Алый свет Вегаса.

Я подошла к ярко освещённой стойке, где витал сладкий, манящий запах свежеприготовленного попкорна. За стойкой стояла улыбчивая девушка с ярко-красными волосами.

— Здравствуйте, можно мне большой попкорн с карамелью и большой стаканчик с пепси? — я старалась говорить уверенно, хоть внутри всё немного сжималось.

— Да, конечно! — девушка широко улыбнулась мне в ответ и принялась наполнять огромный стакан.

Я обернулась к Вайшу. Он прислонился к соседней стойке, его поза была расслабленной, но внимательной. Он смотрел не на меня, а куда-то в пространство за моей спиной, но я чувствовала, что он полностью контролирует ситуацию.

— Ты ничего не будешь брать? — спросила я, больше из вежливости, чем из реального интереса.

— Буду, — ответил он коротко, не меняя позы.

— Ваш попкорн и пепси! — весело объявила она, ставя передо мной огромную картонную коробку, полную липкого карамельного попкорна, и большой стакан с шипящим напитком.

— Спасибо, — улыбнулась я и потянулась за картой в сумочку.

Но Вайш двигался быстрее. Его рука с тёмной пластиковой картой молниеносно мелькнула в воздухе и легла на терминал раньше, чем я успела даже достать кошелёк.

— Эй! — воскликнула я, но было уже поздно.

Раздался короткий одобрительный гудок, и терминал напечатал чек. Девушка за стойкой взяла его и протянула Вайшу с лёгким смущением.

— Хорошего просмотра! — сказала она, переведя взгляд между нами.

Вайш взял чек, сунул его в карман джинсов и, наконец, посмотрел на меня. В его глазах читалось лёгкое, почти незаметное удовлетворение.

— Я же сказала, — пробормотала я, чувствуя, как раздражение подступает к горлу. — Я сама.

— Слишком медленно, — парировал он, его губы тронула едва заметная ухмылка. — Не заставляй меня ждать в следующий раз.

Он взял свой заказ — простую бутылку воды — и направился к залу, оставив меня стоять с огромным стаканом попкорна, который вдруг стал казаться ещё больше и нелепее.

Я взяла свой огромный стакан с пепси и коробку с липким карамельным попкорном, с трудом удерживая равновесие, и пошла за ним по коридору к кинозалу.

— Стоять, — сказала я, догоняя его. — Ты только воду? И всё?

— Да, — он даже не обернулся, продолжая идти.

— Ну тогда я поделюсь с тобой попкорном, — предложила я, пытаясь хоть как-то сгладить неловкость и его внезапную «щедрость».

— Я не люблю карамель, — ответил он ровным тоном, наконец замедляя шаг.

Я выгнула бровь, смотря на него с недоверием.

— Но зато пахнешь ты этой самой карамелью! — не удержалась я.

— Это не карамель, — он остановился и повернулся ко мне, его взгляд стал тяжёлым. — А конфеты. Специфические.

— С карамелью? — не унималась я, чувствуя, как раздражение нарастает.

— Я не люблю эту карамель, которую они суют в попкорны, — его голос стал тише, но твёрже. — Ясно?

— Привереда, — цокнула я языком, сдаваясь. — Тогда исполни это своё слово «джентльмен» и возьми что-то у меня. Мне лень таскать этот склад кукурузы.

Он посмотрел на коробку в моих руках, потом на моё лицо. В его глазах мелькнуло что-то, что я не смогла прочитать.

— Я начинаю жалеть, что позвал тебя, — произнёс он наконец, и в его голосе впервые за вечер прозвучала лёгкая, но ощутимая усталость.

— Иди нахер! — выпалила я, уже не сдерживаясь, и, развернувшись, потащила свой попкорн к залу, оставив его стоять одного в полумраке коридора.

Я остановилась около входа в зал, осознав, что билеты всё ещё у него. Стояла, чувствуя себя нелепо с огромной коробкой попкорна и стаканом, пока он неспешно подошёл.

Молча, без единого слова, он взял у меня попкорн, освободив руки, и показал билеты контролёрше. Та кивнула, и мы прошли в полумрак кинозала.

— И какие места? — прошептала я, вглядываясь в ряды кресел.

— Последние ряды. В углу, — так же тихо ответил он, направляясь вглубь зала.

— Ты всегда выбираешь такие? — не удержалась я, следуя за ним.

Он остановился у ряда и повернулся ко мне. Его лицо в полумраке было почти неразличимо, но голос прозвучал чётко и ровно:

— Там тихо. И никто не увидит, если я тебя убью.

Я замерла, ощущая, как кровь стынет в жилах. Он посмотрел на меня, и даже в темноте я почувствовала его тяжёлый, безэмоциональный взгляд.

Затем он тихо, почти беззвучно, выдохнул:

— Я так шучу. Поднимайся, Хлоя.

Сердце, замершее на мгновение, снова забилось. Я, всё ещё немного ошеломлённая, молча прошла к своему креслу и опустилась в него, глубоко уходя в мягкую ткань. Он сел рядом, поставив попкорн между нами. На экране начали показывать трейлеры, но я не могла сосредоточиться, всё ещё чувствуя эхо его странной, леденящей «шутки».

Я механически ела попкорн, закидывая в рот липкие карамельные хлопья одну за другой. К концу рекламных роликов и трейлеров огромная коробка почти опустела. Я вздохнула, чувствуя лёгкую тошноту от сладкого, и сделала большой глоток ледяного пепси, пытаясь перебить приторность.

Наконец, свет в зале погас окончательно, и начался фильм.

Мрачный, дождливый город. Нечто среднее между Лондоном эпохи Джека Потрошителя и современным Нью-Йорком. Неоновые вывески отражаются в мокром асфальте, но в переулках — непроглядная тьма. Камера скользит по узким улочкам, создавая ощущение подавленности и слежки.

Тихий, почти беззвучный пир. Главный вампир, аристократичного вида с неестественно бледной кожей и острыми скулами, не пьёт кровь из жертвы с дикой жаждой. Вместо этого он медленно, почти с нежностью, проводит пальцем по шеи девушки, а затем прикладывается к едва заметным ранкам. Всё действие сопровождается тихим шёпотом и неестественным блеском в его глазах. Больше похоже на ритуал, чем на кормление.

Преследование в музее. Жертва учёный-искусствовед бежит через тёмные, пустынные залы с античными статуями. Тени от экспонатов кажутся живыми и слишком длинными. Вампир не бежит за ней, он просто... Появляется в конце коридора, стоя к ней спиной. Затем он медленно поворачивается, и его глаза на секунду вспыхивают кроваво-красным в темноте, прежде чем он исчезает в облаке праха, похожего на песок.

Диалог на крыше небоскрёба. Два древних вампира говорят о человечестве не как о пище, а как о мимолётном увлечении, надоевшей игре. Один из них смотрит на городской горизонт и произносит:

«Они думают, что мы жаждем их крови. Они не понимают, что мы просто ждём, пока их мирок наконец накроется тиной и они сами себя уничтожат. Мы не охотники. Мы зрители в последнем ряду».

Фильм был не о прыжках и клыках, а о бессмертной скуке, холодном наблюдении и той самой отстранённости.

Мы вышли из прохладного полумрака кинозала в ярко освещённый, шумный холл. Воздух снова наполнился гулом голосов и запахом попкорна. Я всё ещё переваривала увиденное, чувствуя лёгкую тяжесть от финала.

— Я не понимаю, всё-таки, — начала я, обращаясь к Вайшу, который шёл рядом молча и бесстрастно. — Почему они так сделали? Ну, я имею в виду, почему он её убил? Разве у них не было любви? Она ведь любила его, ну и он... Вроде тоже.

Он остановился и медленно повернулся ко мне. Его светло-серые глаза изучали моё лицо с лёгким, почти незаметным раздражением.

— Ты чем смотрела? — спросил он, и в его голосе послышалась плохо скрываемая усталость.

— Глазами, — огрызнулась я, чувствуя, как на щёки накатывает жар.

— Ну, я вижу, — он едва заметно покачал головой. — Там же был антагонист. Второй вампир, тот, что в чёрном плаще. Если бы главный герой не убил девушку, то этот бы воспользовался ею. Сделал бы своей марионеткой, обратил бы её против него. Это был акт милосердия. Единственный способ её защитить.

Он говорил это с такой ледяной, неопровержимой логикой, будто обсуждал математическую теорему, а не трагическую любовную историю.

— Всё равно не понимаю, — упрямо пробормотала я, отводя взгляд. — Можно было найти другой способ. Спасти её, спрятать, убежать вместе. Убийство — это не защита. Это... Это поражение.

Я почувствовала, как его взгляд стал тяжелее. Он молчал несколько секунд, будто взвешивая что-то.

— Не всё можно спасти, Хлоя, — наконец произнёс он тихо, и его голос приобрёл странный, почти металлический оттенок. — Иногда единственный способ что-то сохранить — это уничтожить это первым. Чтобы это не досталось другим. Чтобы не осквернили.

Он развернулся и пошёл к выходу, оставив меня стоять с этой холодной, пугающей мыслью, которая висела в воздухе между нами, как невысказанное предупреждение.

Я поплелась за ним по парковке, залитой холодным светом фонарей. Мы молча сели в машину. В салоне пахло кожей, его парфюмом и едва уловимой карамелью. На часах было уже одиннадцать вечера. Честно, домой совершенно не хотелось. В голове крутились обрывки фильма, и мне отчаянно хотелось говорить о нём, разобрать каждую сцену, понять его леденящую логику.

— Домой? — проговорила я, больше чтобы разрядить тишину, глядя на его профиль, освещённый неоном с улицы.

Он повернул ключ зажигания, но не тронулся с места.

— Моя компания настолько понравилась? — спросил он, и в его голосе снова послышалась та же едкая, почти невидимая насмешка.

— Нет, — честно ответила я, откидываясь на подголовник. — Просто хочу обсудить фильм. И, кстати... — я сделала паузу, собираясь с мыслями. — Поблагодарить наконец-то в трезвом состоянии за то, что тогда отвел домой меня пьяную. Спасибо.

Он молча смотрел на дорогу перед собой.

— Не нужно благодарности, — произнёс он наконец, его пальцы постукивали по рулю.

— Нужно, — настаивала я, чувствуя, как серьёзность накрывает меня. — Кто знает, что бы со мной случилось, если бы не ты? — я вздохнула, глядя в тёмное стекло. — Могла и в другом переулке очнуться. Или вообще...

Я не договорила. Воздух в салне стал густым и напряжённым. Он не отвечал, и эта тишина говорила больше любых слов.

Машина плавно тронулась, погружая нас в поток ночных огней. Я смотрела на ускользающие витрины, чувствуя странное умиротворение после напряжённого фильма.

— Куда? — спросила я, ломая тишину.

— В карьер. Заброшенный. Удобное место для нежелательных вопросов, — его пальцы легче сжали руль, а губы тронула тень улыбки. — Или тебе важно знать?

— Жутко заманчиво, — покачала я головой. — Но я предпочту набережную. Если, конечно, ты не против.

Он молча кивнул, меняя полосу движения. Скоро мы уже выходили на пустынную набережную, где свет фонарей растворялся в чёрной воде.

Мы шли молча, пока не нашли скамейку под раскидистым тополем. Наконец я не выдержала:

— Я до сих пор не понимаю Каэла. Он мог спасти Лилиан. Вместо этого он... Принял её жертву как нечто неизбежное.

Он задумчиво провёл рукой по холодному металлу скамьи.

— Что она сказала в последний момент? — спросил он неожиданно.

— «Некоторые огни горят ярче, когда их гасят», — прошептала я. — Разве это не доказывает, что нужно было дать ей шанс?

Он повернулся ко мне, и его глаза в темноте казались почти чёрными.

— Каэл видел дальше сиюминутного спасения. Льюис уже проник в её разум. Если бы она осталась жива... Стала бы орудием в его руках. Иногда величайшая сила — не в том, чтобы бороться, а в том, чтобы принять чужой выбор и нести этот груз дальше.

Его слова повисли в воздухе, тяжёлые и неоспоримые. Где-то вдали проплывала лодка, и её огонёк мерцал, как последнее воспоминание о Лилиан.

— Я бы не смогла так поступить, — тихо сказала я, сжимая руки на коленях. — Всегда есть надежда. Даже самая маленькая. А ты? Ты бы нашёл другой выход?

Он медленно повернулся ко мне. Свет луны скользнул по его лицу, делая черты резче.

— Иногда выбор — это иллюзия, — произнёс он, и его голос прозвучал приглушённо, словно из глубины. — Мы просто играем роли, которые нам назначили.

Я почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— А те четверо... Они тоже играют свои роли?

Он замолчал на мгновение, его взгляд стал отстранённым.

— Мы — части одного целого. Как пять нот, которые обречены звучать вместе.

— Но вы такие разные... — начала я.

— Разные струны одного инструмента, — перебил он. — Нас настроили играть в унисон. Те, кто дал нам эту музыку... — он сделал паузу, — Они думали, что дирижируют оркестром. Но стали первыми, кого поглотила наша симфония.

Он внезапно встал, его движения были резкими.

— Идём. Ночь становится слишком громкой.

Я медленно поднялась со скамейки и поплелась за ним по тёмной набережной, его силуэт чётко вырисовывался в ночи.

— Ещё, кстати, спасибо, — проговорила я, догоняя его. — За то, что тогда защитил меня от того мужика в магазине. И своим братьям, или кто они тебе, тоже скажи спасибо.

Он остановился, но не обернулся. Его спина была напряжена.

— Хлоя, не благодари, — его голос прозвучал тихо, но твёрдо, почти приказно.

— Но если бы не вы... — не унималась я, чувствуя, как обязаность эту нужно высказать.

Он резко повернулся, и в лунном свете его лицо казалось высеченным из камня.

— Просто прими это как данность. Ладно? — в его глазах читалась не привычная холодность, а что-то другое — усталость,может, или даже лёгкое раздражение. — Не ищи скрытых смыслов. Не ищи долга. Просто было так, как было.

Я замолчала, подавленно кивнула.

— Ладно, — выдохнула я, сдаваясь.

Мы дошли до машины и сели в салон. Он завёл двигатель, и мы поехали по ночным улицам к моему дому. Всю дорогу царило молчание, нарушаемое лишь мягким гулом мотора. Он не включал музыку, я не пыталась говорить. Его слова «прими как данность» висели в воздухе, тяжёлые и необъяснимые.

Машина бесшумно подкатила к моей калитке. Дом стоял тёмный и безмолвный, лишь одинокий фонарь отбрасывал жёлтый круг света на асфальт.

Я повернулась к Вайшу. Его лицо в полумраке салона было скрыто тенью, лишь силуэт вырисовывался на фоне ночного окна.

— Спасибо за вечер, — проговорила я, и голос прозвучал тише, чем я хотела. — Было интересно.

— Всегда пожалуйста, — ответил он. Его голос был ровным, без эмоций, как всегда. Но в этой обычной фразе прозвучала какая-то странная, почти ироничная окончательность.

Я вышла из машины, захлопнула дверь и хотела что-то ещё сказать — может помахать рукой, — но не успела. Он тронулся с места резко, с резким звуком шин об асфальт, и чёрный Мерседес рванул вперёд, растворившись в ночи за считанные секунды.

Я стояла на тротуаре, слушая, как затихает рёв мотора, и хмурилась. В этой внезапной, почти поспешной исчезновением было что-то тревожное. Ни кивка, ни взгляда в заднее стекло. Просто — и он исчез.

С тяжёлым вздохом я повернулась и направилась к дому, ощущая странную пустоту после вечера, полного противоречий.

Я поднялась в свою комнату, и меня будто обдало волной холодного воздуха. Всё тот же знакомый интерьер, но атмосфера была иной. Воздух был чистым, свежим, без намёка на сладкую карамель, что висела здесь тяжёлым шлейфом ещё утром. Теперь комната пахла мятой — резкой, бодрящей, точно такой же, как от Итена в тот день в магазине.

Я замерла на пороге, вглядываясь в полумрак. Всё было на своих местах, но от этого становилось только тревожнее. Я сделала шаг внутрь, включила свет и потянулась к своей сумочке. Медленно расстегнула замок, запустила руку внутрь и нащупала холодный корпус телефона.

Достала его. В пальцах привычная тяжесть гаджета. Но когда я поднесла его к лицу, чтобы разблокировать, меня ударил тот самый мятный аромат. Он исходил от экрана, от стекла, будто кто-то только что держал устройство в руках, пахнущих мятной жвачкой или этими странными конфетами Итена.

Я провела пальцем по стеклу — оно было чистым, но запах не выветривался, въевшийся в силиконовый чехол. Этот аромат был словно отпечатком, меткой, напоминанием о том, что границы моего личного пространства для кого-то условны. Комната была пуста, но этот запах кричал громче любого присутствия.