семь - топ
Даня мрачно хмыкнул и провёл рукой по лицу, смахивая остатки былой нежности, и набежавшее раздражение. А Максима, наоборот, эта абсурдная ситуация так растрепала нервы, что он прикрыл рот ладонью и начал тихо, почти истерически хихикать. Его плечи мелко дрожали — уже не от волнения, а от сдерживающего, нервозного смеха. Они загнали себя в тупик в прямом и переносном смысле.
— Да сейчас! Тут человеку плохо, его тошнит, — громко рявкнул Даня в сторону двери, бросая взгляд то на Максима, то на дребезжащую ручку.
Он прикрыл ладонью рот всё ещё хихикающему кудряшу и тихо прошипел:
— Хватит ржать, балда, подыграй мне... Чёрт...
Даня, глядя на задыхающегося от смеха Макса, с театральным видом закатил глаза. Он решительно обхватил того за поясницу, прижал его лицо к своему плечу, скрывая безудержную улыбку, и резко открыл дверь.
Перед ними стояла женщина с ребёнком лет семи-восьми, который уже был готов устроить истерику.
— Заходите, — кратко бросил Кашин, быстрым шагом проходя мимо недоумевающей матери с сыном.
Максим, всё ещё давясь сдержанным смехом в ткань его кофты, кое-как успокоился только когда они уже шли по коридору вагона. Вернувшись в их импровизированное убежище, он взглянул на столик — чай в его чашке уже давно остыл, будто напоминая о том, сколько страстей успело разгореться за это время.
Даня плавно выпустил Максима из своих объятий, поправил его растрёпанные от страсти и смеха кудри и чуть пихнул кулаком в плечо, глядя на его сияющее, немного дурашливое лицо. Видно было, что Макс буквально светится изнутри от счастья.
— Спать иди, — буркнул Даня, стараясь звучать как обычно.
— А ты? — не отрывая от него влюблённого взгляда, спросил Максим, присаживаясь на свою койку.
Он нащупал на столике оставшуюся гроздь винограда, оторвал одну ягоду и положил на язык, тихо хрустнув упругой кожицей.
— Я чуть позже лягу, — спокойно ответил тот, отворачиваясь к своему месту и с необычным усердием начал расправлять простыню и поправлять подушку.
Внутри него бушевал настоящий ураган из чувств и невысказанных желаний по отношению к Максиму, которые он пока не решался не то что проявлять, но даже озвучивать.
Максим поджал губы, тихо выдохнул, положил руки на столик и облокотился на них подбородком, продолжая наблюдать за Даней, занятым «очень важным делом».
— Ты хочешь сразу пойти... Ну... К ней, или зайдёшь до... — начал он осторожно.
— Я ещё не решил. — вдруг резко, почти грубовато перебил его Даня.
Он сжал в кулаке угол подушки, резко развернулся на пятках и плюхнулся на койку, лицом к Максиму, всем видом показывая, что правда ещё сам не знает, глядя на кудрявого Даня смягчился в лице, дополнив:
– Давай утром об этом поговорим.
***
На следующее утро поезд всё ещё мерно покачивался на стыках рельсов, преодолев большую часть пути. По расчётам, прибытие в Казань должно было случиться между двумя и тремя часами дня.
Максим и Даня изо всех сил пытались скоротать оставшееся время. Долгий и утомительный путь они заполняли чем могли: затяжными, иногда бессмысленными беседами, лёгкими спорами о чём угодно — от музыки до маршрутов в городе, просмотром скачанных на телефон фильмов, которые оба уже видели, но готовы были пересматривать просто для фона. Это заканчивалось вялыми попытками отобрать друг у друга последние крошки почти закончившейся еды — крекеры, куски шоколада, оставшиеся ягоды винограда.
Воздух в купе стал спёртым и обжито-скучным, пахшим немытыми кружками, чей-то колбасой и долгой дорогой. За окном мелькали уже не леса, а всё больше промзоны и пригородные посёлки, предвещавшие скорое прибытие.
И вот, наконец, после долгого и выматывающего пути, состав с глухим стуком и шипением тормозов замер на перроне конечного вокзала.
Оба парня, как зомби, выползли из вагона на залитую дневным светом платформу. Они стояли, моргая от яркого солнца, с затёкшими спинами и сумками в руках, оглушённые внезапной тишиной после трёх суток стука колёс и гулких голосов. Город встретил их пронзительным гулом машин и непривычной свободой движений. Путь был пройден. Впереди — всё, что они так старательно не проговаривали вслух.
Максим с нескрываемым, почти детским интересом разглядывал всё вокруг: высокие своды вокзала, спешащую куда-то толпу, вывески на незнакомом языке. Он повернулся к Дане, собираясь поделиться впечатлением или спросить что-то, но слова застряли в горле.
Взгляд Дани был устремлён в никуда, глаза — померкшие. Он явно был не рад, что они сюда приехали. Каждая черта его лица выдавала лёгкое раздражение.
— Идём, — спокойно, почти монотонно произнёс Даня и, не дожидаясь ответа, направился в нужную сторону, на ходу привычным движением закуривая сигарету.
Максим лишь молча последовал за ним, ухватившись мизинцем за лямку его сумки — чтобы не потеряться в густой, шумной толпе, которая накатывала волной, грозя разъединить их. От этой людской массы у него слегка перехватывало дыхание, а к горлу подкатывал знакомый, колющий ком тревоги.
Весь оставшийся путь до выхода они проделали в гнетущем молчании. Максим пару раз пытался что-то спросить — о городе, о том, куда они направляются, — но в ответ получал лишь краткие, односложные ответы, по которым было ясно: Даня не в настроении что-либо разжёвывать или объяснять.
Возможно, позже, когда всё будет позади и они вернутся обратно в поезд, они смогут нормально поговорить обо всём этом. Отчасти Максим понимал Данино состояние. Это нежелание говорить о том, о чём не хочешь, было ему слишком знакомо. Он лишь крепче сжал пальцами лямку сумки, следуя за его спиной, как за молчаливым маяком в незнакомом городе.
Пройдя ещё пару безликих улиц, Даня то и дело поглядывал в телефон, сверяясь с картой. Его пальцы сжимали аппарат так, что костяшки белели. Наконец они дошли до массивных, почерневших от времени и влаги чугунных ворот кладбища. Именно здесь Кашин замер, будто упёршись в невидимую стену.
— Дань?.. — тихо, почти шёпотом позвал Максим, останавливаясь рядом.
Он тревожно обернулся, глядя на ворота, за которыми угадывались ряды памятников и безмолвные аллеи. Внутри него всё сжалось от внезапного, острого сожаления. Он пожалел, что вообще заставил Даню тащиться сюда. Он даже не мог до конца понять, что творится в душе у рыжего, а его непривычная молчаливость и отстранённость пугали куда сильнее любой ярости.
Макс сделал шаг ближе, пытаясь поймать его взгляд, не скрывая нарастающей тревоги.
— Нормально всё, — вдруг тихо, но чётко произнёс Даня.
Он глубоко вздохнул, сложил руки в карманы своей просторной кофты, поправил плечом лямку сумки и, наконец, оторвал взгляд от чёрных ворот, переведя его на Максима. На его лице появилась лёгкая, чуть натянутая, но всё же улыбка.
— Унылое местечко, не находишь?.. — добавил он, словно пытаясь объяснить своё поведение и одновременно успокоить кудряша.
Даня двинулся дальше по центральной аллее. В воздухе витало противное, почти осязаемое напряжение, от которого у Максима сводило живот. Кашин шёл первым, спокойно и методично проходя мимо рядов давно забытых могил — тех, что вспоминают раз в год, а то и реже.
Максим, в лёгком оцепенении, поспевал сзади. Его взгляд скользил по потускневшим фотографиям на памятниках: вот чёрно-белый снимок молодой женщины, вот кто-то постарался — сделал цветной портрет на дорогом граните, а кому-то достался лишь покосившийся деревянный крест, без дат и даже имени...
Он так увлёкся, что не заметил, как Даня резко остановился. Максим врезался в его спину, тихо ойкнув и с недоумением посмотрел на его затылок. Потом обошёл — и сам застыл.
На скамейке у одной из могил сидел мужчина. Лет сорока, одетый в то, что сложно было назвать одеждой — скорее, лохмотья, давно утратившие форму и цвет. В его руке была пол-литровая бутылка водки, которую он медленно, почти ритуально подносил ко рту.
Могила перед ним была свежей — рыхлая, тёмная земля ещё не успела осесть, а на холмике лежал скромный букетик искусственных цветов. Рядом стоял такой же простой, безликий крест — без дат, без имени.
Даня не двигался. Он смотрел на этого человека с таким ледяным, пронзительным вниманием, что Максиму стало физически холодно. Казалось, он узнал в этом опустившемся пьянице кого-то знакомого.
– А-а, пришёл, утырок.
Голос прозвучал хрипло, скрипуче, будто ржавая пила. В нём было столько немой, едкой ненависти, столько яда и злости, что Максима передёрнуло от одного только вида.
Он метнул взгляд на Даню. Тот стоял неподвижно, сжав кулаки и челюсть, глядя на человека с такой же ядовитой, ответной ненавистью. В его глазах плясали демоны, которых Максим никогда раньше не видел.
— Даня, кто это?.. — тихо, почти беззвучно выдохнул Максим, непроизвольно вцепившись в лямку его сумки и прижимаясь к нему ближе, как бы пытаясь защитить его.
Кашин не ответил. Он будто не слышал его, весь уйдя в молчаливую, смертоносную дуэль взглядов с этим человеком, словно желая задавить его.
Тот пьяно, с усилием оторвался от скамейки, слегка пошатываясь, сделал пару шагов в их сторону. Пустая бутылка из его руки с глухим стуком покатилась в заросли голых кустов, застряв где-то в их мёртвых ветвях.
— И ты ещё смеешь приходить сюда?! — мужчина поморщился, будто разжевал во рту что-то невыносимо горькое. Его дикция была смазанной, мимика — преувеличенной и странной, выдавленной алкоголем и злобой. — Довёл мамку, сука! Посмотри сюда!
Отчим уже начал приближаться, тяжёлой, неуверенной походкой пьяного, словно собираясь наброситься на Даню. Но тот продолжал стоять неподвижно, руки в карманах, взгляд устремлён куда-то сквозь орущего человека, будто того и не существовало.
Максим же, наоборот, запаниковал. Он инстинктивно потянул Даню за рукав, пытаясь отвести его в сторону, сам пребывая в шоке от разворачивающейся перед ним сцены.
Вдруг со стороны аллей донёсся грубый, басистый окрик:
— Эй, мужик, я чё-то не понял!
К ним быстрыми шагами приближался охранник кладбища — крупный, уверенный в себе мужчина в тёмной форме. Не говоря больше ни слова, он подошёл к застывшему алкоголику со спины, мощной рукой взял его за шкирку и, не церемонясь, начал волочить в сторону выхода. Он даже не взглянул толком на Даню и Максима, его задача была проста — навести порядок.
— Я говорил тебе ещё тридцать минут назад свалить отсюда! Давай, живей, живей! Алкашня блять нам тут не нужна! — в голосе охранника, помимо строгости, звенело привычное, уставшее от подобных сцен раздражение.
Он без особых усилий выдворил бормочущего и спотыкающегося пьяницу за ворота, и вскоре оба скрылись из виду.
Максим стоял в лёгком ступоре, шокированно глядя на всё такого же внешне спокойного Даню. Тот даже не обернулся на шум, не сделал ни единого движения, пока охранник не уволок скандалиста.
Молча, словно ничего не произошло, Даня медленно прошёл к свежей могиле. Носком кроссовка он отпихнул валявшуюся рядом ещё одну, почти пустую бутылку, и она, звякнув, закатилась под скамейку. Затем он опустился точно на то место, где буквально пару минут назад сидел отчим.
Максим не знал, что и думать. Сердце бешено колотилось, в висках стучало. Он осторожно присел рядом с Дaнeй на холодное дерево скамьи, внимательно осматривая его профиль. Он видел напряжённую линию скулы, плотно сжатые губы и непрочитемый взгляд, устремлённый куда-то внутрь себя. Тысяча вопросов вертелась на языке, но ни один он не мог решиться спросить.
— Это был тот обмудок, что подсадил мать на выпивку, — хрипло проговорил Даня, вытягивая из пачки смятую сигарету. Он закурил, глубоко затянувшись, и дым вырвался из его рта сгорбленным, серым облаком. — Мне похуй на него. Всё равно через пару месяцев сдохнет где-нибудь в подворотне от водки.
Он сжал кулак так, что костяшки побелели, а челюсть напряглась, будто он стискивал зубы от физической боли. Его взгляд, по-прежнему заворожённый и пустой, был прикован к свежей земле, к этому безмолвному холмику.
Он чуть вздрогнул, ощутив на своей сжатой в кулак руке прикосновение. Холодные, тонкие пальцы Максима осторожно легли на его костяшки.
— Прости... что заставил тебя сюда приехать... — тихо, почти шёпотом проговорил Максим.
Он не смотрел на Даню, его глаза тоже были устремлены на могилу, от вида которой, пробежал холодок.
Даня молча принял его «прости», лишь тяжело вздохнув. Вздох был таким глубоким, словно он пытался выдохнуть из себя всю тяжесть этого дня. Внешне он оставался всё таким же спокойным, почти отстранённым.
— Я специально хотел приехать... — вдруг снова начал он, с лёгким трепетом в голосе, что было вообще не характерно для Дани. — На второй день после похорон. В надежде, что тут никого не будет.
Он на мгновение сжал губы в тонкую, упрямую полоску, словно пытаясь сдержать нахлынувшие чувства. Потом отвёл глаза от могилы и уставился на Максима. И просто замолчал.
Но это была не та тяжелая, напряжённая тишина, что была раньше. Он разглядывал кудрявого с таким нескрываемым, изучающим интересом, словно видел его впервые. Его взгляд скользил по его лицу, останавливался на слегка расширенных, но тёплых глазах, на чуть приоткрытых губах. В его взгляде читалось некое взвешивание, тщательное обдумывание чего-то очень важного, по большей степени для самого Максима, вопрос, который давно откладывал.
— Может, лучше пойдём?.. — тихо произнёс Максим, и его голос прозвучал так же легко и неуловимо, как осенний ветер, что трепал их волосы и заставлял ёжиться от внезапной прохлады.
Он поднялся с холодной скамьи и, без лишних слов, просто протянул руку Дане. Тот, не раздумывая ни секунды, ухватился за неё — немое, но безоговорочное согласие на то, что им правда пора уйти отсюда.
Их пальцы сплелись в тёплый, живой замок, резко контрастируя с мёртвой тяжестью окружающего места. Даня, не сводя с Максима тёмного, неотрывного взгляда, резким движением отправил использованный окурок в сторону могильного креста. Жест был вызывающим, почти кощунственным, но в нём читалось скорее отчаянное желание порвать с этим местом, чем настоящее неуважение.
Он молча последовал за Максимом, подавляя в себе мощную, внезапно нахлынувшую волну чувств — желание прижать его к себе, ощутить его тепло, доказать себе, что они могут делать это, вопреки всей отчуждённости вокруг. Но нет, не здесь. Не сейчас. Не в этом месте.
Они вышли за чугунные ворота, и город встретил их совсем другими звуками: отдалённым гулом машин, криком продавцов с ближайшего рынка, запахом жареных орехов и сладкой ваты. Яркое осеннее солнце, пробивающееся сквозь редкие облака, слепило после полумрака кладбищенских аллей. Они шли по треснутому асфальту тротуара, мимо покосившихся заборов и панельных пятиэтажек, и каждый шаг уносил их всё дальше от давящей тишины — к жизни, к шуму, к возможности, наконец, выдохнуть.
— А ты... Когда в последний раз своей звонил? — внезапно спросил Даня, опережая слегка запнувшегося Макса и продолжая вести его за собой по залитому солнцем тротуару.
Вопрос повис в воздухе, резкий и неожиданный, как щелчок по нервам. Максим на мгновение замедлил шаг, его пальцы непроизвольно слабее сжали Данину руку.
— Я не звонил ей с тех пор, как... — голос его дрогнул, предательски выдав внутреннюю боль. Он смотрел в спину рыжего, который шёл впереди, но каждым мускулом слушал. — Как мы тогда, ну...
Даня всё прекрасно уловил и понял. Он обернулся через плечо, и в его глазах не было ни намёка на привычную колкость или насмешку.
— Можешь не продолжать, — тихо, но твёрдо прервал он. — Лучше набери ей. В ближайшее время. Она явно беспокоится о тебе.
Максим слегка замедлил шаг, почти не веря своим ушам. Слишком мягко, слишком спокойно и по-настоящему заботливо прозвучали эти слова из уст Кашина. В них не было ни давления, ни упрёка — лишь тихое, понимающее напоминание.
— Да... Согласен, — наконец выдохнул Максим, и в его голосе послышался лёгкий, почти невесомый трепет. — Но всё же думаю, поговорить с ней, как только будем дома.
Он ровнялся со старшим, а сплетённые пальцы по-прежнему крепко держались друг за друга. Он позволил вести себя, куда бы тот ни шёл, чувствуя лёгкий скачок биения сердца.
***
Время 17:48
Они остановились у небольшой, но уютной закусочной по пути к следующей точке своего маршрута. Пахло жареным маслом, специями и свежей выпечкой. Максим стоял у высокого столика, прислонённого к стене, и с аппетитом уплетал небольшой, но сытный бургер. Его глаза с нескрываемым интересом бегали по окружающим улицам, впитывая новые, незнакомые пейзажи Казани. Он метнул взгляд на подходящего Даню — тот нёс такой же аппетитный перекус и две банки с газировкой.
— А что ты хотел забрать из дома? — задал вопрос кудряш, разговаривая с набитым ртом и смачно прожёвывая кусок.
Даня пожал плечами, прежде чем ответить. Он беспощадно откусил половину своего бургера и прожевал, глядя на Максима, который ел с таким видом, будто это лучшая еда в его жизни.
— Я ещё пока не знаю точно, буду ли я что-то вообще забирать оттуда, — честно признался он, отпивая газировку. — Я в целом не особо хотел идти туда... Но раз уж мы тут, то как возможность посмотреть, во что превратился дом, — интересно.
В его голосе не было ностальгии или тепла — лишь холодное, отстранённое любопытство археолога, вскрывающего давно забытый пласт собственной жизни. Он снова откусил от бургера, его взгляд на мгновение задержался на Максиме, на его живых, не поддельных эмоциях, таких контрастных на фоне его собственной неприязни ко всему вокруг.
Макс понимающе лишь кивнул, не пытаясь дальше терзать парня расспросами. Он чувствовал, что тема дома — болезненная и сырая, и сейчас не время ковыряться в ней.
— Бабл Ти хочу, — тихо пробормотал он, откладывая недоеденный бургер и направляясь к заветному окошку с ярким меню, чтобы заказать сладкий, напиток.
Даня же задумчиво продолжал доедать свой перекус, не отрывая взгляда от младшего. Пока Максим что-то оживлённо объяснял продавцу, жестикулируя руками, в голове у Дани крутился один и тот же вопрос, который не давал ему покоя с самого начала их знакомства.
Он смотрел на эту лёгкость, на эту способность радоваться мелочам вроде сладкого напитка после всего, через что прошёл Максим. Как он, с его тревожностью, паничкой, тёмными, пока не до конца разгаданными Даней туннелями прошлого, умудрялся оставаться таким... живым? Таким открытым для простых вещей... Может, только с ним он такой?
Это было загадкой, которую Даня всё никак не мог разгадать.
***
— Макс...
Они шли по узкой тропинке, уже почти приближаясь к дому Дани. Воздух вокруг был наполнен уютными, домашними запахами, доносящимися из открытых окон квартир.
— М? — отозвался Максим, почти допивая свой «Бабл Ти».
Он повернулся к рыжему, и в его глазах играл лёгкий, беззаботный отблеск последних лучей заходящего солнца. Он шёл рядом, расслабленный и умиротворённый.
Кашин поджал губы, слегка прикусывая язык. Он видел эту редкую расслабленность и спокойствие на лице Максима и почти пожалел о том, что сейчас нарушит эту хрупкую идиллию. Но вопрос горел на языке.
— Я всё спросить тебя хотел... Про физика.
Максим замер на месте, будто в него ударили током. Лёгкая тревога мгновенно затмила беззаботность в его глазах. Он смотрел на остановившегося Даню, словно не расслышав его слов. Рука с почти пустым стаканом напитка бессильно опустилась вниз.
И тогда он резко, почти импульсивно, рванул вперёд, ускоряя шаг, всем видом демонстрируя своё категорическое нежелание говорить на эту тему.
Даня лишь разочарованно вздохнул, глядя ему вслед. Он медленно сложил руки в карманы своих штанов, чувствуя, как по спине пробежал холодок сожаления.
***
Придя к нужному, обшарпанному подъезду и поднявшись на пару этажей по скрипучей лестнице, Даня вдруг резко остановился и обернулся к Максиму.
— Жди здесь, — произнёс он с неожиданной строгостью в голосе, которая не допускала возражений.
Он полез в мелкий, особо не используемый карман своей сумки и вытащил небольшую связку потрёпанных ключей.
Даня вставил ключ в замочную скважину с особой осторожностью, будто боясь, что дверь может рассыпаться от одного неверного движения. Слабый, но пронзительный скрип ржавых петель раздался, когда он толкнул дверь и скрылся внутри, притворив её за собой, но не до конца.
Максим, не задавая лишних вопросов, послушно остался снаружи. Он переминался с ноги на ногу на холодной бетонной площадке, но любопытство пересиливало. Он чуть отклонился назад, пытаясь заглянуть в узкую щель между дверью и косяком.
Внутри квартира тонула в тусклом, сероватом полумраке. Свет с трудом пробивался сквозь пыльные шторы, окрашивая всё в унылые, выцветшие тона. Ремонта здесь не делали, похоже, десятилетиями. Воздух был спёртым и тяжёлым, пропитанным резким, горьковатым запахом перебродившего алкоголя и чего-то ещё — старой пыли, затхлости и безысходности.
Прямо на пороге, в прихожей, валялось несчётное количество пустых стеклянных бутылок — тёмно-зелёных, коричневых, прозрачных. Чёрт знает, что в них было раньше, но теперь они были лишь немыми свидетелями чьего-то падения.
Из глубины квартиры донёсся звук возни — глухой, невнятный. А потом вдруг раздался резкий, оглушительный удар, словно что-то тяжёлое рухнуло на пол.
Сердце Максима заколотилось с такой силой, что перехватило дыхание. На интуитивном уровне, не раздумывая, он резко распахнул дверь. Та с пронзительным скрежетом и сопротивлением подалась, и он ворвался в прихожую.
— Дань?.. — тревожно произнёс он, его голос прозвучал неестественно громко в гробовой тишине квартиры.
Носок его кроссовка задел пару бутылок, которые звякнули и покатились по линолеуму. Его взгляд, полный паники, метнулся по сторонам, выискивая в полумраке знакомый силуэт.
Пройдя немного по узкому, тёмному коридору, Максим увидел, как из одного из дверных проёмов показался Даня. Тот резким жестом велел ему вести себя тише, приложив указательный палец к сжатым губам. Вся его поза выражала явное возмущение, а нахмуренные брови задавали безмолвный, но совершенно отчётливый вопрос: «Ну и чего мы зашли, балда?»
Максим проигнорировал его хмурый вид и подошёл ближе. Его взгляд сразу упал на предмет в руках Дани — небольшой, потрёпанный семейный альбом в обложке из потертого дерматина, цвет которого уже сложно было определить.
А потом взгляд скользнул дальше, за спину Кашина, Максима застыл. Прямо на голом полу, вповалку, лежал тот самый человек с кладбища — отчим. Он беспробудно спал, его грудь тяжело вздымалась, а из горла вырывался хриплый, прерывистый храп. Это было единственное, что свидетельствовало о его... живости. Пока что.
Вся комната вокруг них была в хаосе: опрокинутый стул, осколки разбитой тарелки на линолеуме, пустая бутылка из-под чего-то крепкого, катившаяся у ног. И посреди этого разгрома стоял Даня с альбомом в руках.
Он резко засунул его в свою сумку, словно пытаясь спрятать не только его, но и все воспоминания, что он в себе нёс. Его пальцы с силой сомкнулись вокруг запястья Максима, и он почти потащил его к выходу, не глядя по сторонам.
— Пойдём, — прошипел он прямо в ухо Максиму, и его голос был низким, напряжённым, полным неотложности. — Нам тут делать нечего. В особенности тебе.
Максим и опомниться не успел, как они уже выскочили из того удушливого полумрака на свежий вечерний воздух. Даня ещё несколько метров вёл его почти на скорости, а потом его шаг наконец замедлился. Хватка смягчилась, из цепкого захвата превратившись просто в крепкое, почти что защитное держание за руку.
Максим не проронил ни слова. Он понимал. Слишком хорошо понимал. И давал ему пространство — молча переварить, осмыслить, загнать обратно в глубины все те мысли, что вырвались наружу при виде того, что когда-то было для Дани домом.
***
Уже в поезде, который должен был отбывать в 21:00
Они заняли свои места в почти пустом вагоне. За окном медленно гасла заря, окрашивая небо в сиреневые и глубокие синие тона. Огни города зажигались один за другим, словно рассыпанные бусины.
Даня молча сидел у окна, его профиль был резким и отстранённым на фоне мелькающих огней. Он не смотрел на Максима, его взгляд был устремлён в собственное отражение в тёмном стекле, в прошлое, которое они только что покинули.
Максим, не нарушая тишины, достал из пакета две банки с «Швепсом» — одну гранатовую, другую обычную. Без слов он поставил гранатовую перед Дaней. Лёгкий щелчок открываемой банки был единственным звуком, нарушавшим тишину. Даня медленно повернул голову, взгляд его смягчился. Он кивнул — коротко, почти невидимо — и взял банку из рук, делая жадный глоток.
— Тот альбом... Что в нём? — тихо, почти робко полюбопытствовал Максим, чуть склонив голову набок.
Ему правда было интересно, но ещё больше — понять, что творилось за непроницаемым выражением лица Дани.
В ответ прямо перед ним на столик с глухим стуком легла небольшая, но увесистая книга в потёртой обложке. Пыль с неё поднялась облачком в воздух.
— На, смотри, — спокойно, почти обезличенно бросил Даня, не глядя на него. Он сделал ещё один длинный глоток из банки, и снова отвернулся к окну, в котором уже отражались не огни города, а его собственное, уставшее лицо. — Это всё, что я мог забрать оттуда. Больше нечего было...
В его голосе не было ни злости, ни грусти — лишь плоская, выжженная пустота. Он сидел, отгороженный невидимой стеной, его плечи были напряжены, а пальцы слегка постукивали по холодной жестяной банке. Казань, эта поездка, встреча с отчимом — всё это будто вскрыло старую, плохо зажившую рану, и теперь он старался не чувствовать ничего, чтобы снова не утонуть в той боли. Он отгораживался даже от Максима, от его тихого участия, потому что любая эмоция сейчас была как соль на эту рану.