Алый свет Вегаса.

Я посмотрела на Одри — её перекошенное от страха лицо, пальцы, впившиеся мне в руку. Затем перевела взгляд на Вайша. Его неподвижную фигуру, холодные глаза, устремлённые на меня. В груди всё сжалось в тугой, болезненный комок. Адреналин, горький и острый, ударил в голову. Я вдохнула полной грудью и выкрикнула в наступившую тишину, бросив вызов:

— Если нужно — сам подойди!

И он пошёл. Не быстро. Не угрожающе. Медленно, неспешно, словно у него была вся вечность. Он остановился перед нами, смотря свысока.

— Я подошёл, — сказал он, и его голос был плоским, без эмоций.

— Круто, классно, — прошипела я, пытаясь скрыть дрожь в голосе за шипением. — Но, к счастью! Я с тобой никуда не пойду. Понятно?!

Я резко схватила Одри за руку и повела её вниз по лестнице, пытаясь обойти его.

— Никогда! Слышите?! Ты и Лео! Никогда. Хватит. Вы не подойдёте больше к нам. Хрен вам. Мне плевать!

Я потащила Одри за собой, но Лео сделал быстрый шаг вперёд, перекрывая путь. Он протянул руку, не чтобы схватить, а как бы останавливая. Одри завизжала — пронзительно, по-звериному, и дёрнулась назад так резко, что чуть не упала. Она отшатнулась от него, как от огня, её глаза были полны чистого, неконтролируемого ужаса.

Лео замер. Его улыбка окончательно исчезла. На его лице промелькнуло что-то похожее на растерянность, даже на боль.

— Розочка... — начал он, и его голос, обычно такой уверенный и насмешливый, дрогнул.

— Нет! — её крик был полон отчаяния и отвращения. — Нет! Не подходи ко мне! Не трогай меня!

Я закрыла собой Одри, встав между ней и Лео. Моё сердце бешено колотилось, но я смотрела ему прямо в глаза.

— Нет, — сказала я твёрдо, хотя внутри всё дрожало.

Лео замер, его рука опустилась. Он отступил на шаг, и в его глазах читалась неподдельная растерянность, смешанная с чем-то тёмным и обидным.

Я, не отпуская Одри, повела её дальше, к выходу с территории университета. На этот раз они не пытались остановить. Мы прошли мимо них, и я чувствовала их взгляды на своей спине — тяжёлые, колющие.

— Хлоя, — раздался голос Вайша. Он звучал тихо, но с ледяной, неоспоримой уверенностью. — Я приеду.

Как отрезал. Без эмоций. Просто сказал то, что неизбежно.

Я не обернулась. Не ответила. Я лишь крепче сжала руку Одри и почти побежала к дороге, подняв руку. К нашему счастью, мимо как раз ехало такси. Я резко открыла дверь, втолкнула Одри внутрь и плюхнулась рядом.

— Просто езжай, — выдохнула я водителю, и машина тронулась, увозя нас от кошмара, который пообещал нагнать нас снова. Очень скоро.

— Хлоя, он приедет ко мне... Приедет... — Одри не плакала. Она просто сидела, уставившись в одну точку на спинке переднего сиденья, и повторяла это шёпотом, как заклинание, как молитву или проклятие. Её пальцы бессильно лежали на коленях.

— Не приедет, — твёрдо проговорила я, пытаясь убедить её и, в первую очередь, себя.

Мои мысли лихорадочно работали. Если Грей и говорил правду... то Лео не был таким, как Вайш. Он не был таким холодным, таким... Жаждущим. Он мог шутить, дурачиться, радоваться как ребёнок, когда Одри соглашалась пойти с ним в кино. Неужели всё это были наигранные чувства? Вся эта искренняя, казалось бы, радость? Вся эта нежность, с которой он мог смотреть на неё?

Сердце сжималось от боли и непонимания. Я хотела верить, что в нём было что-то человеческое. Что-то настоящее.

Такси подъехало к дому Одри. Она вышла, не сказав больше ни слова, лишь бросила на меня один-единственный потерянный взгляд, прежде чем захлопнуть дверь. Я смотрела, как её фигура растворяется в свете парадной, и чувствовала, как тяжесть ответственности за её состояние давит на меня ещё сильнее.

Таксист повёз меня через город к моему району, где стояли частные дома. За окном улицы сменялись всё более тихими и тёмными. Фонарей становилось меньше, а деревьев — больше.

Через минут двадцать, когда мы уже сворачивали на мою улицу, небо окончательно разразилось. Начался не просто дождь, а жёсткий, яростный ливень. Вода хлестала по крыше машины и стёклам, превращая мир за окном в размытое месиво из света и тени. Ветви деревьев гнулись под порывами ветра.

Такси наконец остановилось у знакомой калитки. Я переплатила водителю, даже не считая, выскочила из машины и, пригнувшись, побежала по мокрому асфальту. Ледяные струи дождя мгновенно промочили меня насквозь, одежда прилипла к телу, волосы растрепались и хлестали по лицу.

Я отчаянно рылась в сумке, пытаясь нащупать ключ, промокшими, непослушными пальцами. Наконец защелкнул замок, я влетела за калитку, захлопнула её и, не оборачиваясь, бросилась по дорожке к крыльцу дома.

Добравшись до навеса, я прислонилась к холодной двери, едва переводя дух, и слушала, как за спиной буйствует стихия. Сердце колотилось не только от бега. От осознания того, что где-то там, в этом ливне, может уже ждать его чёрный Мерседес. Припаркованный в тени огромных деревьев, в паре улиц отсюда. И его обещание, брошенное мне вслед: «Я приеду».

Оно висело в воздухе, тяжёлое и неумолимое, как этот дождь. И я знала — это была не угроза. Это было просто предупреждение о неизбежном.

Я посмотрела в окно гостиной. Сквозь стекающие потоки дождя, в тусклом свете уличного фонаря, у тротуара уже стояла его машина. Тот самый чёрный Мерседес. Он был здесь. Как и обещал. Сердце упало куда-то в пятки, стало тяжело дышать. Но вместе со страхом пришло странное, леденящее спокойствие. Решение было принято. Бежать было некуда. Прятаться — бесполезно.

Решив не переодеваться. Плевать. Пусть видит меня такой — мокрой, растрёпанной, несчастной. Будь что будет.

Ливень мгновенно обрушился на меня, когда я вышла из дома, холодные струи хлестали по лицу, заливали глаза. Я не бежала. Я просто шла по мокрой дорожке, чувствуя, как промокшие кроссовки хлюпают по асфальту. Подошла к пассажирской двери, потянула за ручку — она была незаперта.

Я села на переднее сиденье, захлопнула дверь. И тут же мир снаружи, шум ливня, отступили, остались за тонированным стеклом. В салоне было тихо. Слишком тихо. Воздух был густым и напряжённым, как перед грозой. И пахло им. Карамелью, холодным ветром и чем-то ещё, неуловимо металлическим. Его запах здесь, в замкнутом пространстве, был ошеломляюще сильным.

Я чувствовала, как по спине бегут мурашки. Как слёзы подступают к горлу, предательские, горькие.

Чёртов Вайш. Чёртова карамель. Пусть все сдохнут. За что мне это? Почему я такая дура вообще вышла сюда?! Почему я вообще попала в это дерьмо?

— Хлоя, — наконец проговорил он. Его голос был низким, с лёгкой хрипотцой, и в нём слышался тяжёлый, усталый вздох.

— Хватит использовать этот чёртов запах карамели, — прошептала я, сжимая пальцы в кулаки, чтобы они не дрожали. Голос мой звучал хрипло и неуверенно. — Уже я поняла, что помечена, как какая-то шлюха.

Он не ответил. Просто тронулся с места. Машина плавно поехала вперёд, увозя меня от моего дома, от света, от всего знакомого и безопасного. Дворники бесшумно счищали потоки воды с лобового стекла, но мир за ним всё равно оставался размытым и враждебным.

— Куда мы? — спросила я, глядя на его невозмутимый профиль.

Он молчал. Его пальцы лежали на руле расслабленно, но я видела, как напряжены мышцы его челюсти.

— Куда мы?! — повторила я, уже громче, с ноткой нарастающей паники.

Но он лишь бросил на меня быстрый, ничего не выражающий взгляд и снова уставился на дорогу. Мы ехали в неизвестность, в сердце бури, и единственным звуком в салоне был шум дождя и моё учащённое дыхание.

— Ты хочешь меня убить, да? Всё высосать, — прошептала я, и голос мой сорвался на надтреснутый шёпот. Слёзы, которые я пыталась сдержать, хлынули ручьём, смешиваясь с каплями дождя на лице. — Ну и ладно! Высасывай мою кровь, сколько влезет! Плевать! И вообще ты можешь сдохнуть?!

Резко замолчала. Я чувствовала, как меня накрывает волна панической атаки — или может быть  я уже окончательно схожу с ума. Воздух перехватило, сердце колотилось так, что казалось, вот-вот разорвёт грудь. Мир поплыл перед глазами, и единственным якорем был этот странный и жуткий карамельный запах, который теперь казался запахом смерти.

Машина свернула с асфальтированной дороги на грунтовую, подскакивая на кочках. Я инстинктивно вцепилась в подлокотник, пытаясь хоть как-то удержать равновесие. И тогда я увидела его.

Лес.

Тёмный, густой, бесконечный. Он вставал перед нами как стена, его края терялись в пелене ливня. Ветви, как костлявые пальцы, тянулись к нам, скрипя на ветру.

— Вайш, нет, — я замотала головой, отчаянно, как загнанное животное. — Что ты делаешь? Останови машину! Нет!

Но он просто молчал. Его лицо в свете приборной панели было каменным, непроницаемым. Он смотрел вперёд, на узкую, размытую колею, уводящую в самую чащу. Его пальцы крепко лежали на руле, уверенно ведя нас вглубь этого зелёного ада.

Машина медленно двигалась вперёд, ветки хлестали по стеклам и крыше, скрежетали по металлу. Свет фар выхватывал из тьмы стволы деревьев, поросшие мхом камни, чёрные лужи — и ничего более. Ничего человеческого.

Мы погружались в самую гущу, и с каждым метром надежда на спасение таяла, как последний снег под дождём. Он вёз меня в самое сердце тьмы, и я была абсолютно беспомощна, чтобы остановить это.

— Останови машину! Останови машину! — мои крики перешли в истеричный визг. Я рванула ручку двери, но она была заблокирована центральным замком. Я стала бить по стеклу, по панели, по его руке — всё было тщетно. Слёзы душили меня, мир расплывался в мокром, безумном пятне.

Машина продолжала медленно ползти вперёд, глубже в чащу, пока наконец не остановилась на небольшой поляне, полностью скрытой от посторонних глаз. Двигатель заглох. Тишина, наступившая после рёва мотора и моих криков, была оглушительной. Слышен был только бешеный стук моего сердца, прерывистое дыхание и монотонный стук дождя по крыше.

Он наконец повернулся ко мне. Его лицо в полумраке было серьёзным, но не злым. В его глазах читалась какая-то сложная, непонятная мне борьба.

— Хлоя, — его голос прозвучал тихо, но чётко, перекрывая шум дождя, он поднимал руку.

Я инстинктивно отпрянула к своей двери, прижимаясь к стеклу и чуть ударилась затылком. В глазах не потемнело.

— Не трогай меня!

Он вздохнул, и в этом вздохе слышалась вся та вековая усталость, о которой говорил Грей.

— Я не собираюсь убивать тебя, — произнёс он, и слова его прозвучали с такой простой, обескураживающей искренностью, что мои рыдания на мгновение прервались. — Глупая.

Он не стал приближаться. Он просто сидел и смотрел на меня, пока я, вся вздрагивая, пыталась успокоить прерывистое дыхание и понять, что вообще происходит.

— Тогда зачем? — выдохнула я, с трудом выговаривая слова. — Зачем всё это? Зачем привёз меня сюда? Зачем эта охота? Эти игры?

Он опустил глаза, его пальцы сжали руль.

— Всё не так просто, как тебе кажется, — сказал он наконец. — И не так, как говорит Грей.

— А как? — голос мой сорвался, полный слёз и отчаяния. — Ты же ничего не рассказываешь. В каком моменте он солгал?

Вайш вздохнул, и в этом звуке было столько усталости, что казалось, он несёт на себе груз веков.

— Да, я пробирался к тебе в комнату, — признался он, и слова его прозвучали тихо, но чётко, без попыток оправдаться. — Да, я был у тебя в комнате, когда ты спала. Да, всё это время я делал то, о чём ты догадывалась, но опровергал это, чтобы ты не сошла с ума.

Я всхлипнула, прикрыв рот рукой. Слышать подтверждение своим самым страшным догадкам было невыносимо.

— Я не мог тебе сказать: «Хлоя, я вампир и запахи это вампирская штучка»,— его голос дрогнул, впервые в нём послышалась искренняя, неконтролируемая эмоция. — Потому что это наша природа. Это то, что мы есть. Мы не можем это скрыть, как бы ни старались. Но это не охота. Я не пытался тебя дурманить. Да, бывал играл с твоим состоянием. С твоими эмоциями. Но в этом не было чего-то плохого.

Он повернулся ко мне полностью, и в его глазах, обычно таких холодных, пылала какая-то отчаянная искренность.

— У нас не было цели убивать вас. Не было цели быть охотником и всему этому роду. Я не манил тебя специально. Это получилось спонтанно. Я не знаю, как это объяснить. Ты мне просто  понравилась. И у меня крышу снесло. Мне хотелось быть рядом. Каждую секунду. Да, я сидел каждую ночь у тебя в комнате. Но это был не плохой умысел. Это было... — он запнулся, подбирая слова, — Желание. Сильное, иррациональное, возможно, эгоистичное. Но не злое. Я просто хотел тебя.

Он смотрел на меня, и в его взгляде я наконец увидела не хищника, не монстра, а запутавшегося, уставшего существа, которое само не до конца понимало, что с ним происходит.

— Я не хочу твоей крови, Хлоя, — прошептал он. — Я хочу тебя. Твоих глупых вопросов. Твоего смеха. Твоего запаха, да, но не как еды. А как части тебя. Той, что сводит меня с ума. Я хочу тебя всю и без остатка, но не кровь. Я хочу, чтобы ты была моей.

Он говорил это так искренне, так сломленно, что стена страха и гнева внутри меня дала трещину. Кошмар, в который я поверила, начинал рассыпаться, оставляя после себя сложную, пугающую, но иную реальность.

— Открой машину, — выдохнула я, мои пальцы сжали ручку двери до белизны.

Он вздохнул — глубоко, устало — и щёлкнул замком. Я вытолкнула дверь и выскочила под ливень. Холодные струи моментально обожгли кожу, но я почти не чувствовала их. Внутри всё горело. Больно. Очень больно.

Я сделала шаг, потом другой, пытаясь побежать по размокшей грунтовой дороге, уводящей в никуда, в темноту. Но не пробежала и метра.

Он оказался передо мной так быстро, что глаза не успели заметить движения. Его руки легли на мои плечи, мягко. Мы стояли посреди леса, под проливным дождём, два мокрых, несчастных силуэта.

— Хлоя, — его голос был низким, и его едва было слышно сквозь шум воды, но каждое слово отпечатывалось во мне, как раскалённое железо. — Я не хочу причинять тебе вреда. Я не выпью твоей крови, если ты сама не разрешишь. Я не убью тебя. У меня и в мыслях такого не было. Пойми. Я просто хочу, чтобы ты была моей. С ума сойти можно, как я хочу этого. Я готов на себе кожу рвать, зная, что она восстановится.

Я плакала. Слёзы смешивались с дождём и текли по лицу. Я смотрела ему в глаза. Они были серыми, его обычными серыми глазами, но в полумраке и пелене дождя их почти не было видно. Видна была только напряжённая линия его скул, сжатые губы и та искренняя, животная боль, что отражалась в его взгляде.

Мы стояли, и вода стекала с нас ручьями, образуя лужи у ног.

— Пойдём в машину, — прошептал он, и его голос дрогнул. — Ты заболеешь.

Вайш не тянул меня, не заставлял. Он просто положил руку мне на спину и мягко, но настойчиво повёл обратно к машине. Я не сопротивлялась. Во мне не осталось сил ни на что — ни на бег, ни на гнев, ни на страх. Только опустошающая, всепоглощающая боль и растерянность.

Он открыл пассажирскую дверь, помог мне сесть внутрь, сам обошёл машину и сел за руль. Дверь захлопнулась, и снова нас окружила тишина, нарушаемая лишь стуком дождя по крыше и моим прерывистым дыханием. Вайш запустил двигатель, включил печку на полную мощность. Тёплый воздух начал наполнять салон, но дрожь, пробирающая меня, была не от холода. Я сидела, уставившись на свои руки, сжатые в коленях. Пальцы всё ещё дрожали. И тут мой живот предательски громко заурчал, нарушив тяжёлую тишину в салоне. Я смущённо сжалась, почувствовав, как кровь приливает к щекам.

— Ты голодная, — констатировал Вайш, и в его голосе не было насмешки. Была какая-то обыденная забота.

— Это от стресса, — пробормотала я, отводя взгляд в сторону залитого дождём окна.

— Понятно, понятно, — он тихо, почти неслышно посмеялся. Звук был низким, грудным, и почему-то от него по спине пробежали уже не мурашки страха, а что-то другое, тёплое и смущающее.

— Куда ты уезжал? — спросила я тихо, почти не надеясь на ответ. — Я уже хотела через забор лезть, но Алан остановил.

— Знаю, — он кивнул, не отрывая глаз от дороги. — Он рассказывал, что ты как кошка пыталась перелезть, а Одри стояла и хлопала глазами.

От этого описания мне стало одновременно и смешно, и горько.

— Где ты был? Где был Лео и ты?

— Мы уезжали на время. Надо было съездить в другой город и расплатиться со старым долгом, — его голос звучал ровно, но я уловила в нём лёгкое напряжение.

Я слушала его, пытаясь понять, что скрывается за этими словами. «Старый долг» в их мире мог означать что угодно.

— И всё? Вы окончательно вернулись?

— Да.

— А Лео? Он поехал к Одри? — спросила я, вспоминая её отчаянное лицо.

— Нет. Он растерялся. И закрылся в комнате, — Вайш покачал головой, и в его голосе мелькнуло что-то похожее на понимание. — Её крик, её реакция. Он не ожидал такого. Для него это в новинку.

Я замолчала, переваривая это. Даже эти древние, казалось бы, всесильные существа могли быть уязвимы.

— Куда мы едем? — спросила я наконец, глядя на знакомые улицы, мелькающие за окном.

— Кормить тебя, — ответил он просто, как нечто само собой разумеющееся. — Что хочешь?

Я задумалась на секунду. Мне не хотелось ничего сложного. Хотелось чего-то простого, привычного, что могло бы вернуть ощущение нормальности, даже если это была иллюзия.

— Не знаю. Пепси, чипсы, проектор и спать, — прошептала я, чувствуя, как накатывает усталость.

Уголок его рта дрогнул в лёгкой, почти незаметной улыбке.

— Принято, — сказал он и повернул руль.

Смотрела на его профиль, на сосредоточенное выражение лица, подсвеченное мерцанием приборной панели. В салоне пахло им — его карамелью, мокрой кожей и дождем. Внутри всё еще клокотала буря из обид, страха и странного облегчения, но любопытство грызло сильнее. Я сглотнула и снова нарушила тишину, мой голос прозвучал тише, чем я хотела.

— Вайш, а можешь рассказать про запахи? Ну, подробнее?

Он медленно выдохнул, его пальцы перестали барабанить по рулю и сжали его чуть крепче.

— Нас научила этому Марсела, — начал он, и имя прозвучало с бездной уважения. — Это не просто трюк, Хлоя. Это защита. И предупреждение. Как аура, которую не просто видят, а буквально ощущают в воздухе. Я же говорил тебе, — он на секунду бросил на меня быстрый взгляд, —  Я не назвал бы это карамелью. Для каждого она своя.

Я притихла, впитывая каждое слово. Мои пальцы бессознательно скомкали мокрый подол джинсов.

— В смысле, «разная»? — я непроизвольно выгнула бровь, пытаясь понять. — То есть ты не пахнешь карамелью? А чем тогда?

Он коротко, с легкой хрипотцой, рассмеялся.

— Для тебя — карамелью. Горьковатой, пригорелой. Для кого-то другого это может быть запах старого пергамента, пропитанного дымом. Или влажной земли после первой грозы. Или даже холодного металла. — Он помолчал, давая мне это осознать. — Это не сам запах, Хлоя. Это его суть. Его эмоциональный отклик в том, кто его чувствует. Твоё нутро расшифровывает мою природу и облекает её в самый понятный тебе образ. Для тебя я — что-то сладкое, но с жжённой ноткой. Опасно-привлекательное.

От его слов по коже побежали мурашки. Это было слишком интимно — знать, что твой собственный мозг, твои инстинкты выдают такую информацию о нём.

— И это всегда работает? — прошептала я. — Все вас чувствуют?

— Не все. И не всегда. Обычные люди, они могут уловить лёгкий шлейф, списать на парфюм, либо что-то другое. Но те, кто вовлечён, — он подчеркнул это слово, — Чувствуют острее. Как ты.

Я откинулась на спинку кресла, пытаясь переварить это. Вся эта «охота», этот страх, он был не просто манипуляцией. Это был диалог на уровне инстинктов, который я не осознавала, но на который отчаянно реагировала.

— Понятно, — выдохнула я, глядя в залитое дождём окно. — Значит, это не ты меня дурманил специально. Это просто твоё естество.

— Да, — его голос прозвучал твёрдо. — Я не играл с тобой в этом. Не в этом. Это просто то, что я есть.

И в этой простоте заключалась новая, оглушительная правда, которая переворачивала все мои прежние страхи с ног на голову. Я переваривала его слова, ощущая, как в голове складывается новая, пугающая и притягательная картина мира. Мысли текли медленно, пробиваясь через усталость и остатки адреналина.

— Получается... — начала я, подбирая слова, чувствуя, как сердце замирает в ожидании. — Итена я вижу как «мяту»? А Одри, она чувствует Лео как «шоколад»? Это так работает?

Я уставилась на его профиль, пытаясь уловить малейшую реакцию. Он кивнул, не отрывая глаз от мокрой ленты асфальта, но я заметила, как напряглись мышцы его челюсти.

— Верно. Для тебя Итен — это что-то резкое, холодное, освежающее и немного обжигающее. Мята. А для твоей подруги Лео, скорее всего, — что-то сладкое, насыщенное, пьянящее, но с неизбежной горчинкой. Тёмный шоколад. Её восприятие окрашено её чувствами, — он произнёс это слово с лёгкой, едва уловимой насмешкой, но в ней не было злобы.

От этого осознания стало одновременно жутко и захватывающе. Весь этот мир скрытых сигналов, который я ощущала кожей, оказался реальным. Но за интересом тут же поднялась новая, тёмная волна.

— Но... — я сжала руки в кулаки на коленях. — Это ведь не просто пассивный запах. Вы же можете влиять с помощью этого? Манипулировать? Эта «аура»... Она ведь может затуманивать разум? Заставлять чувствовать то, чего нет?

Я боялась услышать ответ. Ведь если это так, то всё, что я чувствовала — этот мучительное притяжение, это странное, необъяснимое влечение, эта боль — могло быть не моим, а навязанным, искусственным.

Вайш вздохнул, и в этом звуке слышалось не раздражение, а глубокая, вековая усталость.

— Может, — признался он честно, без уклонов.

Моё сердце рухнуло куда-то в бездну. Но он тут же продолжил, и его голос приобрёл стальную твёрдость:

— Но это грубо. Как удар тараном по воротам. Сильный, концентрированный выброс может оглушить, вызвать панику или, наоборот, временное оцепенение, ступор. Это инструмент устрашения или подавления воли. Крик, а не шёпот.

Он на секунду повернул голову, и его взгляд, тяжёлый и пронзительный, буквально пригвоздил меня к месту.

— То, что чувствуешь ты... Наша естественная, фоновая аура. Это и есть наш тихий разговор с миром. Мы не можем его выключить, как ты не можешь перестать дышать. Манипулировать им целенаправленно заставлять кого-то что-то чувствовать, внушать эмоции — это уже высокое искусство, и довольно грязное. На которое идут не все.

В салоне повисла тяжёлая пауза, наполненная лишь шумом дождя и гулким стуком моего сердца. Самый главный вопрос висел в воздухе, отравляя его.

— А ты? — выдохнула я, и мой голос прозвучал надтреснуто и беззащитно. — Ты использовал это на мне? Шептал мне что-то?

Он не ответил сразу. Его пальцы сжали руль так, что костяшки побелели. Казалось, он ведёт какую-то внутреннюю борьбу, взвешивая правду на невидимых весах.

— В каких-то моментах да, — он выдохнул это слово, словно признаваясь в преступлении. И тут же, резко повернувшись ко мне, поймал мой взгляд, полный отчаяния и предательства. — Но не так, как ты думаешь! Не для того, чтобы заставить тебя бежать за мной, как загипнотизированную муху! Это было... Как толчок. Едва заметный. Чтобы ты оглянулась. Чтобы почувствовала тревогу, инстинктивный интерес. Микроскопическая капля в океане твоего собственного восприятия.

Он почти что рычал, его обычная холодность испарилась, обнажив сырую, болезненную искренность.

— Всё остальное... Весь этот хаос в твоей голове, это притяжение, которое сводит тебя с ума, эта ярость и этот страх — это ты сама! Твоя собственная душа, твоё нутро откликается на моё! Я не создавал это. Я лишь подал голос. А услышать его или нет, бежать от него или принять — это был всегда твой выбор.

Он закончил, и в салоне воцарилась оглушительная тишина. Его признание висело между нами — не оправдание, а горькая, неудобная правда. Это не снимало вины, но переворачивало всё с ног на голову. Он не был кукловодом, дергающим за ниточки. Он был соблазнителем, бросившим вызов, на который я откликнулась всем своим существом. И в этом осознании было одновременно и унижение, и странное, щемящее освобождение.

— Я хотел, чтобы ты пришла сама. Чтобы ты захотела повернуться и посмотреть на меня. Чтобы твой выбор был твоим. Любое другое — это была бы не ты. А мне нужна была именно ты.

Я почувствовала, как горит лицо, но не отвела взгляда. Голос снова сорвался на хриплый, сдавленный шёпот, но на этот раз в нём слышалась не только робость, но и вызов.

— А когда секс? — выдохнула я, заставляя себя не отворачиваться. — Почему... Почему в те моменты этот запах, эта «аура», как ты называешь, она становится ещё сильнее? Она заполняет всё. Душит.

Вайш резко кашлянул, и его пальцы на мгновение сползли с руля. Он поправился, но я заметила, как напряглась его челюсть, а в глазах промелькнула вспышка чего-то дикого, первобытного — того самого, что пугало и манило одновременно.

— Это... — он начал и замолчал, подбирая слова, его обычно бесстрастный голос приобрёл низкую, вибрирующую нотку. — Это не контроль, Хлоя. Это наоборот. Полная потеря его.

Он посмотрел на меня, и его взгляд был таким откровенным, что мне стало жарко.

— В такие моменты мы уязвимы. Все наши барьеры, вся эта вековая выучка самоконтроля она рушится. Наша суть вырывается наружу. Без ограничений. Это как... — он провёл рукой по воздуху, пытаясь объяснить необъяснимое, — Как если бы ты попыталась сдержать крик, когда тебе больно, или смех, когда не можешь перестать. В конце концов, это прорывается. Так и здесь. То, что ты чувствуешь — это не я пытаюсь тебя «одурманить». Это я перестаю скрывать то, что я есть. Полностью.

От его слов по телу пробежала странная, сладкая дрожь. Это было пугающе откровенно. Это значило, что в самые интимные моменты он был со мной не просто мужчиной, а тем, кем был на самом деле — древним, могущественным и по-звериному искренним существом.

— И ты не можешь это сдержать? — прошептала я, завороженная.

— Нет, — его ответ был простым и окончательным. — Так же, как ты не можешь сдержать стон. Это реакция. Физиологическая, глубинная. На близость. На желание. На тебя.

Он произнёс последнее слово с такой обжигающей интенсивностью, что воздух в салоне словно сжался. Запах карамели — горькой, тёплой, пьянящей — внезапно усилился, заполнив собой каждую молекулу пространства. Он не пытался это сделать. Это случилось само собой. Как ответ на мой вопрос, на мой взгляд, на саму мою близость.

И в этом не было манипуляции. В этом была жуткая, захватывающая правда.