Спасенный
Сынок, я зачем тебя позвал. Я стар и скоро умру. Не перебивай отца, я знаю, что говорю. Я столько раз видел смерть, сколько хотел бы видеть миллионов на своем счету. Я могу распознать смерть и я ее не боюсь. Я боюсь того, что не успею рассказать тебе эту историю
Я бы может и не решился. Но раз уж об этом Голливуд снял кино, то, думаю, можно. Да, да, мать его, кино! С меня брали подписку под такой страшной бумагой, что клянусь, я чуть не обосрался. Сейчас я бы точно обосрался. В этом проклятом доме престарелых каждый второй ходит в подгузниках, и я тоже. Но я не о том. Так вот – бумага, да.
Мы одну подписывали до, а потом еще одну после. И поверь мне – от обеих пахло расстрелом и электрическим стулом. И это в лучшем случае. А теперь про это смотрят кино! Смотрят и жрут поп-корн. Или не смотрят и тискают девок. Поэтому я решил все рассказать. В этот долбанном фильме ни слова правды. Какой фильм? Ну ты же меня возил. В прошлом году, когда твоего старика еще отпускали в увольнительную на берег с этой баржи прокаженных. «Филадельфийский эксперимент». Что? Конечно участвовал, я же об этом и толкую. Нет, ты не записывай. Ты запоминай. У тебя же есть память? Или в твоем университете учили только деньги считать?
Не знаю, как там на «Элдридже» было, а к нам под это дело на борт прислали двух яйцеголовых. Нормальные парни оказались. Но в очках, да. Один потом признался мне, что очки с простыми стеклами. Для важности носили, да. Ну это мне понятно. Я был самым молодым офицером на этой чертовой субмарине. Мне диплом в зубы сунули только из-за войны. Так бы еще год учился. Я как попал на флот, сразу начал отпускать усы и бороду. Я знаю, черт возьми, что сто раз это рассказывал. Ты спешишь? Ты приезжаешь три раза в год к своему старику и может быть видишь его в последний раз и куда-то спешишь? Старик хочет рассказать тебе то, что никто не знает, насрать на свою подпись под бумагами с вашингтонской индейкой, а тебе уже скучно? Что? Я не буду волноваться, если ты не будешь меня волновать и перестанешь ерзать на этом стуле.
Это был сорок третий год. Мы ходили в походы в том году уже пять раз. И это не считая дежурств. Когда нам сказали, что «Морского волка» выбрали для эксперимента, мы радовались. Ого-го как радовались, да. Ты думаешь все были героями, как в кино? Мы хотели жить. На войне если бомбы не падают – это отдых. Учебные атаки, экспериментальные приборы – что угодно, лишь бы тебя каждую минуту не хотели убить. Да. Так вот эти яйцеголовые, – одного звали мистер Оксфорд, другого мистер Челси. Конечно ненастоящие. Кто бы нам сказал настоящие? Они выгрузили все торпеды и забили своей аппаратурой торпедный отсек.
Неделю мы плавали туда-сюда вдоль берега – под водой и над водой. А потом наступило 23 октября. Я запомнил, да. Мне было нечего делать и я торчал на центральном посту. Мы учебно атаковали этот самый «Элдридж». Кэп пялился в перископ, мистер Оксфорд торчал в торпедном отсеке, мистер Челси стоял рядом с Нельсоном – нашим одноглазым штурманом и шепотом давал ему указания. А потом что-то произошло. Кэп рассказывал, что «Элдридж» просто пропал. Совсем пропал. Не было никакого сияния – ни синего, ни зеленого. А еще исчез Норфолк.
Наш кэп был настоящей старой солью. Ему уже стукнуло двадцать семь. Для подводника на войне – это солидный возраст.
Так вот, наш кэп. Он не начал дергаться и вибрировать. Разве что стал еще злее. Мы всплыли и осмотрелись. Я тогда сам на мостик поднялся. Берег есть, но точно не Норфолк. Вообще города нет. Песок, зелень, жара. И день. Понимаешь какое дело – мы утром начали всю эту петрушку. Часов в девять. И октябрь. А тут солнце в зените. И жара, какой я и летом не видел.
Само собой кэп и Нельсон взяли яйцеголовых в оборот. Аж жалко их стало. И так их и этак прессуют. У них, хоть и очкарики, кишка не слабая оказалась. Отнекивались, пока наши пираты не сказали, что сейчас их по доске в море прогуляться заставят. Вывели на палубу, кэп свой кольт из кобуры вытащил. И морду такую свирепую скорчил – жуть. Ну они про военную тайну и забыли. Начали что-то про электромагнитное излучение бормотать, про искривление пространства. Всё мол, задумывалось так, чтобы «Элдридж» нас радаром или сонаром засечь не мог. А они, на эсминце, в смысле, должны были нам помехи ставить, чтобы мы их не видели. А что и почему в итоге получилось – они не в курсе.
Кэп успокоился, вернул очкариков в их логово, с приборами разбираться – сгорело у них там что-то, всех внутрь загнал и до ночи на перископную нырнул – от греха. Пока суть да дело пытались по радио с командованием связаться. Какой там – в эфире тишина. Вообще никаких сигналов. Ни военных, ни гражданских. Как будто не было никакого Маркони на свете.
Как стемнело – опять мы всплыли. Кэп с Нельсоном взялись определять местоположение – по приборам и по звездам. Двигатель заглушили, болтаемся в море. Смотрю шушукаются наши навигаторы между собой и все три глаза на двоих у них, что твои иллюминаторы. Ну я подхожу, колитесь, мол, что случилось. Они покривились, а все ж таки я офицер. Ну говорят они, хочешь верь, хочешь не верь, а только тут ни Норфолком, ни Чесапикским заливом ни даже Атлантикой даже не пахнет. По всему выходит, мы в Персидском заливе, или что-то вроде того.
Понимаешь, да? Такая вот чума на нашу голову. Я себя за бороду подергал, покивал и думаю – какой-то у нас Уэллс получается. Закинуть субмарину в полторы тыщи тонн на такое расстояние – это, как я понимал себе – открытие века. Веришь – при всем при этом положении я уже мечтать начал, как наши мистер Оксфорд и мистер Челси таким образом по бомбе – одну Адольфу, другую Тодзио – отправят. В подарочек. Да.
Короче – остаток ночи мы на дне полежали – подальше от проблем, а, утром кэп подвсплыть решил. Вдруг какие союзники обнаружатся? Нет. Вообще ни одного парохода. Только деревянные корыта под парусами. Мы, чтоб им на глаза не показываться, так на перископной глубине и болтались. К счастью, начало штормить. Парусники попрятались, а мы смогли нормально вынырнуть. Покурить, подышать. Нам этот шторм ерунда – и в худшем оказывались. Ты слушай, слушай. Сейчас самое интересное будет.
Стоим мы на мостике, курим. Вдруг смотрим – человек в море болтается. Метрах в пятидесяти от нас. Видать с одного из этих корыт под парусами выпал. И ясно мы понимаем, что сейчас ко дну пойдет – руками еле шевелит – насмотрелся я на тонущих, знаю о чем говорю. Ну наш кэп тут же «Вперед!» скомандовал. Секретность секретностью, но человек за бортом – это святое. Мы бы и джапа выловили, не то что мирного туземца.
Что я тебе скажу. Нестарый дядька в каком-то балахоне – типа плаща с поясом. Косматый. Горбоносый. Уже без сознания. Воды чутка нахлебался, но живой и дышит. Затащили мы его в медпункт и задраили там. Мало ли какую местную гадость от него можно подцепить, сам понимаешь. Ну и вообще – нечего дикарю бегать по боевому кораблю.
Часа через два прибегает часовой – проснулся наш спасенный. Подхожу я к двери и останавливаюсь, как вкопанный. Утопленник наш молится. На иврите! Можешь представить себе? Ты знаешь, я до войны был атеистом. Вот как раз из-за хедера, куда меня заставлял ходить твой дедушка Давид. У нас был настоящий американский хедер – просторный, светлый и учеников не наказывали канчиком, но я не отличался прилежанием и часто получал подзатыльники от меламеда. Как же я его тогда ненавидел! Но в тот день, стоя у двери медпункта, я был благодарен ребе Вальцману. Я слышал молитвы стоявшего на коленях человека, с засохшими водорослями в спутанных волосах и сердце мое бешено колотилось.
Благодаря молившемуся в моем медпункте человеку я сразу все понял. Мне сначала не поверили. Но наши яйцеголовые почухали в затылках, написали десяток формул в своих блокнотах и объявили, что мои слова все объясняют и теперь они знают, как настраивать свою аппаратуру.
На все про все у них ушли еще сутки и мы вернулись домой. Правда оказались, почему-то, в порту Балтимора.
Но перед возвращением я дождался, пока наш гость, утомившись от бесконечных молитв и причитаний, уснет и отправил его в простейший эфирный наркоз. Глубоко усыплять я его боялся и оказавшись на свежем воздухе он немного пришел в себя, время от времени скользя мутными глазами по рубке, корпусу и нашей эмблеме – косатке с торпедами в ластах.
Надувной моторке хватило часа, чтобы отвезти его к берегу и вернуться. Матросы вынесли гостя подальше от береговой линии – на траву под деревьями – на всякий случай, мало ли когда он очнется.
Само собой мы написали тонну рапортов, ответили на сто тысяч вопросов на тысяче допросов и обследований. А потом подписали очередную страшную бумагу и отправились дальше воевать. А ты как думал? Опытных подводников не хватало. Правда «Морского волка» нам не вернули. И яйцеголовых наших мы больше не встречали. Но, судя по тому, что я за свою жизнь прочитал – они со своими приятелями много где еще побывали. Ах да, ты же понял как звали того бедолагу, которого мы выловили из воды? Как он себя называл в молитвах? Не понял? Ну, надеюсь, у себя на работе ты не такой тугодум. Его звали Иона...
Иллюстрация: Лукас Кранах и его мастерская – Иона и кит