Госпожа и Тень

Марта откашлялась, пытаясь собраться с мыслями: «С чего бы мне начать?...»

— Родилась я в деревне, миледи. Дом... — её голос дрогнул, и взгляд стал отсутствующим, будто она увидела что-то сквозь розовые кусты, — ...дом всегда пах салом, картофелем и хлебом. А здесь... — она обвела рукой идеальный зелёный сад, — ...здесь пахнет розами и свежескошенной травой. Я сначала думала, что попала в рай.

Она улыбалась, но в глазах её виднелась грусть.

— Нас было шестеро. Четверо детей. Я — старшая, так что все заботы о братьях и сестрах были на мне. — Она сказала это просто, как констатация факта, само собой разумеющуюся вещь.

— Следить за младшими — для меня как отдых. К тому же это намного веселее, чем собирать хворост для растопки или помогать матушке в стирке и уборке. Хоть порой эти дети были ужасно приставучими. — Хоть она и говорила так, на её лице улыбка стала ярче, а глаза наполнились нежностью, она ненадолго замолчала, погружаясь в воспоминания.

Кэролайн внимательно всматривалась в выражение лица девушки, словно пытаясь угадать, в каких далёких воспоминаниях та сейчас блуждает. — Как ты стала служанкой? — Вдруг спросила госпожа, прерывая глубокую задумчивость Марты.

Девушка слегка вздрогнула и наконец продолжила:

— Мне было тринадцать, когда отец сказал, что пора. — Марта снова ушла в себя, голос её стал мрачным, а пальцы бессознательно скручивали край фартука. — «Деньги в дом нести будешь, а не есть зря». Отвез меня в город к знакомому управителю... Тот посмотрел на меня, как на скотину на рынке... Сказал: «Худая. Но руки рабочие. Беру».

И тут тон Марты неожиданно переменился. Он стал светлее, почти благодарным. — Спустя два года я оказалась в поместье Ганноверов. Думаю, это благословение с выше.

Она посмотрела на Кэролайн с такой искренней, немой благодарностью, что у той перехватило дыхание. — Здесь так прекрасно и все так хорошо ко мне относятся, меня никто не бьет по пустякам. Никто. И... — она потупила взгляд, — ...и кормят досыта. Я первые два года здесь отдавала всё жалование домой, а сама доедала объедки со стола после ужина. И была счастлива. Они были...тёплые.

Она произнесла это — «тёплые» — с такой простой, горькой нежностью, что Кэролайн почувствовала, как по её спине пробежал холодок. Этот ужасающий контраст между «сытым желудком» и «нормальной жизнью» обрушился на нее с новой силой.

— И моя госпожа... — голос Марты дрогнул, — ... смотрит на меня как на человека, а не вещь.

Наступила тяжёлая, звенящая тишина. Кэролайн сидела, ошеломлённая. Её собственные жалобы на «золотую клетку» теперь казались ей детским, избалованным нытьём. Её теория о «свободе» простолюдинов рассыпалась в прах перед лицом настоящей, голодной и бесправной нужды.

Она смотрела на Марту. На её сильные, изуродованные работой руки. На её глаза, в которых жила память о голоде и страхе. И она поняла, что всё, что она говорила ей в саду о равенстве, было игрой. Позой. Она, богатая барышня, играла в бунт, в то время как другая женщина жила в аду, который ей, Кэролайн, казался спасением.

Несмотря на тяжёлый обрывистый рассказ девушки, леди Ганновер казалось, что жалость — это не то, чего бы сейчас хотела Марта, почему-то она была в этом уверенна.

— Какое твоё самое тёплое воспоминание из детства? — спросила она мягко.

Казалось, Марта была взволнованна этим вопросом, она словно ждала его, ведь её лицо в момент засияло:

— Я помню, как прогуливаясь с матушкой по базару, увидела красивую деревянную куклу. Я лишь смотрела на неё, понимая, что денег едва хватает на еду. — Внезапно она выпрямила своё тело и развернувшись к леди, оживлённо продолжила:

— На следующий день, вернувшись домой вечером после работы в поле, я увидела ту самую игрушку у себя на кровати.

Её глаза заблестели от слёз, но улыбка была сияющей.

— Представляете? Моя матушка... — голос её дрогнул, — обычно такая экономная, потратила монеты только ради того, чтобы дочь держала в руках бесполезный кусок дерева.

Она смахнула слёзы. И в этот миг Кэролайн вдруг поняла: главная сила Марты была не в том, что у неё была «свобода выбирать», а в том, что она умела хранить в памяти тепло даже посреди лишений.

Эта сила была тем, чего у самой Кэролайн, окружённой холодным блеском богатства, казалось никогда не было.

Тишина, повисшая между ними, больше не была тяжёлой. Она была наполнена новым, хрупким пониманием. Кэролайн смотрела на свою служанку и впервые видела не просто «Марту», а целую вселенную — с запахом хлеба, мозолистыми руками отца и невероятной материнской любовью, воплощённой в куске дерева.

Эта обретённая близость придала Марте смелости. Она несколько мгновений колебалась, но любопытство, которое мучило её со вчерашней ночи, пересилило.

— Миледи, — начала она тихо, почти робко, — могу я спросить... Вчера ночью, когда вам было плохо... вы назвали имя. «Юнхи».

При упоминании этого имени Кэролайн едва заметно вздрогнула, словно от укола ледяной иглы. Её лицо на мгновение утратило обретённое спокойствие, а в глазах промелькнула тень той самой боли, что Марта видела в её комнате. Но она быстро взяла себя в руки. Отвернувшись, чтобы скрыть смятение, она коснулась пальцами ближайшего бутона розы.

— Ах, это... — голос её звучал немного натянуто. — Это просто... имя из истории.

Марта удивлённо склонила голову набок. Она вспомнила все исписанные листы и бессонные ночи госпожи.
— Истории, которую вы пишете? — с лёгким удивлением спросила девушка. «Так я была права?»

— Да, — Кэролайн ухватилась за это объяснение, как за спасательный круг. Ложь давалась ей легко, когда дело касалось защиты её тайны. — Это имя главной героини. Девушки, которую я когда-то знала... или мне кажется, что знала. В любом случае, для меня она будто одновременно существует и нет.

Говоря это, она смотрела куда-то вдаль, сквозь сад, сквозь время. Её голос стал тише и глубже, словно она говорила не с Мартой, а с призраком.

— Она очень умная. Упрямая, наивная... но с добрым сердцем. Она верила в справедливость и всегда поступала так, как считала правильным, даже если это было опасно.

Кэролайн замолчала, а Марта слушала, затаив дыхание. Описание было таким живым, что она почти видела эту загадочную Юнхи.

— Это очень красивое имя, — искренне прошептала Марта. — Юнхи.

— Да, — так же тихо ответила Кэролайн, возвращаясь из своих мыслей. — Красивое...

Их разговор прервал звук шагов по гравию. Из-за поворота дорожки показался молодой лакей. Он приблизился и, низко поклонившись, протянул Кэролайн запечатанный воском конверт.

— От Виконта, миледи. Только что доставил посыльный.

Кэролайн с явным неудовольствием взяла письмо. На алой восковой печати красовался герб рода Роган. Увидев его, она едва заметно поджала губы. Она сломала воск и развернула лист. Изящный, почти безупречный почерк Анны, казалось, насмехался над ней с каждой выведенной буквы. По мере чтения её брови хмурились всё сильнее.

Она молча сложила письмо. Атмосфера хрупкого понимания и тепла, что воцарилась между девушками в саду, испарилась без следа. Снова вернулся холод.

— Что-то случилось, миледи? — с тревогой спросила Марта.

Кэролайн подняла на неё взгляд, и в её глазах был лёд.

— Леди Анна де Роган, — произнесла она ровным, безжизненным голосом, — нанесёт нам визит. Послезавтра.

Она скомкала письмо в кулаке.

«Отец всё-таки пригласил её погостить в нашем поместье. Видимо хотел проучить меня, нагляднее продемонстрировав, какой должна быть идеальная дочь.»

Кэролайн резко развернулась, больше не глядя на Марту, и устремила свой взор на ровные аллеи сада. Её плечи выпрямились, а подбородок вздернулся.

— Нужно подготовиться к приезду гостьи, — её голос прозвучал отстранённо и холодно, словно между ними вновь выросла невидимая стена. — Мы ведь не можем разочаровать маркиза, не так ли? Пойдём, Марта. Дел много.