Давай расскажем.
Темнота. Густая, почти осязаемая, как чёрная вода, заполняющая каждый угол. Лишь бледный, больной свет уличного фонаря пробивался сквозь неплотно сдвинутые шторы, отбрасывая на стену дрожащие тени. Воздух стоял тяжёлый, спёртый — пахло пылью, ладаном, чем-то затхлым, как в запертой на годы комнате.
Рэй лежала на боку, скрючившись под одеялом, будто пыталась свернуться в клубок, стать меньше, исчезнуть. Её пальцы судорожно впивались в подушку, ноги были подтянуты к животу, как у раненого зверя. Губы слегка шевелились — беззвучный шёпот, обрывки слов, застрявших между сном и явью.
На стене тикали часы. Метроном. Раз-два, раз-два. Звук падал в тишину, как капли в пустую банку.
И тогда начался кошмар.
Дождь. Льёт как из ведра — тяжёлые, жирные капли хлещут по крыше машины, по стёклам, будто кто-то выливает на них вёдра воды. Лобовое стекло затянуто плёнкой мутного света фар, дворники скрипят, не успевая счищать потоки. В салоне пахнет сыростью, сигаретным дымом и чем-то кислым — потом, страхом, злостью.
Рэй сидит, вцепившись пальцами в сиденье. Ногти впиваются в ткань, будто она вот-вот сорвётся в пропасть. Грудь вздымается часто-часто, сердце колотится где-то в горле.
— Ты вообще слышишь меня, блять?!* — её голос рвётся, как проволока, резкий, надтреснутый.
Глеб молчит. Его пальцы сжимают руль так, что кости белеют под кожей. Челюсть напряжена, скула резко выпирает, глаза прикованы к дороге, но взгляд... пустой. Будто он уже не здесь.
— Глеб! — она бьёт ладонью по приборной панели. — Тупой уёбок, ответь мне!
Он резко дёргает головой, губы растягиваются в оскале.
— Заткнись! Надоело! Каждый раз одно и то же!
— А что, мне должно быть похуй?! — её голос взвивается до визга. —Ты опять всё проёбал, как последний лузер!
Глеб внезапно бьёт кулаком по рулю. Резкий гудок режет воздух.
— ХВАТИТ!
Машину дёргает в сторону, шины визжат на мокром асфальте. Рэй хватается за ручку двери, тело инстинктивно подаётся назад.
— Ты совсем ебнулась?! Хочешь нас в кювет вынести?!
— Да пошёл ты! Останови машину, я выйду!— она тянется к ручнику, пальцы дрожат.
— НЕ ТРОГАЙ! — он бьёт её по руке, резко, грубо.
В этот момент — свет.
Ослепляющий.
Из-за поворота вылетает фура, её фары — два белых солнца, заполняющих весь мир.
— ГЛЕБ!
Её крик сливается с визгом тормозов.
Удар.
Стекло взрывается осколками, они летят в лицо, как дождь из лезвий. Тело дёргается вперёд, ремень впивается в грудь, выжимая воздух из лёгких. Голова бьётся о подушку безопасности — тупой, оглушающий удар. В ушах звон, как после взрыва.
Она медленно, через боль, поворачивает голову.
Глеб...
Он лежит на руле. Кровь. Её слишком много. Алая, тёплая, она стекает по его лицу, капает на рубашку, смешивается с дождём, заливающим салон. Его пальцы ещё сжимают руль, но уже слабо, будто он пытается удержать что-то, что ускользает.
— Глеб... — её голос хриплый, чуть больше шёпота.
Он поднимает голову. Его глаза... пустые. Губы шевелятся.
— Это... твоя... вина...
Кровь пузырится у него на губах.
Снаружи крики. Гул сирен. Кто-то бьёт в стекло, тянет дверь. Но всё это — как сквозь толщу воды. Глухо. Далеко.
Рэй дёргается, резко садясь на кровати. Сердце колотится так, будто хочет вырваться из груди. Лёгкие горят, дыхание сбитое, прерывистое. В глазах мелькают остатки сна — вспышки света, осколки, кровь.
— Рэй... Рэй, очнись...
Тёплая рука на её плече. Крепкие пальцы слегка сжимают кожу. Она оборачивается, резко, будто ожидая увидеть окровавленное лицо.
Но это Глеб.
Настоящий. Живой.
Его глаза широкие, тёмные, полные тревоги. Брови сведены, губы плотно сжаты. Он сидит на краю кровати, его тело напряжено, будто готово в любой момент схватить её, удержать.
— Ты опять кричала во сне... — его голос тихий, хрипловатый от недавнего пробуждения.
Она не может говорить. В горле ком, губы дрожат. Она тянется к нему, пальцы впиваются в его футболку, как будто проверяя — реальный ли он.
— Я... — голос срывается. — Нам... нужно поговорить.
Глеб замирает. Его взгляд становится тяжелее, темнее. Он медленно выдыхает, затем кивает.
— Давай.
И в этот момент она понимает — этот кошмар не закончится. Пока не будет слишком поздно.
Комната всё ещё тонет в полумраке, но теперь свет фонаря кажется чуть ярче – не потому что изменилось освещение, а потому что Глеб здесь, рядом, и его присутствие словно разгоняет тьму. Его дыхание, тёплое и ровное, его запах – смесь мыла, кожи и чего-то неуловимо мужского – делают пространство вокруг менее враждебным.
Рэй сидит, подтянув колени к груди, обхватив их руками так крепко, что пальцы белеют от напряжения. Ногти слегка впиваются в кожу – маленькие полумесяцы боли, якоря, привязывающие её к реальности. Она чувствует, как дрожь пробегает по её спине, как сердце колотится где-то в горле, тяжёлое и частое, как крылья пойманной птицы.
Глеб сидит напротив, его поза расслаблена, но в глазах – напряжённое внимание. Он слегка наклонился вперёд, локти на коленях, пальцы сплетены. Его взгляд неотрывно следует за каждым её движением, за каждой тенью, пробегающей по её лицу.
– Я не хочу, чтобы ты пропадал, – её голос звучит тихо, но каждое слово отчётливое, будто вырезанное ножом.
Он делает глубокий вдох, его грудь поднимается, затем медленно опускается.
– Я не пропадаю, – начинает он, но она резко поднимает руку, останавливая его. Её пальцы дрожат в воздухе, как листья на ветру.
– Не ври.
Тишина повисает между ними, густая и тяжёлая.
Глеб вздыхает, проводит ладонью по лицу, и она замечает, как устало тени легли под его глазами, как напряглись мышцы челюсти.
– Ладно. Бывает. Работа.
– Какая, нахрен, работа?! – её голос дрожит, но она не кричит. Говорит сквозь зубы, сдавленно, будто сдерживая что-то огромное и страшное внутри. — Ты исчезаешь на сутки. Не берёшь трубку. Возвращаешься – от тебя пахнет порохом и чужим потом, ты снова избит. И каждый раз... каждый раз я думаю: а вдруг в этот раз тебя привезут в мешке?
Глеб напрягается. Его пальцы сжимаются в кулаки, костяшки белеют, но он не огрызается. Вместо этого он медленно разжимает руки, кладёт их на колени ладонями вверх – жест открытости, уязвимости.
– Я не могу просто взять и сказать тебе всё. Есть вещи...
– Я знаю, какие «вещи»! – она резко встаёт, начинает метаться по комнате, её босые ступни шлёпают по холодному полу. — Ты думаешь, я слепая? Что я не вижу шрамов, не слышу, как ты во сне скрипишь зубами? Ты играешь в опасные игры, Глеб. И однажды...
Голос срывается. Она закусывает губу до боли, резко поворачивается к окну, чтобы он не увидел, как у неё дрожит подбородок, как слёзы – предательские, горячие – наворачиваются на глаза.
– Однажды ты не вернёшься. И я даже тела не найду.
Тишина снова натягивается между ними, как струна перед разрывом.
Глеб встаёт, медленно, осторожно, как будто подходит к раненому зверю. Его шаги почти неслышны на полу. Он подходит к ней сзади, его руки – тёплые, твёрдые, знакомые – осторожно ложатся на её плечи.
– Рэй... – его голос низкий, хрипловатый, полный чего-то такого, что заставляет её сердце сжаться.
– Нет! – она дёргается, пытаясь вырваться, но он не отпускает. Вместо этого его руки скользят вниз, обвивают её талию, притягивают к себе. Его грудь тёплая и твёрдая у неё за спиной, его дыхание горячим шепотом касается её шеи. — Ты не понимаешь? Я не могу так! Каждый раз, когда ты уходишь – я с ума схожу. Каждый звонок с незнакомого номера – у меня сердце останавливается. Я вижу тебя во сне мёртвым, Глеб. Понимаешь? МЁРТВЫМ.
Её голос трескается, превращается в шёпот. Слёзы – горячие, злые, давно копившиеся – катятся по щекам. Она ненавидит это. Ненавидит свою слабость, эту дрожь в руках, это комок в горле.
Глеб молчит. Потом резко разворачивает её к себе, притягивает так крепко, что рёбра ноют, а дыхание перехватывает. Одной рукой он прижимает её к себе, другой гладит её волосы – медленно, нежно, как будто боится, что она рассыплется у него в руках.
– Я не умру, – он говорит это прямо в её волосы, его губы касаются её макушки.
– Ты не Бог, – она бьёт его кулаком в грудь, но без силы, больше для вида. — Ты не бессмертный, придурок.
– Знаю. Но я обещаю – буду осторожнее.
Он отстраняется ровно настолько, чтобы посмотреть ей в глаза. Его ладонь поднимается, большим пальцем он осторожно стирает её слёзы, проводит по мокрой щеке.
– Обещаешь? – она смотрит ему в глаза, ищет ложь, ищет хоть малейшую тень сомнения.
– Обещаю.
Он наклоняется, его губы касаются её лба – лёгкое, почти невесомое прикосновение. Потом переносицы. Потом – уголка губ, солёных от слёз.
И она хочет верить.
Но в глубине души знает – кошмары не уйдут.
Потому что мир, в котором они живут, не прощает слабости.
И однажды этот мир может забрать его навсегда.
***
Комната была погружена в полумрак, только тусклый свет ночника отбрасывал дрожащие тени на стены. Влада лежала на коленях у Глеба, её тело было напряжено, как струна, каждый мускул дрожал от сдерживаемых эмоций. Она вцепилась пальцами в его шорты, словно боялась, что если разожмёт руки – он исчезнет. Губы её были плотно сжаты, веки опущены, но слёзы всё равно просачивались сквозь ресницы, оставляя мокрые следы на его коленях.
Глеб молча гладил её волосы, его пальцы медленно скользили по светлым прядям, застревая в узлах. Он чувствовал, как она дрожит, как её дыхание сбивается, когда она пытается не всхлипнуть.
— Влад... — его голос был тихим, хрипловатым от сдерживаемых эмоций.
Она лишь сильнее вжалась в него, словно пытаясь стать меньше, спрятаться.
— Я не уйду. — он наклонился ниже, его губы почти коснулись её уха. — Никуда. Даже если всё пиздец, даже если нас раскидает по разным концам земли – я найду тебя. Даже если придётся переступить черту, даже если окажемся на том свете – я останусь рядом. Поняла?
Его слова были шёпотом, но таким твёрдым, что Влада наконец подняла на него глаза. Они были красными от слёз, полными страха и чего-то ещё – надежды, может быть.
— Обещаешь? — её голос дрогнул, звучал так хрупко, что у Глеба сжалось сердце.
— Клянусь.
Он наклонился, прижал лоб к её лбу, закрыл глаза. Их дыхание смешалось – неровное, прерывистое её и глубокое, чуть дрожащее его.
И тут дверь распахнулась.
Саша.
Он стоял на пороге, его лицо было искажено смесью ярости и боли. Кулаки сжаты, взгляд горящий.
— Хватит. — его голос звучал резко, как удар хлыста. — Хватит это терпеть.
Глеб не отстранился, лишь медленно поднял на него взгляд.
— Саш... — начала Влада, но он резко перебил её:
— Нет! Я больше не могу смотреть, как ты страдаешь! — он шагнул вперёд, его голос дрожал. — Как ты плачешь по ночам, как боишься, что он не вернётся! Глеб, ты вообще понимаешь, что с ней делаешь?!
Глеб медленно выпрямился, но рука его так и осталась на Владе, пальцы вцепились в её плечо, будто он боялся, что Саша попытается её отнять.
— Понимаю. — его голос был низким, но в нём не было злости. — И если бы мог – изменил бы всё. Но так не работает.
— Блядь! — Саша ударил кулаком в стену, его дыхание стало частым, неровным. — Ты её гробишь! Она не спит, не ест, она сходит с ума! И всё из-за твоих ебнутых «дел»!
Влада попыталась встать, но Глеб мягко, но твёрдо удержал её.
— Саш, остановись... — её голос был шёпотом.
— Нет! — Саша провёл рукой по лицу, смахивая предательскую влагу. — Я не могу больше молчать. Глеб, если ты её действительно любишь – либо бросаешь эту хуйню, либо...
— Либо что? — Глеб поднялся, но не для угрозы – он стоял прямо, его глаза горели. — Ты думаешь, я не знаю? Что я не вижу, как она мучается?
Он сделал шаг к Саше, но не агрессивно – скорее, отчаянно.
— Я каждый раз, уходя, боюсь, что это последний раз. Что не увижу её. И это хуже любой пули.
Саша замер. Его губы дрогнули.
Глеб повернулся к Владе. Она сидела, поджав губы, слёзы снова текли по её лицу.
— Влада. — он опустился перед ней на колени, взял её лицо в ладони. — Ты – самое важное, что у меня есть. И я...
Его голос прервался. Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох.
— Я не умею красиво говорить. Но если мне суждено сдохнуть – последнее, что я увижу, будет твоё лицо. Последнее, что услышу – твой голос. И даже после – я останусь. Потому что без тебя мне нет места нигде.
Влада вскрикнула, бросилась к нему. Он поймал её, прижал к себе так сильно, будто пытался вдавить в собственное тело. Его пальцы впились в её спину, губы прижались к её виску.
— Я люблю тебя, блять. Только тебя.
Саша стоял, наблюдая за ними. Его лицо смягчилось. Он медленно подошёл, опустился рядом, обнял обоих.
— Идиоты... — его голос дрожал. — Просто... будьте осторожнее, ладно?
Глеб кивнул, не отпуская Владу. Она прижалась к нему, её слёзы текли по его шее.
И в этой комнате, среди боли, страха и любви, они наконец нашли что-то, ради чего стоит бороться.
Даже если мир против.
Даже если завтра – война.