Связанные ложью

                                Алессио

В доме было слишком тихо.
И эта тишина не была приятной. Не похожей на покой. Она была глухой, удушающей, как эхо, которое, пропев, исчезло, оставляя после себя только тень. Тишина в нашем доме — вещь аномальная. Здесь всегда шаги, тепло, разговоры.

А сейчас — ничего.

Пространство будто придавило на меня сверху. Гостиная вдруг стала слишком широкой, слишком пустой. Я сидел, как всегда, боком на диване, спиной упершись в подлокотник: одна нога на полу, вторая — поджата под себя. Пальцы касались кожи на шее. Почти бессознательно.

Массимо ушел без лишних слов. Он всегда так. Как отрезал. Невио сказал что-то вроде: «Не загнись здесь» и, бросив напоследок свой раздражающий взгляд, исчез.

Хорошо, что он исчез.
Если бы остался — я бы все равно молчал.

Тишина невыносима не потому, что пугает. А потому что она оставляет тебя наедине с самим собой. Я, в свою очередь, — не всегда тот человек, с которым хочется быть наедине.

Я схватил телефон, как будто тот мог дать хоть какую-то точку фиксации.
Хоть один сигнал того, что где-то там все еще есть движение, игра, шум — жизнь.

На экране — ничего нового.
Кроме одного имени.

Изабелла Витиелло.

Я до сих пор не понял, зачем она играла со мной.
Просто из вежливости?
В силу иронии?
Будучи спровоцированной?

Никто не играет в шахматы в полночь с чужим парнем просто так.
Тем более, с таким, как я.

Я не знал ее.
Но хотел знать.
Не из любопытства, а потому что это могло пригодиться.

Я снова открыл программу. Она была онлайн.
И я написал:

«Хочешь сыграть еще одну партию?»
«Но с новыми правилами.»

Пауза.

Она не отвечала несколько минут. Я не сводил глаз с экрана, пока пальцы свободно скользили по нему, настраивая новую игру.

«Играем на ответы. Проигравший говорит один факт о себе.»
«Без исключений.»

Еще минута.

Наконец-то:

«Это что-то новое.»
«Я должна согласиться просто так?»

Я усмехнулся краешком рта.

«Ты уже согласилась, открыв игру.»

И она приняла приглашение.
Мне было все равно, выиграю я или нет.
Все это — просто инструмент.
Шахматная доска между нами — лишь способ завязать нить.

Но когда я посмотрел на ход, который она сделала вторым, приостановился.

Она не просто ответила.
Она подумала.

Она знала, что делает.
Это не было случайностью.

И впервые за вечер я откинулся назад, сложив руки за головой. Воздух в комнате был тяжелым, и даже тишина уже начинала давить.

Я позволил ей вести игру — посмотреть, насколько далеко она сможет зайти.

И она вела. Вела уверенно.

Когда через двадцать минут я наконец признал поражение, я сделал это без эмоций.

Но что-то внутри всколыхнулось.

Я не привык проигрывать. Тем более — девушкам, которые не прячут глаза, а наоборот — смотрят в упор.

«Один факт. Я всегда прихожу на встречи раньше.»

«Пунктуальность — неожиданно.»

«Это правило. А правила спасают жизни.»

И тут дверь гостиной распахнулась с глухим грохотом.

— Алееееессиоооо!

Катерина влетела, как ураган, прижимая к груди своего плюшевого осла. Она была босиком, в яркой футболке и с растрепанными волосами. Глаза светились.

— Мама говорит, что ты мне должен одну сказку, потому что вчерашняя была слишком короткой!

Я бросил взгляд на телефон. Окно чата с Изабеллой оставалось открытым. Потом на нее — на Катерину.

— А если я расскажу две сегодня?

— И молочко! — добавляет, подскакивая.

— И молочко.

Она улыбается так искренне, что невозможно не улыбнуться в ответ. Подбегает и заползает на диван, залезая с ногами, как всегда. Плюшевый ослик падает мне на грудь.

А в голове все еще звучит партия. И ход, который она сделала. И то, что она выиграла.

Катерина прижалась ко мне еще ближе. Маленькие пальчики сжали край моей футболки, будто это могло удержать ее в мире сновидений, а меня — рядом.

Я сидел полулежа на диване, и она уже начала клониться в сон — то немного откидывала голову назад, то снова зарывалась носом мне в грудь.
Меня это не смущало.
Наоборот.
Это была одна из немногих вещей в этом доме, в моей жизни, которая не требовала от меня ничего, кроме того, чтобы быть.
Просто сидеть.
Дышать.
Греть ее своим телом.

Телефон, лежавший рядом, мигнул экраном. Я потянулся к нему медленно, чтобы не потревожить крошечное тельце рядом с собой.

Одно сообщение — в диалоге.
Она снова не написала ничего существенного: просто те свои сдержанные фразы, которые можно толковать как угодно и которые ни к чему не обязывают.

А я не собирался вкладывать туда значения. Мне не нужны были они.

«Ты проиграла прошлую партию», — набрал я медленно, осторожно, одной рукой.
«Теперь твоя очередь. Один факт.»

Я ничего не чувствовал. Не вкладывал в эти слова никакого подтекста. Просто очередной ход в игре, которая мне была интересна лишь с позиции контроля.
Она — не более, чем фигура на доске.
Та, которая двигается красиво, молча, с гордостью.

Катерина немного пошевелилась, и я положил ладонь ей на спинку — успокаивающе, будто напомнил ей, что я здесь, рядом. Она затихла.
Мое сердце — нет.
Нет, оно не билось быстрее.
Не безумствовало от близости, от напряжения, от невысказанного желания.
Оно просто... было.
Беззвучное.
Пустое.
Механическое.
Как будто давно перестало принадлежать мне.

Я не знаю, кем я должен был быть для этой семьи.
Приемный сын.
Найденыш.
Малыш со свалки, которого подобрали не потому, что он был особенным, а потому что кто-то не смог пройти мимо.

Я вырос в любви, да.
Меня кормили, одевали, научили драться, думать, считать и молчать.
Меня любят.
Но я никогда не верил, что этого достаточно.
Никогда не чувствовал, что я — часть.
Кровь не стирается.
И когда ее нет — ее... просто нет.
Я не Фальконе.
Я просто Алессио.
Фамилия, которую дали, а не которая была рождена со мной.

Катерина опять что-то пробормотала. Ее голос был глухим, сонным.

— Лессио... — она глотнула воздуха... — Когда будет сказочка?

Я осторожно провел пальцами по ее волосам, спутывая чуть теплые пряди.
Моя рука непроизвольно поднялась, а в голове все еще крутились мысли об Изабелле. Но когда я повернулся, увидел ее: маленькая, серые глаза, волосы как черный шелк, а ее голос едва заполнял комнату.

— Скоро, — ответил я. — Только давай пойдем в комнату.

Пока я шел в детскую, она забросала меня своими вопросами: «А почему нельзя есть все, что хочешь?», «А сколько времени ты будешь меня держать?», «А почему нельзя делать так?»...
И все это звучало так громко по сравнению с тишиной в моей голове. Все эти вопросы, беспечные и бессмысленные для меня сейчас, но они звучат... они звучат как напоминание о том, что есть нечто большее, чем борьба за контроль, за власть, за каждый шаг в этом мире, где эмоции — это слабость.

Я сел на кровать Кейти, положил ее рядом с собой, и начал придумывать сказку. Я не переживал о том, что скажу. Это была простота, детская наивность, которая затягивала меня, словно водоворот.

Моя рука мягко скользила по ее волосам, и я, не понимая почему, чувствовал, как она постепенно успокаивается.

— Еще одну, — повторила Катерина снова, — О ком? О добрых принцессах? Или о драконах?

Я улыбнулся и взял ее маленькие ручки в свои. Спрятать пустоту и безжизненность, выдавив из себя нежность на такое малое действие? Сделано.

— О принцессах, — сказал я. — Но они не всегда добрые. Иногда даже они могут быть жестокими.

Катерина засмеялась, рассказывая, что принцессы должны всегда быть добрыми. В ее мире это было настолько естественно. Но для меня... я не был уверен, что даже смогу ее понять в таком контексте.
Как можно быть добрым в мире, где все друг друга обманывают; где каждый шаг, каждое движение имеет свою цель, и все мы с самого начала играем роль?

Я замолчал. Сказка, которую я придумывал, становилась неинтересной для меня. Она не имела смысла, ведь я не был в состоянии поверить во что-то такое простое. Такое... настоящее. Все эти принцессы и драконы были просто пустыми словами.

Катерина начала зевать, заслонив рот маленькой рукой.

— Ты уснешь скоро, — прошептал я и на мгновение взглянул на ее лицо, которое было спокойным, открытым и абсолютно лишенным забот.

Я погладил ее по голове еще раз и, когда начал тихо вставать, понял, что она уже спит. Я остался. В комнате, где пахло шампунем для детей, ночью и домашним теплом.

И я снова думал: неужели это все — мне?
И почему, даже держа на груди самое теплое в мире создание, я не чувствую, что имею право на это?

Катерина спала. Она вздохнула во сне так искренне, так по-детски, будто этот мир не мог сделать ей больно.
Я бы этого не допустил.
Никто из нас не допустил бы.

Я задержался у двери, провел пальцами по дверной раме.
Потом ушел — медленно, тихо, словно крадущийся воришка. Хотя в этом доме не было от чего красться.
Все уже было моим.
И в то же время — ничего не было настоящим.

Сообщение пришло почти беззвучно.
Я читаю слова на экране и не чувствую ничего.
Только смотрю и разбираю.
Как лаборант на препарировании.

«Я боюсь темноты, когда она слишком тихая. Когда кажется, что кто-то рядом, но молчит.»

Слова выглядят искренними.
Но искренность — самая удобная маска. Она не украшает человека, она обнажает его.
Дает мне ключи.

Темнота — это не об отсутствии света.
Это об ожидании.
Напряженное, гнетущее, как перед выстрелом, когда не знаешь, с какого угла прилетит.
Ее пугает не действие.
Ее пугает момент между — пауза, в которой мозг дорисовывает монстров.

Страх тишины.
Страх присутствия, которого не видишь.
Это не просто страх.
Это трещина.

Я медленно кладу телефон в карман.

У меня есть семья. Люди, которые меня любят. Я чувствую это — по тому, как мама прикасается к моему лицу, как Невио хмурится, когда я молчу, как Массимо подбрасывает кузин в воздух, чтобы они смеялись. Они мне верят.

Но я не их. Не настоящий.
Я — случайность.
Символ их доброты, а не представитель крови.
Они могут любить. Но глубоко внутри я не верю, что заслужил это.

Я помню, как держал пистолет в пятнадцать лет; как ломал пальцы предателям; как смотрел на кровь, капающую с чужой плоти, и не чувствовал ничего, кроме... тишины.

Такой же, какой боится Изабелла.
Может, она боится таких, как я.
Интересно.
Ее страх — мой дом.
Ее пауза — мое пространство.

Я снова беру телефон.
Не для того, чтобы ответить. Просто смотрю. Как будто изучаю карту.

Здесь — ее слабость.
Здесь — ее тень.
Если мне понадобится, я придавлю.
Если ее семья пойдет против нас — я напомню, что Изабелла, сама не заметив, если и не открыла двери — дала ключи от замков на них.

Мы с ней играем в шахматы.
Но я не соперник.
Я — доска.
Я — руки, которые двигают фигуры.

Ей кажется, что она держится ровно, что не проиграет.
Но она уже поставила себя в позицию, где можно сделать мат.

Я знаю, куда давить. Куда вести.

Но в то же время... я чувствую какую-то странную пустоту после ее слов. Не потому, что они задели. Нет. Просто потому что даже честный ответ не оставляет во мне ничего.

Я хотел, чтобы это было важно.
Хоть немного.
Но нет.
Ничего.

Возможно, я уже испорчен настолько, что даже искренние слова для меня — просто инструмент.