бродяга с потерянной душой
Исчезновение Ламина Ямаля стало шоком для всех. Телефон не отвечал. В его квартире царил беспорядок, оставленный после его недавнего срыва. Друзья, Эктор и Пау, первыми поняли, что что-то не так. Они звонили, искали, но Ламин словно растворился в воздухе. Клуб, узнав о его пропаже, немедленно подключил полицию и частных детективов. Новость быстро просочилась в прессу, вызвав новую волну заголовков: "Где Ламин Ямаль?", "Пропавшая звезда", "Трагедия Ямаля: исчезновение".
Тем временем Ламин ехал на автобусе, который увозил его все дальше и дальше от знакомого ему мира. Он не знал, куда едет, и ему было все равно. Главное – подальше от всего, что напоминало о Мейт, о его боли, о его неудавшейся жизни. Он сидел у окна, глядя на проносящиеся мимо пейзажи, но не видел их. В его голове по-прежнему царила оглушительная тишина, лишь изредка нарушаемая отголосками ее смеха.
Он высадился в каком-то небольшом, незнакомом городке, где-то на побережье. Прибрежный ветер был соленым и холодным, но он не чувствовал ни холода, ни усталости. Ему было все равно, где он окажется, лишь бы быть одному. Он снял самую дешевую комнату в захудалом отеле, заплатив наличными, чтобы его не смогли отследить.
Дни сливались в однообразную череду. Он бродил по улицам, по пляжу, не разговаривая ни с кем, избегая людных мест. Он ел, когда чувствовал голод, спал, когда усталость брала свое, но все это было механически. Он не читал газет, не смотрел телевизор. Мир за пределами его сознания перестал для него существовать.
Иногда, когда он сидел на берегу моря, глядя на бескрайний горизонт, к нему подходили люди. Кто-то пытался заговорить, кто-то просто бросал сочувствующий взгляд. Но Ламин не реагировал. Его волосы отросли, лицо заросло щетиной, а в глазах застыло выражение глубокой тоски. Никто не узнавал в этом помятом, угрюмом человеке некогда яркую звезду мирового футбола. Для них он был просто очередным бродягой с потерянной душой.
Он перебирал в руках кулон Мейт, который всегда носил с собой. Это было единственное, что он не разбил в порыве отчаяния. Этот кулон был для него одновременно и напоминанием о ее присутствии, и символом его вины. Он гладил его пальцами, вспоминая, как она подарила ему его, как они смеялись, как она сказала, что это принесет ему удачу. Удача... какая насмешка.
В один из таких дней, бродя по узким улочкам городка, он услышал знакомый звук. Звук удара футбольного мяча. Он остановился. Завернув за угол, он увидел небольшую, вытоптанную площадку, где несколько подростков играли в футбол. Они были увлечены игрой, их лица сияли от азарта. Один из мальчишек, с огненно-рыжими волосами, вел мяч с поразительной ловкостью, его движения были легкими и непринужденными. И на его лице сияла та самая, заразительная "веселая усмешка", которую Ламин так хорошо знал, и которая так долго не появлялась на его собственном лице.
Ламин замер. Он смотрел на мальчишку, и его сердце, казалось, впервые за долгое время сжалось не от боли, а от чего-то другого – от давно забытого ощущения. Это был вид чистого, неподдельного счастья от игры. Того счастья, которое когда-то наполняло его самого.
Он стоял так, словно прикованный, наблюдая за игрой. Ему хотелось подойти, взять мяч, снова почувствовать его под ногами. Но затем накатила волна воспоминаний: Мейт, ее трагическая смерть, его беспомощность, его вина. И желание играть мгновенно угасло. Он отвернулся, снова погружаясь в свой мрак.
Однако образ рыжеволосого мальчишки, его "веселая усмешка" и его страсть к футболу застряли в сознании Ламина. Они были как яркая вспышка в его темном мире. Он пытался прогнать эти мысли, но они возвращались. С каждой ночью, проведенной в одиночестве, с каждым днем блужданий, он чувствовал, как эта маленькая, яркая вспышка становилась чуть сильнее. Она не была надеждой, нет. Она была скорее навязчивым напоминанием о том, что он когда-то был, и чего теперь лишился.
В одну из таких ночей, когда луна висела высоко над морем, Ламин не спал. Он сидел на кровати, уставившись в темноту. В его голове проносились обрывки воспоминаний: Мейт, смеющаяся на поле, подбадривающая его с трибун, ее голос, говорящий: "Футбол – это твоя вторая любовь, Ламин. И он никогда тебя не предаст". И потом – снова та "веселая усмешка" рыжеволосого мальчишки.
Он вдруг почувствовал, как что-то внутри него начало шевелиться. Не боль, не отчаяние. Что-то другое. Это была крошечная, едва заметная искорка, которая пыталась пробиться сквозь толщу горя. Она была слишком слаба, чтобы зажечь пламя, но она была там. И в этой искорке, среди оглушительной тишины его души, он услышал едва различимое эхо. Эхо смеха. Не своего, не Мейт. Но смеха, который напоминал ему о том, что когда-то было, и что, возможно, еще может быть.