь оно было частью более широкой, более живой симфонии, в которой смех Рио играл новую, яркую ноту.
Иногда к ним подходил Маноло. Старик садился на песок немного в стороне, наблюдая за ними с добродушной улыбкой. Он редко что-то говорил, лишь иногда бросал короткое, ободряющее слово. Он видел, как Ламин медленно, но верно возвращается к жизни. Он видел, как некогда пустой взгляд Ламина наполняется смыслом, как его движения становятся увереннее, как в его лице появляется что-то человеческое.
Ламин чувствовал себя лучше физически. Бег по песку и постоянные движения с мячом вернули ему былую форму. Его тело, которое так долго пребывало в оцепенении, снова стало послушным и сильным. Он стал есть более регулярно, спать спокойнее. Кошмары стали реже, а утром он просыпался не с чувством обреченности, а с легким предвкушением нового дня.
Однажды утром, когда Ламин демонстрировал Рио сложный контроль мяча, старый мяч Рио, потрепанный и изрядно облезлый, лопнул. Мальчишка расстроился.
«Ничего», — сказал Ламин, что было для него целой фразой. Он тут же взял свой новый мяч, который купил несколько недель назад, и протянул его Рио. «Бери. Мой тебе».
Глаза Рио снова расширились. «Правда? Но...»
«Бери», — повторил Ламин, и на его губах мелькнула едва заметная, но искренняя полуулыбка. Впервые он сам сделал что-то, что вызвало чью-то искреннюю радость.
Рио схватил мяч, его "веселая усмешка" была такой широкой, что, казалось, осветила весь пляж. «Спасибо, Ламин! Ты самый лучший!»
Ламин лишь кивнул. Но внутри него разливалось тепло. Он чувствовал, что отдает не просто мяч. Он отдает часть себя, часть своей вновь обретенной надежды.
Он все еще не был готов вернуться в большой мир, в мир камер и заголовков, но он больше не был тем сломленным призраком, который сошел с автобуса в этом прибрежном городке. Он был Ламином, который медленно, через прикосновения к футбольному мячу и через искренний смех маленького мальчика, начал обретать себя заново. Он все еще нес свою боль, но теперь к ней примешивались новые оттенки – оттенки надежды, дружелюбия и, главное, света. Эхо смеха Мейт теперь не было одиноким. Оно было окружено новым смехом, новыми звуками жизни, которые медленно, но верно возвращали цвет в его некогда черно-белый мир.