Тени в отражении.
С утра в Слизерине царила особая тишина. Каменные стены, освещённые изумрудным светом подводного озера, казались тяжелее обычного, а воздух – настороженным. Ивлин с друзьями почти не разговаривали, только переглядывались, и это заметил каждый, кто был рядом с ними.
Люциус Малфой, как обычно, сидел в кресле у камина, лениво пролистывая книгу по зельеварению, но его внимательный взгляд скользил за девочкой. Уже второй день Ивлин избегала его взгляда: если он поворачивался к ней, она тут же опускала глаза в книгу или начинала что-то оживлённо обсуждать с Серафиной или Лидией. Даже её улыбка, всегда мягкая и тёплая, сейчас выглядела натянутой.
Люциуса это злило. Не то чтобы он сам мог в этом признаться — ведь Малфой не должен чувствовать ничего подобного. Но внутри его словно жгло.
Он заметил и другое: друзья Ивлин — Джулиан, Феликс, девочки — переглядывались, переговаривались шёпотом, замолкали при приближении других и каждый раз явно что-то скрывали.
— Они прячут от меня что-то, — холодно подумал Люциус, щёлкнув страницами книги. — От меня.
Разгадка нашлась неожиданно быстро.
На следующем уроке, который проходил совместно с Гриффиндором, он занял место за двумя рядами от Ивлин и её друзей. Серафина что-то прошептала, Феликс хмыкнул, а Джулиан едва не прыснул от смеха, но тут же сжал губы. Ивлин, явно нервничая, прижала ладони к столу, и на мгновение он заметил у неё в глазах — испуг?
После урока он решил действовать.
— Миллер, задержись, — бросил он, но она сделала вид, что не услышала, и поспешила прочь.
— Роузмонт! — уже громче позвал Люциус.
Ивлин вздрогнула, но не обернулась. Вместо неё к нему подошёл Джулиан.
— Она занята, Малфой, — с вызовом сказал он. — Не приставай.
Люциус сузил глаза.
— Ты уверен, что хочешь так со мной разговаривать?
И, не обращая внимания на его возмущение, он двинулся следом за Ивлин.
Вечером, в гостиной, судьба сама подсунула ему ответ.
Он зашёл в зал, и в воздухе повисли голоса её друзей. Он не собирался подслушивать — но слова сами упали ему в уши:
— ...и то, что она увидела в зеркале... до сих пор не выходит из головы! — воскликнула Серафина.
— А у меня мурашки по коже, — добавил Феликс. — Ребёнок... и эти волосы...
Ивлин резко оборвала их:
— Тише! Вы что, хотите, чтобы кто-то услышал?!
Но было поздно. Люциус уже стоял у входа, и в тишине его голос прозвучал, как удар.
— Какое зеркало?
Ивлин застыла. Лицо её побледнело, глаза расширились. Друзья бросились закрывать тему, но Люциус не дал им шанса.
— Мне повторить? — его тон был ледяным, но в глазах горело нетерпение. — Какое зеркало? Что вы скрываете?
Серафина попробовала отшутиться, но он шагнул ближе. И тогда Ивлин, словно решившись, тихо сказала:
— Зеркало... которое показывает то, чего ты желаешь больше всего.
В гостиной повисла тишина. Люциус медленно выпрямился, его пальцы сжались в кулак.
— И? — в его голосе прозвучал металл. — Что же ты увидела, Роузмонт?
Её губы дрогнули. Она хотела промолчать, но Серафина и Феликс переглянулись — и Люциус всё понял без слов.
— Ты увидела меня, — произнёс он тихо, но отчётливо.
Его сердце ударило так сильно, что он сам едва это вынес. Но лицо оставалось непроницаемым, словно из мрамора.
Ивлин отвернулась, её щёки вспыхнули.
— Я... я не хотела, чтобы кто-то знал, — прошептала она. — Это... это было странно... и я не понимаю...
Но он уже слышал достаточно.
Внутри Люциуса кипела буря. Его сжигало осознание: в её сердце — он. И, пусть рядом мелькал этот чёртов Флинн, но зеркало не лгало.
Ему хотелось одновременно рассмеяться, потому что судьба сама подтвердила то, что он чувствовал глубоко в душе... и закричать, потому что это открывало перед ним пугающую бездну.
Он посмотрел на Ивлин — её покрасневшее лицо, дрожащие губы. Его взгляд смягчился, и впервые за долгое время он позволил себе лёгкую, почти невидимую улыбку.
— Понятно, — произнёс он холодно, но голос его дрогнул, выдавая то, что он пытался скрыть.
Он развернулся и вышел из гостиной.
Но внутри у него гулко звучала одна мысль:
«Она увидела меня. Меня и... ребёнка. Нашего. Что это значит?»
И, впервые в жизни, Люциус Малфой ощутил, как стены его безупречно выстроенной холодности дали трещину.